– Ты не станешь возвращаться? – спросил ее отец. – Почему, тебе разве там не понравилось?

– Нет, сначала нравилось, но потом… Многое произошло.

– Цветочек мой, расскажи мне все, – сказал отец.

– Потом, папа. Не сейчас. Я хочу радоваться тому, что вернулась домой.

Бетони видела, что отец разочарован. У него ведь было какое-то свое представление об ее будущем. Бетони прекрасно понимала, что ему хотелось бы, чтобы ее имя знали и восхищались ею в большом городе, а не только здесь.

Джесс исподтишка посматривал на свою дочь и хмурился: у него было чувство, что Бетони каким-то образом подвела его, что он ее не очень хорошо понимает. А поделиться с ним она не хочет. Радость встречи от этого несколько померкла. И для Бетони тоже.

Ее мать, услышав, что она вернулась насовсем, не стала задавать вопросов. Она вообще ее ни о чем не стала спрашивать. Просто глянула ей в глаза, и, видимо, прочитала в них ответ. Как всегда спокойная и холодноватая, Бет поприветствовала свою дочь и далее заговорила так, как будто та никуда и не уезжала. Это и было нужно Бетони: она почувствовала себя дома и в безопасности. Как хорошо и легко рядом с матерью.

«Конечно, так будет не всегда, – подумала она про себя. – Но сейчас мне так хорошо».

– Я написала тебе письмо, – сказала ей Дженни. – Это было два месяца назад, на твой день рождения, но ты мне ничего не ответила.

– Извини меня, Дженни, – сказала ей Бетони, – но видишь, я сама приехала сюда вместо ответа.

– Сегодня у нас на ужин рагу из кролика, – сказала мать. – Братья утром ходили Ловить кроликов, они помнят, что ты их так любишь.

– Они специально ловили их для меня? Вот молодцы! – воскликнула Бетони.

Дома ничего не изменилось, но для нее все казалось таким прекрасным. Кухня – центр мира. Черные балки сверху, и красные плитки под ногами. Огонь в очаге был таким сильным, когда бабушка открыла поддувало. Соблазнительный запах кроличьего рагу с луком, морковью, турнепсом и пряными травками, и еще с маленькими клецками, приправленными тмином, сводил с ума. Белые с синим тарелки, стоявшие на столе, и старые кружки из рога, переехавшие сюда из Пайк-Хауза, были ей знакомы. Свет масляной лампы, освещавший всю комнату. Даже простой жест, когда задвинули занавески и комната оказалась изолированной от холодных серых сумерек, – был полон значения.

И ее братья… После работы они все собрались на кухне. Поначалу чувствовалось некоторое смущение, но потом начались обычные шуточки и подковырки. Им так хотелось доказать, что в ее отсутствие они выросли и стали настоящими мужчинами. Хотя Бетони смотрела на них, не в силах избавиться от сантиментов: они были крепкими созданиями из плоти и крови, но все равно казались ей существами из сказки – сказки детства. Даже ее прадед, который с грохотом, прихрамывая, появился в кухне и тут же что-то начал выкрикивать ей – кстати, он так же кричал на всех, потому что стал несколько глуховат, – даже он принес с собой божественное ощущение тепла и покоя. Том старался держаться в тени за спинами Роджера и Дики. Он, по ее мнению, совсем не изменился. Такой же темный и худой, а особенно по контрасту с братьями – светлыми и крепкими. И еще он все время молчал и смотрел на нее темным глубоким взглядом. Она взглянула на Тома и полюбила его, как собственного брата. Она понимала, что эта любовь станет ее наказанием за то, что она жестоко мучила его ребенком.

– Удивительно, неужели ты не могла повидать, короля и королеву? – возмущался Дики.

– И даже не сподобилась чести лицезреть лорд-мэра Лондона! – захохотал Роджер.

– Бетони, – обратился к ней Уильям. – Тебе нужно подучить меня геометрии.

– Бетони, – вклинилась Дженни. – Я хочу, чтобы ты была подружкой невесты на нашей с Мартином свадьбе в июне.

– Цветочек мой, – сказал ей отец. – Мне кажется, ты похудела. Твоей матери нужно подкормить тебя.

– Возьми еще клецек, – предложила ей бабушка Кейт.

Чудо продолжалось. Она станет просыпаться каждое утро, и оно не оставит ее. Бетони пошла побродить по дому и по мастерской, по саду-огороду. Потом вышла в поле. Все было для нее так дорого.

