– У меня для вас есть приятное известие, – сказала она и взглянула на меня. У неё были маленькие голубые и пронзительные глаза. Некоторые думали, что у неё косоглазие, но это было просто от чрезмерного чтения.

– Нашей школе оказана большая честь, – сказала она, и я почувствовала, что начинаю краснеть.

– Ты, Кэтлин, – сказала она, глядя прямо на меня, – по результатам конкурса награждена стипендией.

Я встала и поблагодарила её, а все девочки захлопали мне. Она ещё сказала, что в честь этого события у нас сегодня будет меньше уроков.

– Интересно, куда она намылилась? – спросила вслух Бэйба.

Она уже поместила всю сирень в вазы и расставила их полукругом перед статуей Святой Девы. Мисс Мориарти сказала название монастыря, где я буду учиться в монастырской школе. Он находился на другом конце нашего графства, и от нас не было прямого автобуса туда.

Делия Шихи попросила меня написать что-нибудь ей в альбом для автографов, и я сочинила что-то сентиментальное. Потом из-за моей спины на мой стол шлёпнулась записка. Я развернула её. Она была от Бэйбы. В ней было написано:

Я тоже собираюсь туда в сентябре. Мой папа уже всё устроил. И даже заказал мне форму. Разумеется, я буду учиться за плату. Куда лучше, когда за себя платишь. А ты просто зубрила.

Бэйба.

Сердце у меня оборвалось. Я знала, что они будут подвозить меня в своём автомобиле, а Бэйба воспользуется случаем и раззвонит всем и каждому в монастыре про моего отца. Мне захотелось заплакать.

Время тянулось очень медленно. У меня не выходила из головы мама. Она будет очень рада услышать про стипендию. Её беспокоило моё образование. В три часа мисс Мориарти отпустила нас; и, хотя я тогда этого не знала, это был мой последний школьный день. Мне никогда не пришлось больше сесть за мой стол и ощутить запах мела, мышей и вытертой пыли. Если бы я это знала, то я бы хоть всплакнула или написала своё имя на уголке стола.

И ещё я забыла узнать про слово «залог».

Я как раз одевалась рядом с вешалкой для пальто, когда из класса вышла Бэйба. Она небрежно попрощалась с мисс Мориарти. Она была её любимицей, хотя и самой тупой ученицей в школе. Она набросила себе на плечи вязаную кофту, так что рукава по-дурацки болтались. Но зато она вся из себя.

– И чего это ты натянула на себя эту дурацкую накидку, и шляпу, да ещё и шарф? Как-никак, май на дворе. А ты очень похожа в таком наряде на эскимоску.

– А что такое эскимоска?

– Не твоё дело. – Она просто этого не знала. Она стояла прямо передо мной, разглядывая мою кожу, словно на ней была целая россыпь бородавок или родимых пятен. Я ощутила запах её мыла. Чудесный запах, в котором искусственный аромат смешивался с вонью какого-то дезинфицирующего средства.

– Каким это мылом ты пользуешься? – спросила я.

– Не лезь в чужие дела и пользуйся карболовым. Хотя да, ты же у нас деревенская простушка и даже никогда не моешься в ванной. Тебе же хватает пары тазиков горячей воды на кухне да полотенца, которое твоя мать делает из старых тряпок. А для чего же вы используете ванную? – спросила она.

– Мы селим там гостей, – ответила я, начиная злиться.

– Боже мой, конечно, там же у вас целый склад овса. И вообще, она у вас больше похожа на помесь амбара с курятником. Кстати, вы наконец починили бачок?

Меня всегда удивляло, что она может так быстро говорить, но не способна написать элементарное сочинение и всегда умоляет меня сделать это за неё.

– А где твой велосипед? – спросила я, втайне завидуя, когда мы выходили из дверей школы.

Она так хвасталась сегодня утром своим новым велосипедом, что мне не хотелось тащиться рядом с ней пешком, когда она будет медленно катить на нём.

– Когда ходила обедать, оставила его дома. По радио сказали, что после обеда возможен дождь. А как поживает твой допотопный велик? – Она имела в виду старомодный мамин велосипед, которым я иногда пользовалась.

