"Силовое поле", - вспомнил он, подходя к двери. Протянул руку и коснулся пальцами невидимой преграды. - Долой!
Преграда дрогнула и перестала существовать. Не успев даже удивиться, он шагнул за порог. Над степью полыхали далекие зарницы. Остро пахло морем, солью, отдающей тепло землей.
Он раскинул руки, взглянул в фиолетовое, почти черное небо, густо усыпанное звездами. Глубоко вздохнул и... устремился ввысь.
Симмонс даже не понял, хотелось ему этого или нет, Если и хотелось, то наверняка подсознательно. Подъем был плавный, без рывков и остановок. Земля уходила все дальше и дальше вниз, раскрываясь, словно огромная чаша, до краев наполненная темнотой. Лишь в той сто* роне, где они с Эльсинорой видели днем караван, мерцал десяток костров, кажущихся отсюда крохотными красными точками.
"Стоп! - мысленно скомандовал он. Подъем прекратился. Трудно было сказать, на какой он находится высоте, но, судя по тому, как далеко просматривалась поблескивающая отражениями звезд поверхность моря, - до земли было не меньше полутора километров.
Симмонсом все больше и больше овладевало пьянящее ощущение собственного всесилия.
- Гроза! - крикнул он во весь голос. - Пусть будет гроза! Молнии! Гром! Ливень!
Зловещая туча поднялась из-за моря, стремительно заволокла небо. Сверкнула молния. Еще, еще! Пушечной канонадой ударили раскаты грома. Хлынули теплые потоки проливного дождя.
- Довольно! - отплевываясь и вытирая руками мокрое лицо, гаркнул Симмонс. Гроза прекратилась так же внезапно, как началась. Опять замерцали звезды.
- Вниз! - приказал Симмонс. Наверное, он что-то не учел: слишком сильно ударились о землю босые ступни. А может быть, виною тому была темнота? Симмонс не удержал равновесия и ткнулся задом в мокрый песок.
- Ты где, Эрнст? - донесся со стороны домика испуганный голос Эльсиноры. Тонкая фигурка в длинной, до пят, ночной рубашке смутно белела в темном дверном проеме.
- Здесь! - откликнулся он.
- Что ты там делаешь?
- Колдую! - торжествующе крикнул он, встал и направился к ней, отряхивая на ходу ягодицы.
- Не болтай! - сонно проворчала она. - Хотя... Этот ливень, гроза... И на небе ни облачка... Где ты пропадал?
Теперь, когда она была рядом, он увидел выражение ее лица - удивленное и испуганное.
- Там! - с нотками злорадства в голосе сообщил он и указал пальцем в небо. - Не воображай, что тебе одной это дано!
- Не разыгрывай меня, Эрнст, - попросила она. - Мне не по себе от твоих шуток.
- Ладно. Сейчас я тебя успокою, - пообещал он. - Ты когда-нибудь слышала "Чели ирок"?
- А что это такое?
- Мелодия. Древняя и очень красивая. Хочешь послушать.
- У тебя с собой запись?
- Нет, - усмехнулся он. - Запись нам ни к чему.
Он поднял лицо к звездам, дирижерским жестом вскинул вверх руки, взмахнул ими, и над морем, над ночным пустынным плато зазвучала плавная, медленная мелодия. Най пел тоскующим человеческим голосом. Пел без слов об изнывающих от жажды пустынях, безымянных могилах вдоль караванных путей, о цветущих оазисах по берегам стремительных рек, о луноликих красавицах, о дальних сказочных странах...
Вначале негромкая, мелодия ширилась, гремела все громче и величественнее. Казалось, пели земля и небо, море и ночь. В дюжине километров от того места, где стояли Симмонс и Эльсинора, караванщики, испуганно подгоняя друг друга, снялись с ночевки и, нахлестывая недовольно ревущих верблюдов, тронулись в путь, торопясь подобру-поздорову убраться из заколдованных поющих песков пустыни Сам.
Взмыл в небо, затерялся в мерцании звезд последний, печальный аккорд. Мелодия смолкла. И в наступившей тишине Эльсинора робко тронула Симмонса за плечо.
- Ты... - Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно видела его впервые. - Что с тобой произошло? Кто ты?
- Твой муж! - весело расхохотался он. - Надеюсь, ты не подашь на развод из-за этого концерта? Или тебе не по душе восточная музыка?
