Прежде чем успел подняться Одиссей, со скамьи вскочил Ноемон и своим звонким, девичьим голосом повел речь:

— Слова ваши справедливы, благородная и достопочтенная госпожа. И если вы готовы благосклонно и милостиво выслушать нас, то не дивитесь, что вперед выступил младший, ибо по природе своей мы хотя и не божественного происхождения, но принадлежим к тем сонмам небесным, что кружат по окраинам неба, — там стерты границы лет, и души воплощаются в те или иные телесные формы лишь для целей свыше определенных. Признание наше, что мы не обладаем полностью божественными свойствами и способностями, наверно, должно вас опечалить, о, непреклонная носительница фамильных доблестей, ибо тем самым и наше посланничество не несет печати окончательного. Мы не послы высшего ранга, мы всего лишь посредники, а посему должны вам открыть не приговор всемогущих сфер, но лишь обещание, что в должное время таковой будет вам передан послом полномочным. Мы же сюда прибыли с одной целью — чтобы затем поведать, где следует, о нынешней вашей участи, ибо сколь ни известен некий факт, он обретает особую значительность, когда выражен словами. Вторая же цель нашего присутствия здесь, достойная госпожа, принести вам дар надежды, светлой и радостно бодрящей, как весеннее утро. Благодарим за гостеприимство, за оказанную честь, вселившую в нас новые силы. Однако именно поэтому мы грустим, что пребывание здесь, не по нашей воле, не может продлиться, и нам пора собираться в обратный путь.

Явно растроганная этими словами, Цирцея встала, и, когда сделала несколько шагов к гостям, обнаружилось, что она хромает на левую ногу. Вглядываясь в Ноемона голодными глазами, она издала свой серебристый смешок.

— Хи, хи, хи! Будь у меня прежняя волшебная власть, я бы охотно испытала тебя в постели, мальчик, а потом, ублаженная и охваченная томной слабостью, в которой всегда играет новый порыв желания, я бы превратила тебя в львенка. Ах, бедненький, такой хорошенький мальчик, можешь пожалеть, что этого не произойдет. Но если бы ты не так спешил, мы могли бы…

И вдруг, сменив шутливый тон на повелительный:

— Я поняла. Все ясно. Покорствуя воле владык, я не буду вас удерживать. За переданную весть благодарствуйте. Она была мне необходима. Она укрепит мой дух в грядущие дни. Я буду их считать и уповаю на то, что не потеряюсь в их множестве. Хочу к своим словам прибавить лишь одно — как правильно ты, юноша, заметил, в высоких сферах все известно, однако факт, выраженный словами, обретает особый вес. Вот я и хотела бы, чтобы они там, где следует, знали, что юнец, носящий имя Хриз и силою моих чар обращенный в львенка, после избавления от них по воле верховных сил, стал во главе разнузданной толпы, которая, как я уже сказала, причинила мне столько зла. Именно он оказался особенно свирепым, наглым и бесстыжим. Нанесши мне пинок, это он повинен в том, что, как видите, я слегка припадаю на левую ногу. Но говорю я это не затем, чтобы обвинять, а чтобы напомнить Громометателю, сколь осмотрительно должен он выбирать любимчиков среди смертных.

Одиссей довольно долго шептал что-то на ухо Ноемону, после чего тот сказал:

— Достойный мой товарищ говорит, что в свое время знавал некоего Хриза, прорицателя Аполлонова в городе Троаде вблизи Трои.

— Троя? — переспросила Цирцея. — Странное название. Где этот город? Впервые слышу такое название. А Хриз не один на белом свете. Не думаю, чтоб тот жестокий и развратный малый мог обладать священным даром провидения. Но почему об этом не сказал мне сам твой друг? Он ведь не немой?

— Нет, госпожа, — произнес Одиссей с некоторым усилием, и голос его прозвенел как натянутая струна, — я просто боюсь, чтобы мой голос не напомнил тебе когото, кого ты когда-то очень хорошо знала.

— Очень хорошо знала? — величаво удивилась Цирция. — Я кого-то очень хорошо знала? Кто же это такой? Я никогда не прилагала стараний к тому, чтобы хорошо узнать кого бы то ни было из смертных. Не думаю, что подобное знание было бы мне хоть чем-то полезно или необходимо. Наклонности моих зверюшек я, правда, изучила очень даже неплохо, признаю, ибо провела среди них немало приятных часов, удовлетворяя их естественные нужды. Но хорошо знать смертных? Это не моя страсть. Пусть занимаются этим те, кому это нужно. И какое же имя носил тот человек, которого, по вашим словам, я якобы знала и даже очень хорошо?

