Король Сигизмунд в конце концов был вынужден созвать сейм. Он открылся в январе пятого года в большой сенаторской палате Вавельского замка.

Этот сейм не обрадовал ни Мнишека, ни короля.

Сам Мнишек на сейм не явился, но внимательно следил за каждым словом, сказанным на нем.

Феодалы, съехавшиеся со всех окраин Речи Посполитой, не поддерживали Сигизмунда ни в чем. Ни в вопросе войны со Швецией. Ни в вопросе об увеличении податей. Ни в истории с московским царевичем. Безусловно, этот вопрос был главным.

Первым начал выступать на сейме коронный канцлер и гетман Ян Замойский. Он вышел вперед, встал на специальные невысокие подмостки перед рыцарством, подождал, когда стихнет гул сенаторов, и сказал:

– Ясновельможные, я прошу полной тишины. Я хотел бы, чтобы все меня хорошо слышали. Очень часто мои слова передают порочно. Долго я говорить не буду, да и не могу – слишком стар. Я потерял зубы и здоровье, меня мучает кашель и другие болезни. Но я не стыжусь этого, потому что приобрел все болезни на службе моему дорогому отечеству. И если раньше я мог решать многие вопросы быстро, в шпорах и на коне, то теперь в моем положении я должен принимать очень осмотрительные решения. Я не буду говорить сейчас о внешних опасностях нашему государству. Это нужно делать не в таком торжественном собрании, потому что при сеймовом обсуждении дел в палате может находиться и наш гражданин, и чужеземец. Я буду говорить только об отношениях с Москвой. Московское государство в прежние времена внушало нам большой страх. И теперь оно для нас страшно, но все-таки не так, как прежде, потому что славной памяти король Стефан Баторий усмирил Ивана Грозного и надолго защитил наши приграничные районы от разбоев.

Он закашлялся и кашлял тяжело и долго. Сенаторы ждали.

– Многие не знают, что король Стефан Баторий и Папа Сикст готовили при помощи усмиренной Моско-вии поход на турок через Персию. И Папа Сикст берег на это свои миллионы. Когда до Папы дошла весть, что Баторий умер, он даже заплакал и сказал: «Мы надеялись, что он спасет Израиль». Все было приготовлено к походу, и я уговаривал вас, ваше величество, в начале вашего правления послать послов к Папе и московскому царю, чтобы продолжить дело. Мое мнение было неугодно многим сенаторам, но я доволен тем, что высказал его и исполнил долг совести.

Он снова долго откашливался. Ян Замойский был достаточно стар, но сразу было видно, что это не просто светский старик, а именно старый воин.

– Что касается этого Дмитрия, то я советовал вашему величеству не нарушать условий договора с Москвою. Это противно не только благу Речи Посполитой, но спасению наших душ. Как бы мужичина Борис, в отместку за наше вмешательство, не попрал и не обратил в ничто нашей славы, которую мы приобрели у всех народов. Силы и войско у нас сейчас не те, что были при короле Стефане.

Он так разгорячился, что забыл, что в Краков прибыл посланник московского царя боярин Посник-Огарев и что он, безусловно, имеет уши на сейме. А может быть, старый солдат именно на эти уши рассчитывал. Политика – вещь многослойная.

– Бог мой! – продолжил он. – Этот московский господарчик говорит, что вместо него задушили кого-то другого! Что же это – комедия Плавта или Теренция? Если приказано кого-нибудь убить, так убивают того, кого приказано, и смотрят, тот ли убит. А просто так убивают только козла или барана! Да кроме того, если есть желание возвести на московский престол государя такого рода, то есть другие законные наследники Московского княжества. Хотя бы род князей Шуйских.

В этом месте старый дипломат совсем сильно закашлялся и сошел с подмостков. Он сказал все.

Канцлер Сапега советовал немедленно послать в Москву уполномоченного, чтобы он объяснился с царем Борисом. Князь Януш Острожский, виленский кастелян Иероним Ходкевич, брацлавский воевода князь Збаражский и многие другие уважаемые и сильные люди из шляхетства категорически высказывались против оказания поддержки Дмитрию, против войны с Московским государством.

