«Надо всё-таки решиться!» – восклицает Минна про себя. Заколов волосы и засунув руки в карманы с сердечком, она выходит из спасительной тени и останавливается, выставив ногу вперёд из-под подола юбки:

– Простите, милые дамы, вы не видели высокого мужчину, который слегка покачивается при ходьбе?

Она проговорила эту фразу громко и торопливо, как начинающая артистка, у которой больше рвения, нежели опыта. Матроны, привалившись спиной к откосу, тупо смотрят на нелепо выряженную девочку.

– Это ещё что такое? – вопрошает прокуренным голосом та, что кашляла.

– Пацанка какая-то, – отвечает вторая. – Вот умора!

Тщедушный, сидя на корточках, дёргается от смеха, а затем произносит гнусавым голосом горбуна:

– Чё те надо, соплячка?

Оскорблённая Минна окидывает недоноска королевским взглядом:

– Мне нужен Кудрявый.

Недоносок поднимается, с церемонным поклоном обнажив голову с редкими волосами:

– Я и есть Кудрявый, чем могу служить?

Женщины хохочут, а Минна, нахмурив брови, собирается пройти мимо, но тут бродяга подходит к ней поближе и доверительно сообщает:

– Да кудрявый я, сойдёмся поближе, увидишь…

Он норовит обхватить Минну за талию, и нервы её не выдерживают: она бросается наутёк, слыша за собой быстрое шарканье башмаков, которое прекращается лишь после крика одной из женщин:

– Антонен! Антонен! Оставь её, кому говорят!

Но не от страха колотится сердце Минны и летят вперёд ноги, будто у них крылья, причиной тому уязвлённая гордость, жгучее унижение королевы, которую посмел обнять лакей. «Они не поняли, кто я такая! Горе им, если я стану позднее их владычицей! Я скажу ему, скажу… но как же найти его. Господи?» Она идёт вперёд быстрым шагом, уже не в силах бежать. Сколько же времени идёт она по этой дороге вдоль склона? И как мало сегодня народу! Где же они все? Возможно, в заброшенной шахте собрался большой совет?.. Она хочет сесть на скамейку, чтобы вытрясти тапочки, куда набились маленькие остренькие камешки вперемешку с песком. Но какая-то парочка, разомкнувшая объятия при её приближении, обращает её в бегство словами, смысл которых остаётся ей не вполне понятным…

Она останавливается, услышав донесшийся со склона тихий возглас «эй», и тут же устремляется туда.

– Это вы? – кричит она.

– Да, я, – отвечают ей фальцетом, явно стараясь изменить голос.

– Кто это, вы?

– Да я же, твой милый, золотая мордашка…

– Вы мне не нужны! – сурово бросает Минна.

И снова бросается вперёд; а затем ей приходится посторониться, чтобы пропустить овечье стадо: маленькие сухие копытца стучат по земле, слышится нестройное блеяние, доносится успокоительный запах домашнего сыра… Минна улавливает дыхание собак, бегающих кругами, почти касается руна на боках животных. Они пришли подобно граду, и Минне на какое-то мгновение кажется, что вместе с ними улетели все звуки ночи… Но вдали гневно гудит поезд и в ярости проносится мимо, выплёвывая множество красноватых угольков…

Минна стоит, прислонившись спиной к дереву. Она повторяет самой себе, чтобы побороть усталость: «Я обязательно найду его, расспрашивая здешних… Ведь это всё по моей вине! Я потеряла много времени, желая быть красивой! Неужели он подумал, что я заколебалась! Я уверена и в нём, и в себе!»

Выпрямившись и пригладив ладонями свои серебряные волосы, она храбро устремляется в ночь, ибо глаза уже успели свыкнуться с темнотой, которую, оказывается, можно победить… Но усталые ноги начинают болеть, а руки застыли от холода. Она шевелит пальцами в туманном свете газового рожка, говоря себе с печальной иронической усмешкой:

– Если бы Мама была здесь, то непременно сказала бы: «Маленькая моя Минна, стоило ли покупать тебе белые перчатки из заячьей кожи?» Но это всё ерунда… Ах, если бы мне найти щётку или какую-нибудь тряпочку, чтобы счистить грязь с тапочек! Как можно показаться перед ним с замызганными ногами!

