Катерный тральщик «558» шел в открытом море. В высоком небе искрилась звездами южная ночь. Где-то вырисовывались очертания неблизкого берега.

Мы возвращались на базу после выполнения боевого задания. В тревожной тишине слышалось фырканье выхлопной трубы, а из машинного отделения доносился приглушенный рокот моторов.

Я стоял за штурвалом и внимательно следил за тем, чтобы стрелки компаса не отклонялись от заданного курса. Изредка в мою сторону косил зелеными и всегда прищуренными глазами наш боцман, или «Красное Солнышко», как его прозвали катерники за ярко-рыжие волосы, такого же цвета брови и множество веснушек на круглом лице. Убедившись, что все в порядке, он снова погружался в свои думы.

До порта оставалось миль пять-шесть, когда впередсмотрящий Николай Грипич прокричал:

— Справа по борту — собачий лай!

— Не иначе, как белены объелся, — не меняя позы, буркнул боцман.

— Собачий лай справа по борту! — не унимался Грипич.

— Дельфин ему, что ли, по уху хвостом ударил, — огрызнулся боцман и тотчас умолк. Громкий собачий лай раздался совсем близко.

— Что за чертовщина? — недоуменно сказал боцман и тоном приказа добавил: — Право на борт, юнга. Так держать…

«Красное Солнышко» нажал на ручки телеграфа и застопорил ход. В нескольких метрах от катера покачивался на волнах темный предмет, откуда, видимо, и доносился призывный голос собаки. Уклоняться от фарватера на большое расстояние мы не могли. Черное море «как суп с клецками» кишело минами, и любая неосторожность грозила нам неминуемой гибелью.

На мостик вбежал Грипич:

— Разрешите ялик, товарищ боцман! Мигом обернусь…

Вскоре загремели уключины — Грипич налаживал весла. Возвратился он минут через двадцать.

Я спустился на палубу и увидел большого пса. С его шерсти стекала вода, а длинные уши прилипли к морде так, что, казалось, срослись с ней. Вздрогнув и обдав нас брызгами, собака прижалась к машинной надстройке, откуда через небольшие иллюминаторы проникал тусклый свет.

Привлеченные шумом, на палубу высыпали свободные от вахты матросы.

— В шлюпке нашел вот это, — грустным голосом произнес Грипич и протянул нам бескозырку.

«Черноморский флот» — золотыми буквами сияли слова на черной ленте, а на серой подкладке белыми нитками были вышиты, видимо, инициалы владельца: «П. Б.».

Но каким образом шлюпка с собакой оказалась так далеко от берега, и где тот моряк, чью бескозырку мы держим в руках? Шла война, которая может преподнести всякие неожиданности, но это происшествие озадачило весь наш экипаж.

Мы терялись в догадках. Даже всегда невозмутимый Николай Вельский, повидавший виды морской волк, поразил нас нескрываемым удивлением. Внести ясность в случившееся мог только наш четвероногий найденыш. Но он, как и ему подобные, не владел человеческой речью.

И мы порешили, что собаку нужно оставить на катере. Наш командир, мичман Руденко, тоже не возражал. Лишь «Красное Солнышко» как бы мимоходом бросил, что, дескать, хлопот не оберешься. Но его реплику никто не принял всерьез. И — напрасно…

Так собака стала членом нашего экипажа. Правда, ее не занесли в списки личного состава, не выдали вещевого, денежного и продовольственного аттестатов, но, что касалось кормежки — самый лакомый кусок с нашего стола попадал в ее желудок.

На стоянках она весело носилась по пирсу и, как мы заметили, была явно неравнодушна ко всем морякам. Однако, отдавала предпочтение своим. Стоило кому-либо из наших катерников при возвращении из города появиться на КП порта, как она мчалась навстречу, восторженно приветствуя их. Положит лапы на плечи — и, как тут ни увертывайся, умудрится лизнуть в щеку.

Наш «558» снова ушел на траление, а мне почему-то пришлось остаться на берегу. Собака лежала рядом, положив большую голову на вытянутые лапы.