Великий литовский маршал Дорогостайский впрямую напал на короля.

– Ваше величество, вы присягали соблюдать мир с московским государем. Присягали и за нас – сенаторов и за все рыцарское сословие. Вы лично теперь в своей совести чисты, потому что заявили, что к походу самозванца не имеете отношения. Потому что приказали своими королевскими универсалами, чтобы ушедшие с Дмитрием возвратились. Этим вы успокоили свою совесть. Но как быть сенату и рыцарскому сословию? Один сенатор отправился в поход с Дмитрием. Его сопровождают военные люди из польского рыцарства. Это нужно исправить. Сегодня они против воли вашего величества кинулись на московского князя. Когда их оттуда выгонят, куда они пойдут? Если они задумали произвесть переворот в Москве, то могут возвратиться и произвести то же и у нас. И вообще, следовало бы как можно скорее послать туда кого-нибудь и узнать, что там делается. Нет ли какого важного события. Может быть, там и сделано что-нибудь удачно. Судя по-человечески, это невозможно, но, может быть, Господь совершит чудо.

Господь чуда не совершил, войска Дмитрия были разбиты.

«Город Гоша.

Ясновельможному пану Казимиру Меховецкому.

Февраль 1605 года.

Высокочтимый пан Казимир. Точно по договоренности с Вами описываю для Вас события, происходящие в войске императора московского Дмитрия.

После отбытия из нашего войска пана Юрия Мнишека царевич назначил себе в гетманы пана Адама Дворжицкого.

Русское войско получило подкрепление из Москвы. Их войска стало до шестидесяти тысяч. Прибыли и главный московский князь Василий Шуйский, и двоюродный брат правителя Семен Годунов. Они стояли при большой деревне Добрыничи.

21 января наши полки выступили против неприятеля и, хотя нашего войска было всего тысяч пятнадцать—двадцать, смело напали на москалей.

Царевич Дмитрий послал отряд кавалерии отрезать московскую армию от центра, и она пошла ложбиной вдоль деревни. Но Милославский выследил их и выставил против них отряд иностранцев под командованием Вальтера Розена, и маневр не получился.

Тогда Дмитрий, как истинный рыцарь, сам повел польское войско на правое крыло отряда Мстиславского и смял его. Это были роты пана Дворжицкого-гетмана, пана Станислава Борши, панов Вержбицкого, Былинского и Тышкевича. В запасе были 200 гусар под начальством пана Бялоскорского. Они бились так мужественно, что прогнали Москву в лагерь.

Там их неожиданно встретили мгновенным сильным залпом из двенадцати тысяч длинных ружей и сорока пушек и сильно погромили. Много всадников и коней пало. Потому что в центре лагеря был очень сильный и хорошо вооруженный отряд из иностранных ландскнехтов под командованием француза Якова Маржерета. Как говорят пленные русские, это были немцы, которых было большое число. Наши сразу захлебнулись.

Сильный дым от залпа загородил наших от дальнейших выстрелов. Но потом дым пошел на наше правое крыло, где стояли казаки. Они, даже не сражавшись или сражавшись мало, чего-то испугались и побежали. Эти казаки побросали на поле всю свою пехоту с пушками и ружьями, а сама эта пехота держалась довольно мужественно, и ее очень жалко.

Тут несколько поляков прискакали к нашим, говоря, что казаки уже убежали. Тогда и мы стали отступать.

Те из нас, кто имел лучших лошадей, поскакали за казаками уговаривать их вернуться. Но они не внимали ничему и постыдно разбегались.

Царевич срубил некоторым головы, нагоняя их в сопровождении других поляков.

И восемнадцать миль мы скакали до самого Рыльска.

С нами поскакали и наши ксендзы. Несмотря на неопытность, они скакали во весь опор, рискуя упасть и разбиться.

Придя к Рыльску, мы отдыхали два дня.

Войско Борисово, подойдя к Рыльску, расположилось там лагерем. Москали тут же стали плести туры и копать траншеи. Выставили пушки и сильно стреляли по Рыльску. Всех захваченных русских пленных они тут же повесили.