Надеясь нарвать немного травы и обтереть подошвы, она пересекает пустынную улицу и вздрагивает, поскольку не заметила раньше женщину, которая бредёт по мягкому песку унылой поступью животного, знающего, что из клетки нет выхода. Волосы у неё стянуты узлом, в боевую причёску сражений и любви, хлопчатобумажный фартук засален, туфли с жалкими бантиками вымокли в лужах…

– Мадам! – кричит Минна смело, ибо эта особа поспешно отступает, ревниво охраняя своё одиночество, как боязливый хищник, питающийся падалью. – Мадам!

Женщина оборачивается, но продолжает удаляться. Это мужеподобная баба с квадратными плечами, фиолетовым лицом, свиными недоверчивыми глазками… Минна, найдя в ней некоторое сходство с Селени, вновь обретает королевскую самоуверенность и произносит, гордо тряхнув распущенными волосами:

– Мадам, послушайте… Я заблудилась. Вы не могли бы сказать, что это за улица?

Невыразительный голос, будто у постоянно брешущей собаки, отвечает ей после небольшой паузы:

– Разве это не написано на табличке?

– Я знаю, что написано, – заявляет Минна дерзко. – Но я никогда не бывала в этом квартале. Я ищу одного человека… И вы должны его знать, мадам!

– Я должна его знать?

Мужеподобная особа повторяет последние слова Минны с грубым удивлением, и в речи её теперь явственно проскальзывает деревенский выговор.

– Не очень-то многих я и знаю…

Минна, вместо того чтобы рассмеяться, кашляет, потому что сильно замёрзла.

– Со мной незачем играть в прятки! Я из ваших… во всяком случае, буду из ваших, и очень скоро!

Женщина, по-прежнему сохраняя дистанцию, глядит на Минну с недоумением и, кажется, не очень понимает, о чём идёт речь. Она поднимает голову к чёрному небу и говорит, просто чтобы сказать хоть что-нибудь:

– Дождь будет ещё до рассвета…

Минна топает ногой. Дождь! Тупая скотина! Дождь, ветер, молния, какое это всё имеет значение? День и ночь – лишь это важно. Днём спят, курят, грезят… А ночью, под бархатистым покровом, нужно убивать, любить, перебирать золотые монеты, с которых ещё сочится кровь… Ах, только бы найти Кудрявого и забыть в его объятиях своё детское рабство! И подчиниться со всей страстью одному ему, и никому больше!.. Минна перебирает ногами, вдыхая в себя ночь, почти гарцует на месте, вновь преисполнившись лихорадочного энтузиазма…

– Уж больно ты молоденькая, – звучит глухой голос охрипшей сторожевой собаки.

Минна глядит на женщину сверху вниз, сквозь полусомкнутые ресницы.

– Молоденькая! Через восемь месяцев мне будет шестнадцать.

– Вот и дождалась бы, так оно надёжнее будет.

– Да?

– Одна, что ли, работаешь?

– Я не работаю, – говорит Минна горделиво. – На меня работают другие.

– Повезло тебе… Младшие сестрёнки или старшие?

– У меня нет сестёр. Да и что вам за дело? Скажите мне только… Я ищу Кудрявого. Мне нужно кое-что сказать ему, это очень-очень важно.

Печальное страшилище подходит поближе, чтобы рассмотреть хрупкую девочку, которая вырядилась, будто на карнавал, не соизволила толком причесаться, держится непринуждённо, как у себя дома, и спрашивает «Кудрявого»…

– Кудрявого? Это какого же Кудрявого?

– Будто вы не знаете! Кудрявого, дружка Медной Каски, главаря банды Аристокров из Леваллуа-Перре.

– Дружка Медной каски? Главаря… Да чтобы я зналась с такой мразью? Ах ты, мерзкая козявка…

– Мадам…

– Запомни, засранка, что я честная женщина и что со времён выставки восемьдесят девятого года ни один сутенёр не смеет крутиться вокруг моей юбки! От горшка два вершка, а туда же! Банда, Кудрявый, фигли-мигли всякие! А ну, брысь отсюда, не то я тебе так всыплю, живого места не останется!

«…Это нечто неслыханное!»

Минна, задыхаясь, садится на бордюр тротуара. Ей удалось, наконец, спастись от ужасной мегеры, которая бежала за ней, прыгая, словно какое-то земноводное вроде амфибии, и изрыгая непонятные угрозы… Минна в испуге бросилась на другой конец бульвара, метнулась в какой-то переулок, затем в другой, пока не оказалась в этой чёрной пустынной трубе, где ветер завывает, как в деревне, и леденит влажные плечи Минны. Съёжившись и обхватив себя руками, она кашляет и силится понять…