На базу заходили большие и малые корабли. Собака вела себя спокойно, но вдруг вскочила и забегала по причалу. Наконец радостно и громко залаяла…

И надо было видеть, с каким нескрываемым восторгом она встречала показавшийся из-за мола катер, который шел, не сбавляя скорости, острием своего железного корпуса надвое рассекая водную гладь.

«558» круто развернулся и стал приближаться к нам. Не дожидаясь, пока катер пришвартуется, собака разбежалась и, перепрыгнув через леерное ограждение, приземлилась на мокрой палубе нашего корабля.

Часто на стоянках собака убегала к полуразрушенным портовым ангарам и всегда возвращалась с добычей. То старый чехол от бинокля притащит, то, сверкающий множеством круглых гвоздей на толстой подошве, немецкий ботинок, то еще что-нибудь. А однажды принесла в зубах сплетенный и почти новенький кранец.

«Ну и хозяйственный! Боцман, да и только!» — проронил кто-то из катерников.

Так и прижилась собаке кличка: «Боцман».

Николай Вельский, который по праву занимал эту корабельную должность, нисколечко не обиделся на появление еще одного боцмана. Однако, пребывание на катере двух боцманов не обходилось без курьезов. Скомандует, бывало, мичман Руденко: «Боцмана ко мне!» — и на мостик устремляются сразу двое. Первый, как положено по уставу, честь отдаст, а второй сядет возле них и поднимет морду кверху, всем своим видом показывая — зачем, мол, понадобился?

Ночью, когда стояли в порту, Боцман вместе с вахтенными добросовестно нес караульную службу. И стоило мне, обхватив ствол автомата, предаться грезам, а то и задремать по-настоящему, как собака била лапой по моему колену до тех пор, пока я не открывал заспанные глаза.

Моряки привязались к Боцману. В суровые военные будни собака вносила домашнее успокоение, напоминала своим присутствием о том, что далеко-далеко, будто в ином мире, есть луга и леса, реки и озера. И можно не спеша, повесив на плечо безобидную берданку, сходить на тягу, посидеть в шалаше, прислушиваясь к заманчивому покрякиванию уток… А потом развалиться на сеновале, дышать ароматом скошенных полевых трав и очароваться переливчатым пением птиц. И нет тебе ни пикирующих на корабль фашистских «Хейнкелей», ни внезапно возникших рядом вражеских подводных лодок, ни высоких столбов воды от разорвавшихся бомб.

А вскоре произошел случай, прочно укрепивший авторитет Боцмана.

В тот день мы остались на катере втроем. Николай Белов, командир отделения рулевых-сигнальщиков, Вадим Самсонов, недавно прибывший к нам моторист, и я. Остальные вместе с мичманом пошли провожать в последний путь флагманского минера, погибшего при обезвреживании неизвестного образца немецкой акустической мины.

Вечерело. С моря дул холодный ветер. Николай Белов только направился в кубрик за бушлатом, как с поста ОХРа замелькал семафор: «КТЩ-558, КТЩ-558…» — разобрал я.

— Юнга, давай прием! — строго повелел Николай.

Я быстро схватил сигнальные флажки и, взлетев на мостик, дал отмашку — трижды скрестил опущенные вниз руки с флажками.

«Командиру КТЩ-558 мичману Руденко. Немедленно выйти в море. Встретить и провести в порт звено торпедных катеров», — вместе со мной прочитав Николай.

— Что будем делать? — спросил Вадим.

— Юнга, просемафорь, что выходим, — твердо принял решение Николай.

Вадим исчез в машинном отделении, а я побежал на пирс отдавать швартовы. Потом вернулся на мостик…

Вздрагивая всем корпусом и набирая скорость, катер отвалил от стенки причала.

До предполагаемой встречи с торпедными катерами предстояло пройти мили три-четыре. Смертельная опасность подстерегала здесь моряков. Всюду полно мин — плавающих, якорных, магнитных, акустических. Разные названия, а назначение одно — сеять гибель. Сейчас только фарватер свободен от них. Вот по этой-то морской дороге мы и шли, чтобы на обратном пути сопровождать торпедные катера.