- Папа велел вам заходить!!! Ну, пока!!!

 - Постой. Как тебя зовут?

 - Федор! - заорал отрок, скатываясь вниз по ступеням и игнорируя лифт.

Я чувствую, что наступили лучшие дни моей жизни. Как бы не прозевать их...

 - Ну как, срастается? - спрашивают меня, и я понимаю, что это лучший вид приветствия.

 - Машина до добра не доведет,- ласково сообщила мне старушка, ковырявшаяся у почтового ящика.

 - Эх, дела, - вздохнул старик, грохнув мусоропроводом, - раньше людей на фронте калечило, а теперь - во как...

В голосе его звучало неодобрение. Он, вероятно, предпочитал установленный веками порядок.

 - Продать ее надо к чертовой матери! - заявил дядя с седьмого этажа.

Активный пенсионер Григорий Миронович смотрит на меня выпу-ченно, но удовлетворенно:

 - Вот видите. Когда люди делают не то, что им положено, это отсебятина... Они несут наказание.

Я возражаю:

- Какое же это наказание? Наоборот! Поощрение! Я же теперь на больничном! Я уже почти инвалид! Еще немного, и я обрету право на гараж!

Григорий Миронович думает, жуя толстыми губами. Думает и говорит:

 - Почти!.. Таких инвалидов можно знаете сколько наделать? Это типичная отсебятина... Надо еще проверить, почему вам дали больничный. Каждый сломает себе руку и полезет в государственный карман...

 - Григорий Миронович,- спрашиваю я,- вы когда-нибудь лазили по карманам сломанной рукой? Это же неудобно!

- Вам все удобно! - сердится он.- В наше время это было неудобно! Теперь все удобно! Надо делать то, что положено, а не то, что не положено. Я всегда говорил - надо запретить иметь частные машины. На машинах должен ездить тот, кому положено... Думаете, общественности неизвестно, что к вам ездит похоронный автобус?..

 - Неужели заметно? - удивляюсь я.

 - Это не шутки! Это использование государственного имущества не по назначению, в личных целях! - строго формулирует он.

 - Вы хотите, чтобы я использовал его по назначению, Григорий Миронович?

Он не отвечает. Он уходит, оставив меня наедине с совестью...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

...Анютка в преддверии Нового года снова вошла в нервное состояние, несмотря на то, что умела брать себя в руки.

Следователь таскал ее на допросы не очень часто, но все-таки это кого хочешь могло ввергнуть в уныние. Расписка о невыезде (а куда она выедет? какие глупости!) жгла ее душу, и, странное дело, Анютка чувствовала спокойствие только тогда, когда убеждала себя, что надо ждать тюрьмы.

Убедив себя в этой неизбежности, Анютка вроде бы даже выпрямилась и держала себя со следователем довольно строго. Она даже спросила у него спокойно, словно колбасу покупала:

 - Сколько мне дадут?

 - Это суд решит, - важно ответил следователь, хотя по всему было видно - готовит он ей полную катушку.

На очных ставках со свидетелями Анютка не поддавалась и, конечно, вину свою отрицала. Эта старая грымза Брюховецкая просто жила и видела Анютку в тюрьме и больше нигде. И чего она пристала с такой сволочной цепкостью? Будто Анютка ее саму переехала.

Мужик этот, в пирожке, с виду был не такой въедливый. Но когда Анютка кинулась на него, что, мол, он врет и ему, наверно, повылазило, он сказал следователю:

 - Прошу меня оградить от грубостей.

От грубостей его оградить! Какой нежный! Тут человека в тюрьму готовят, а он ломается как ненормальный. Анютка хотела было заплакать, но выдержала.

Она выдержала потому, что тут было кому плакать и без нее. А плакала на следствии та суетливая баба в оренбургском пуховом платке, которая записалась в свидетели под конец, старуха Волновахина. Старуха сперва не говорила - кричала:

 - Наехала она на него, наехала! Вот так он идет, а так она едет! Он от нее будто вильнул, да разве убежишь - как же! Больно она прыткая оказалась, тут молодой не ускачет, не то - старик! Ясно, она его догнала.

