Ремедио жилось очень скучно. Ей уже пошёл четырнадцатый год, а она не умела ни читать, ни писать. Девочка не могла ходить в школу: она должна была помогать отцу и матери по хозяйству.

У Ремедио трое братьев и сестра. Мануэль пас свиней, а Франциско — коз. Это было не особенно весело, но ничего не поделаешь: каждый в семье должен работать. Ведь отец и мать тоже трудились целыми днями, отец и мать тоже мечтали научиться читать книжки, но так и остались неграмотными. Только самым младшим ребятам — Альфреду и Кармен — приходилось меньше работать.

Иногда отец говорил детям:

— Ничего, ребятки, придёт время, и вы непременно поступите в школу. Альфред и Кармен уже наверняка будут грамотными. Да и ты, Ремедио, ещё научишься читать. Потерпи, дочка, скоро в Испании будут ходить в школу не только дети богачей…

Он любовно гладил курчавые волосы Ремедио. Девочка смеялась. В её темных, как вишни, глазах светилась радость. Все дети Испании будут учиться! Все дети! Поскорей бы, поскорей бы уж прогнали проклятых фашистов, которые хотят, чтобы хорошо жилось только богачам! Поскорей бы, а то ведь дни бегут быстро, вдруг она состарится и так и не успеет научиться читать, так и не узнает, что делается на земном шаре…

Вечером, укладываясь спать, Ремедио и Франциско тихонько болтали.

Франциско тоже очень хотел учиться, и от одной мысли, что он всю жизнь будет пасти глупых и упрямых коз, ему хотелось плакать. Почему, почему все так устроено, что он должен целыми днями ухаживать за козами, а другие мальчики читают книжки, рисуют, делают модели паровозов и кораблей? Ведь он такой же мальчик, как и они! Неужели существует такая страна, о которой много раз говорил отец? Это, наверно, сказка. Это отец говорит, чтобы утешить их.

Франциско жмурил глаза под одеялом.

— Ремедио, ты спишь?

— Не сплю.

— Ремедио, как ты думаешь, там крыши красные, в этой стране?

— Не знаю.

— Наверно, красные! Ремедио, как ты думаешь, там очень холодно? Там, наверно, всегда снег и люди ходят на лыжах… Мальчики и девочки там, наверно, одеваются в теплые шкуры.

— Я бы хотела, чтобы наше солнце меньше грело, но чтобы у нас было хорошо, как у них. Я думаю, если там даже очень холодно, то в домах, наверно, большие печи.

— Ремедио, как ты думаешь, это все выдумки или правда? — тихо вздыхает Франциско.

— Конечно, правда! Конечно, правда, Франциско! — восклицает девочка. — Когда я в позапрошлом году была в Беле на карнавале, об этом даже говорили мурги, а они-то уж все знают.

Мурги — это странствующие актёры. Ремедио, ее братья и сестры жили в провинции Малага, в трех километрах от села Беле. Они никогда в жизни не были в городе. Только раз в год семья отправлялась в Беле на карнавал. Это был у Ремедио самый любимый день в году.

Взрослые и дети наряжались в лучшие платья. Женщины украшали прически большими гребнями, одевали на лицо маски, а плечи покрывали яркими, пестрыми шалями. С флейтами, с тамбуринами люди шли по улицам. В село приезжали мурги. Они устраивали на площади своё «табладо» — эстраду, пели, плясали и рассказывали всякие занятные истории.

В этот день Ремедио бывало весело. Она прекрасно себя чувствовала в своем праздничном розовом платье, забывала о горестях и много танцевала.

— Ремедио, — говорила мать, — отдохни немножко, у тебя завтра будут болеть ноги.

— Ничего, мамита, дай мне натанцеваться на весь год! — кричала, смеясь, Ремедио, и её розовое платьице снова кружилось в карнавальной пляске.

На карнавале Ремедио впервые услыхала о СССР. Мурги раскладывали свою палатку. Девочка и ее подруги пошли смотреть приготовления к спектаклю и услыхали, как мурги тихонько говорили об этой удивительной стране, где земля и фабрики принадлежат народу, а карнавалы бывают часто. Ремедио позавидовала актерам, которые так много знают и много видели. Ей даже захотелось уйти С Ними куда угодно уйти, только бы посмотреть, как живут люди за селом Беле.