— Одиссей, царь Итаки, — сказал Одиссей.

На сей раз Цирцея даже не удивилась, холодное равнодушие придало ее двойственному лицу вид застывшей маски.

— Одиссей? Царь? Итака? Странные вещи рассказываешь ты, благородный пришелец. Не исключаю, что среди многих других мог сюда забрести и смертный с таким именем и из тех мест. Но вы-то, призванные исполнить столь важное поручение, конечно, не предполагаете, что я у каждого спрашивала его имя, а хоть бы и так, разве могла бы я их всех запомнить?

Тут вмешался Ноемон:

— Слова твои резонны, госпожа. Я же тебе с самого начала сказал, что мы не принадлежим к божественному племени, и как люди смертные, хотя во многих смыслах от остальных отличающиеся, мы, возможно, говорим о делах смертных не вполне ясно и понятно для тебя, по рождению происходящей из высших сфер. Угодно ли тебе еще что-нибудь нам сообщить?

— О да, — отвечала Цирцея. — Хочу поблагодарить вас за труд, за обещанную мне надежду. А также проститься и попросить извинения, что не провожаю вас с надлежащими почестями, — я слишком слаба, и каждое усилие причиняет мне боли несносные. Ах, еще прошу сказать где следует, что причастность к недугам смертных нисколько, ну нисколечно меня не сблизила с их племенем.

— Это понятно, госпожа, — молвил Ноемон. — Божественный дух трудно, а то и невозможно заставить измениться. Правда, наше мнение тут мало что значит…

Цирцея засмеялась и всплеснула руками.

— Ах, как мне нравятся такие скромные мальчики! Обычно они бесстыжие, невоспитанные, а любовные забавы с распутниками…

Но эта ее выходка, пусть и не первая, словно бы не дошла до Ноемона.

— Божественный дух трудно, — повторил он, нисколько не смутившись, — а то и невозможно заставить измениться. Правда, наше мнение тут мало что значит, но мы не преминем передать вашу мысль.

— Понимаю, — опять с достоинством отвечала Цирцея. — Прежде всего я благодарна за вашу добрую волю, она же, полагаю, порождена вдохновением свыше и несет мне добрую надежду. Прощайте, достопочтенные гости-посланцы. Надеюсь, что тот, кто явится сюда после того, как вы исполнили свою миссию, откроет предо мною светлое будущее.

50. Когда они вышли из дома, двор был пуст. Старух и след простыл, также не было никаких признаков, что где-то поблизости мог находиться Телегон. У обоих было, однако, ощущение, что откуда-то из темных, им неведомых укрытий за ними внимательно и враждебно следят, и хотя они не ожидали какой-либо коварной западни, обоих кидало то в жар, то в холод.

Лишь выйдя за пределы треклятой ограды, они остановились, с облегчением вздохнули и переглянулись. Первым заговорил Одиссей:

— Ловко ты выкрутился в этих весьма необычных обстоятельствах, Ноемон.

— Это похвала или упрек, господин? — спросил юноша.

— Сам рассуди.

— Я полагал, гоподин, что среди всех этих чудес мне будет легче говорить, чем тебе.

Одиссей провел рукою по лбу и по глазам.

— Нет, господин, — сказал Ноемон, — к сожалению, то был не сон. А может быть, к счастью?

Одиссей пристально посмотрел на него.

— Догадываюсь, о чем ты думаешь.

— Догадываешься или знаешь?

— И на сей раз ответь себе сам.

— Я уже это сделал, господин, — быстро ответил Ноемон.

С еще далекой лесной опушки до них донеслись короткие, но в этой тишине хорошо слышные возгласы. Это звал их, забавно размахивая руками, Смейся-Плачь. Одиссей помрачнел.

— Ему не надо знать, — сказал он. — По крайней мере, пока.

— Думаешь, разболтает? — спросил Ноемон.

— Нет, он не болтун, когда знает, что болтать опасно. Но я не хотел бы, чтобы он сейчас стал расспрашивать. Сперва я сам должен ответить себе на разные вопросы этой загадочной, непонятной истории.