И мы вдвоём с ней пошли пешком по тропинке к деревне. Меня преследовал запах её мыла. Преследовало и это мыло, и аккуратные полоски лейкопластыря на коленях, и умная-преумная улыбка; а ещё и лицо с ямочкой на подбородке, и правильные округлости в нужных местах – за всё это я была готова убить её. Лейкопластырь она приклеивала себе на колени из чистого притворства. Только чтобы привлечь внимание к своим округлым полным коленям. Она преклоняла колени в церкви куда реже нас, потому что она была лучшей певицей в хоре, и никто не имел ничего против, если она всю мессу сидела на стульчике у пианино и разглядывала свои ухоженные полукруглые ногти, а в службе принимала участие только при освящении даров. Она носила на коленях узкие полоски лейкопластыря. У её отца этого лейкопластыря было хоть завались, а люди постоянно спрашивали, не порезаны ли у неё колени. Парням постарше Бэйба очень нравилась, и они всегда обращали на неё внимание.

– Есть новости? – внезапно спросила она меня. Когда она так говорила, я всегда чувствовала себя обязанной развлекать её разговором, даже если я и должна была привирать.

– Мы получили из Америки вязаное покрывало, – сморозила я и тут же пожалела.

Бэйба умеет хвастать так, что все слушают и верят, но когда я пытаюсь присочинить, все только покатываются с хохоту; это началось с того самого дня, когда я сказала, что мы используем нашу гостиную для рисования. Не прошло после этого и суток, как Бэйба заявила:

– Моя мама видела Биг Бэн во время своего свадебного путешествия.

И тут же все девчонки из школы уважительно посмотрели на Бэйбу, словно её мама была единственным человеком, когда-либо видевшим Биг Бэн. Хотя вполне возможно, что она на самом деле была единственным человеком в нашей деревне, видевшим его.

Джек Холланд постучал костяшками пальцев по стеклу изнутри своей лавки и поманил меня к себе. Бэйба увязалась за мной и, как только мы вошли, недовольно фыркнула. В лавке стоял запах пыли, кислого портера и старого табачного дыма. Джек снял свои очки без оправы и положил их на открытый мешок с сахаром. Потом он взял обе мои руки в свои.

– Твоя мама ненадолго уехала из дома, – сказал он.

– И куда она уехала? – спросила я с испугом в голосе.

– Только не волнуйся. Она всё оставила на Джека, так что бояться не надо.

Оставила на Джека! Джек был устроителем концерта в тот вечер, когда загорелся клуб нашего городка, Джек был и за рулём того самого грузовичка, когда Ди Валери выступал с него со своей предвыборной речью и едва не упал через борт. Я начала плакать.

– Перестань, не надо, – сказал Джек, направляясь в дальний угол лавки, где у него стояли бутылки с вином.

Бэйба толкнула меня локтем в бок.

– Продолжай реветь, – шепнула она мне, и тут он протянул нам два стакана.

Мне достался грязный стакан. Его явно вымыли в воде с остатками портера, а потом вытерли грязным полотенцем.

– А почему у вас окна всегда закрыты занавесками? – спросила Бэйба, сладенько улыбаясь Джеку.

– Ну, это зависит от точки зрения, – серьёзно ответил он, опуская свой стакан.

– Вот это, например, – сказал он, указывая на вазы со сладостями и килограммовую банку варенья, – может на свету испортиться.

Синие шторы запылились и выцвели так, что стали теперь грязно-серого цвета. Шнур от них был давным-давно оторван, а сами шторы порваны вверху у карниза, и, пока Джек с нами разговаривал, он их немного поправил. В лавке было холодно и сумрачно, а весь прилавок покрыт коричневыми пятнами.

– А надолго мама уехала? – спросила я, как только чуть-чуть успокоилась, и он улыбнулся мне в ответ.

– Тебе об этом расскажет Хикки, Если он только не храпит где-нибудь в углу, то он просветит тебя. – Он всегда ревновал к Хикки за то, что мама целиком и полностью ему доверяла.

Бэйба допила свою порцию и протянула ему стакан. Он ополоснул его в раковине с холодной водой и поставил сушиться на металлический поднос, на котором красовалась фирменная надпись: «Пиво «Гиннесс» Вам понравится». Потом он тщательно вытер руки о грязное изношенное полотенце и подмигнул мне.