И в этом месте старуха Волновахина вынимала розовый носовой платок и начинала плакать. Следователь ей, конечно, стакан дает, она стакана не берет, а так плачет. Плачет она и говорит сквозь плач:

 - Молоденькая она, гражданин следователь! Ей бы жить и жить... А тот старик свое прожил... Каб она на меня наехала, я бы и слова не сказала... Ну, поругала бы ее, на производство сообщила - и шабаш... Не калечьте ей биографию...

Следователь плач опускает, не записывает, ждет. Потом спрашивает:

 - С какой скоростью ехала машина марки «Москвич» за номером 36-69, управляемая гражданкой Сименюк А. И.?

Тут старуха Волновахина враз кончает плакать и говорит:

 - Ехала она дюже шибко. Я думаю, что дух, должно, у ей захватывало.

 - Подумайте, свидетельница... Какая была скорость? Шестьдесят километров была?

Волновахина глаза выпучила:

 - Была, гражданин следователь! Как перед богом - была! Говорю, летела как на пожар! На пожар-то с какой скоростью летят?

Анютка не выдержала:

 - Что ж вы врете, бабушка, когда в протоколе сказано - тридцать пять километров?!

 - Помолчите, обвиняемая,- говорит следователь. Старуха Волновахина смотрит на Анютку:

 - Я ее не мерила, скорость-то... А ты молчи, касатка, молчи... Ты им не суперечь... Они все одно запишут как им надо, а будем суперечить - нам же хуже... Вы, гражданин следователь, пишите, не сомневайтесь... Пишите как следовает, а только пожалеть ее надо...- И тут она снова начала плач: - Терпи, касатка... Нету такой бумаги, чтобы ее слезами не отмолить... Ты начальству не перечь... Начальство само в строгости и нас - в строгости... Молоденькая она, гражданин следователь... Сами видите, глупая еще...

Про эту-то свидетельницу и рассказывала бывшему мужу доведенная до отчаянья Анютка, когда вернулась домой.

Сережа слушал внимательно, слушал, соображал. Детей дома не было - свекровь забрала. Зашебуршили по краям семейства родичи. Со всех сторон - жалеть, готовиться к худшему, нанимать адвоката. Свобода, конечно, дороже всего на свете - может, и машину придется продать А если все равно посадят?

От автора

Я открыл дверь и увидел на площадке сразу двух дам в халатах надетых на пальто. Они смущенно улыбались, и я почувствовал, что пришли они по делу.

 - Помогайте выполнить план! - весело воскликнула одна из них и потрясла мешком. Другая засмеялась.

 - Войдите, - сказал я, - мы обсудим ваш призыв. Та, которая с мешком, возразила:

 - Нечего обсуждать! Обувь давайте! Нам нужно к Новому году план выполнить. Мы из мастерской напротив. Из тридцать восьмой...

Я понял и обрадовался:

 - Как же! Знаю, знаю. С удовольствием помогу вам! Но когда вы успеете? Новый год послезавтра...

 - Успеем, - сказала та, что без мешка. - Нам надо сегодня сдать квитанции в контору. Сдадим - и порядок. Завтра получим премиальные.

Она засмеялась, и я понял, что она - главная.

 - А когда отремонтируете? - спросил я, вступая с ней в деловой контакт.

 - А вам срочно? - спросила та, которая с мешком.

 - Вообще, хоть бы завтра,- засуетился я, соображая, кто же все-таки из этих дам главнее.

Ответила мне которая с мешком:

 - Ну, давайте! Сделаем! Правда, Маша? Сделаем одну пару для товарища инвалида. Одну пару Леонид сделает! Сколько у вас пар?

 - Я дам вам все, что у меня есть,- мне очень хочется, чтобы вы получили премию за выполнение плана.

 - Вот молодец! - воскликнула та, которая без мешка, то есть Маша.- Таких людей целовать мало!

И тут я точно установил, что главная, конечно, Маша.

 - Что вы, - смутился я, - мне кажется, не мало, а вполне достаточно. Даже много.

Маша победительно рассмеялась, поправляя платок:

 - Давайте обувь!

Я стал собирать обувь. Обувь представляла определенный интерес в смысле выполнения плана по ремонту.

 - Занашиваете! - сказала не Маша, а та, которая с мешком.- Но это даже хорошо! Больше операций. Правда, Маша?

Маша тоже одобрила меня:

 - Хороший человек! - Потом она спросила: -А дамская есть? Вопрос был чисто психологический.