Но она замечала изменения, особенно в мастерской. Умер Тимоти Роллз, ему уже было восемьдесят лет. Стив Хьюиш перестал работать в семьдесят шесть лет. И спилили старый дуб во дворе перед мастерской.

– Ему было триста лет, – сказал Уильям, когда они все стояли у огромного пня. – Роджер и я пересчитали все кольца, и у нас получилось триста лет.

– Почему его спилили? Он что, болел?

– Нет, прадед хотел получить самые лучшие доски, чтобы мы использовали их в своей работе и дали дереву другую жизнь. Так нам сказал прадед.

Она пошла с ними и посмотрела, какие вышли доски из этого дуба. Доски были загляденье – разной толщины и калибра, из ствола и из ветвей, они были свалены в дальнем углу двора. Бетони спросила себя, где будет она сама, когда доски попадут в руки плотников?

– Мисс Бетони, вы будете присутствовать, когда мы будем пить наш традиционный пунш из бренди? – спросил ее Сэм Ловаж.

– Конечно, куда она денется, – заорал ее прадед. – Она вернулась в свой родной дом. Здесь и останется, запомните все мои слова!

Она дома, и здесь останется. Как приятно, что ее прадед так верит в это! Сама жизнь состояла из веры.

Утром на Рождество она и братья встали рано. Они собирали остролист среди кустов живой изгороди и омелу с деревьев в саду. Прадед сказал, что их дом зазеленел, как лес. Иней от жары растаял на ветвях остролиста, прикрепленных к балкам потолка, и водичка капала на шею бабули, когда та полировала стол и украшала его к празднику.

Они притащили уголь и полные корзинки дров, и огонь, не переставая, горел весь день в кухне и гостиной. Дом весь пропах запахом жарившегося гуся с начинкой из шалфея и лука. А еще аромат сливового пудинга и соуса с приправой из бренди, и запах томящихся апельсиновых корок. Они потом их поджаривали перед открытым огнем в гостиной и поедали, приправив коричневым сахаром. Совсем как в детстве.

Бетони получила в подарок от братьев и Дженни новый дневник; и спустя неделю она сидела в кухне на своем старом месте. Бетони открыла дневник и пригладила первую чистую и плотную страницу. Со временем несколько сгладится ощущение чуда, но сейчас оно было таким сильным, и ей хотелось запечатлеть его – черным по белому. Она взяла новое перо, стерла с его кончика предохраняющий жир, окунула в бутылочку чернил и начала писать.

«Мой прадед, Уильям Генри Тьюк, родился в 1831 году. В тот год, когда произошла коронация короля Уильяма и когда железная дорога достигла Чепсуорта. Сейчас ему уже восемьдесят два года.

Моя бабушка, Кэтрин Роза Тьюк, девичья фамилия Феркинс, родилась в 1853 году. Мой дед, Джон Тьюк, родился в 1852 году и умер в 1885 году. Его убила кобыла на пустоши в Хантлипе.

Мой другой дед, Уолтер Изард, родился в 1833 и умер в 1890 году. Моя бабушка, Гуди Изард, родилась в 1837 и умерла в 1906 году во время сильного зимнего наводнения.

Мой отец, Джесс Изард, родился в 1877 году в Пайк-Хаузе, рядом с Истери, а моя мать, Элизабет Кейт Изард, девичья фамилия Тьюк, родилась в 1875 году в домике на пустоши Хантлип. Они сочетались браком в Истери в сентябре 1894 года.

Я, Бетони Роза Изард, родилась в октябре 1895 года, моя сестра, Джейн Элизабет, – в ноябре 1896 года. Мы обе родились в Пайк-Хаузе. Мой брат, Уильям Уолтер, родился в мае 1898 года, Роджер Джон, – в 1899 году, а Ричард Джесс – в апреле 1900 года. Они все родились здесь, в Коббсе. Мой молочный брат, Томас Меддокс, родился в 1897 году. Точная дата его рождения нам неизвестна, но мы справляем его день рождения 1 марта».

Бетони остановилась и промокнула написанное. Она перевернула страницу и написала:

«Этот дневник подарили мне сестра и братья, чтобы я делала в нем записи. Я обещаю, что все здесь написанное будет голой правдой до самых мельчайших деталей. Я также обещаю писать все аккуратно и разборчиво. Я начала дневник сегодня – в день Нового, 1914 года».