Карнавал кончился. Семья вернулась домой. Ремедио спрятала в сундук свое розовое платье до будущего карнавала.

Но через год ей не пришлось пойти на карнавал.

Фашисты наступали на Малагу.

Ночью дети проснулись от выстрелов. Стреляли, наверно, близко, в доме звенели стекла. Жалобно выла собака. Кармен и Мануэль плакали от страха. Франциско схватил отца за руку.

— Что это, папа? Фашисты?

Отец и мать успокаивали ребят, но Ремедио слышала, как дрожит голос мамиты.

— Наш посёлок далеко от фронта, — говорил отец, — нас не тронут, нас не могут тронуть… Спите, дети, спите.

Но никто не мог спать. Отец и мать в темноте одевались. Тогда торопливо стали одеваться и дети.

— Мама, зажги свет… Мама, скорей зажги свет, — просил Мануэль.

— Нет, Изабелла, лампу не надо зажигать, — сурово сказал отец.

Донёсся шум самолётов. Мать вскрикнула. Отец схватил ее за руку, и они вместе выбежали в сени.

Пятеро ребят сидели на одной постели, тесно прижавшись друг к другу.

— Не ревите, — шептал Франциско, — вы слышали, что сказал отец?.. Ах, если бы у меня было ружьё…

Мать и отец вернулись, бледные и встревоженные. Дети бросились к ним.

Может быть, всё-таки лучше спрятаться в погреб? — дрожащим голосом шептала мать. — Вдруг…

Она замолчала, прижав к груди маленького Альфреда.

— Это не выход, Изабелла. Дом такой низкий. Да и за что им нас трогать?

Несколько минут все сидели молча, поглядывая на окна, за которыми чернела беззвездная ночь, и прислушивались к зловещему жужжанию фашистских самолетов. Какими длинными казались эти минуты! Скоро ли придет рассвет?

Вдруг страшный гул взрыва потряс весь дом. И где-то совсем недалеко послышались крики, рыдания, детские вопли.

— Они бросили бомбу! — вскрикнул отец, бросаясь к окну. — Звери!

Изабелла открыла половицы погреба и стала толкать туда онемевших от страха детей.

Шум самолётов утих. Фашисты пронеслись мимо.

Дом соседа был в ста шагах. Когда рассвело, отец и мать побежали туда. За ними побежали и дети. Они увидели груду дымящихся обломков… Из-под обломков торчали обуглившиеся ноги. На земле сидела большая жёлтая собака соседа. Она лизала окровавленный бок и жалобно скулила.

Семья решила бежать в Альмерию. Торопиво собирались в дорогу. Мать укладывала в мешки немного муки, картофеля. Все надели на себя по два платья. Ремедио под старенькое платье надела свое розовое, карнавальное. Дети обошли сад, огород и, плача, прощались. Хоть и не особенно радостно им здесь жилось, но было тяжело уходить — с каждым камнем, с каждым деревом у них связаны воспоминания. Франциско хотел сбегать на луг, где он так часто пас коз, но отец сказал, что надо спешить.

Козу взяли с собой, её вел на верёвке Мануэль.

— Маленьким будет молоко в пути, — вздохнула мать.

Восемь дней и восемь ночей шли пешком. Вся дорога была заполнена беженцами. Люди тянулись караванами. У Ремедио, у её матери и младших ребят ноги болели и покрылись кровавыми мозолями. Ночью беженцев пронизывал свирепый холод. Тогда все закутывались в одеяла. Мать несла на руках маленького Альфреда. Иногда останавливались, чтобы передохнуть, подоить козу… Но люди, которые шли сзади, торопили:

— Скорей, скорей, не задерживайтесь!

На третий день пути началась стрельба. Это появились фашистские самолёты. Они преследовали беженцев. Когда начиналась бомбардировка, люди бросались на землю, прятались в канавы.

Что надо было проклятым фашистам? По дороге шли измученные люди без оружия, шли женщины с грудными младенцами на руках, старики и дети, которые еле держались на ногах от голода и усталости. Фашисты расстреливали с воздуха безоружных людей. Сотни беженцев были убиты и ранены ими.

Ремедио и Франциско, лёжа рядом ночью в канаве, поклялись, что они отомстят богачам, отомстят фашистам.