- Перестань, Эрнст! - Она умоляюще схватила его за руку. - Ведь если ты...
- Что "если я"? - перебил он, веселясь от души, но Эльсинора уже взяла себя в руки.
- Ничего. Мне холодно. Эрнст. Пойдем в домик.
Веселье как рукой сняло. Он пристально посмотрел ей в глаза и молча наклонил голову.
- Пойдем.
Они вошли в палатку и, не сговариваясь, сели за стол друг против друга. Симмонс нагнулся, включил калорифер и опять пристально взглянул на жену. Та сидела, опустив глаза и думая о чем-то своем.
- Не обижайся на меня. - Он потянулся через стол и ласково похлопал ее по руке. - Я вел себя, как последний идиот.
- Какое это теперь имеет значение?
- "Теперь"? - переспросил он.
- Да перестань ты наконец! - взорвалась она. - Это бесчеловечно!
- Что бесчеловечно? - искренне изумился он. - О чем ты, Люси?
- Я знаю, наблюдателей контролируют. Им устраивают проверки...
- Что ты несешь?
- ...но зачем нужно было морочить мне голову столько времени? Зачем надо было разыгрывать весь этот фарс с любовью? - Она фыркнула. - Любовь! У вас это здорово получилось, Эрнст, или как вас там на самом деле зовут?
- Да ты о чем? - медленно произнося каждое слово, спросил он.
- Ну так знайте: для вашего поведения есть очень конкретный термин. Подлость - вот, как это называется.
- Люси... - Он встал и зачем-то отошел к противоположной отене. - У меня страшно чешутся руки, Люси...
- У вас экзема? - свирепо поинтересовалась она.
- У меня чешутся руки отхлестать тебя по щекам, Люси!
- Что?! - Она даже привстала от изумления, но тотчас опустилась обратно. - Так что же вы медлите? Вы, ничтожество!
- Встань, Люси! - приказал он.
- И не подумаю!
"Встань - повторил он мысленно. - Подойди и обними меня" - "Ни за что!" - "Встань. Плевать я хотел на весь твой собачий бред. Я люблю тебя. Иди, обними меня и поцелуй". "Нет!!!" - "Встань И не делай вид, будто меня не любишь. Уж кого-кого, а тебя-то я знаю. Иди ко мне". - "Нет... И не смейте мне приказывать. Вы..." - "Я твой муж. Перед богом и людьми. Слышишь? Я люблю тебя. Не знаю, зачем ты затеяла всю эту чертову кутерьму, но если для того, чтобы убедить меня в том, что ты меня не любишь, - то зря стараешься. Встань!"
Она медленно поднялась из-за стола.
"Иди ко мне!"
Она изо всех сил зажмурила глаза и сделала шаг в его сторону - сомнамбула в белой, ниспадающей до самого пола рубашке.
"Иди ко мне, любимая!"
Она сделала еще шаг, еще... И со стоном бросилась ему на шею.
- Милый! - Она целовала его глаза, нос, щеки, замирала, припав к губам, и снова начинала осыпать поцелуями. - Любимый... Родной... Желанный...
Слезы струились по ее щекам.
- Успокойся. - Он бережно поднял ее на руки, сел. Опустил к себе на колени. - Не надо мне ничего объяснять. Просто успокойся и все. Я понимаю, тебе нелегко со мной. Если тебе не по силам оставаться со мной до конца, - не надо. Не оставайся. Теперь я уже не смалодушничаю, Люси. Можешь мне поверить. Ты сделала меня совсем другим человеком. Сильным, всемогущим; бесстрашным... Я и не подозревал, что могу быть таким. Сегодня я снял силовое поле. Взлетел к звездам. Накликал дождь я грозу. Завтра...
- Остановись! - Она подняла на него опухшие от слез глаза. Пристально вгляделась в зрачки. Встряхнула головой, зажмурилась. - То, что ты говоришь, - правда?
- Конечно. Ты же читаешь мысли, зачем спрашивать?
- Читала! - Она покачала головой. - В том-то и дело. А теперь не могу.
- Как не можешь? - удивился он.
- А вот так. - Она пожала плечами. - Натыкаюсь, как на глухую стену.
- Смеешься?
- Если бы! - Эльсинора вздохнула и вытерла слезы подолом рубашки. - Скажи, когда ты впервые это почувствовал?
- Что "это"?
- Собственное всемогущесгво, как ты выразился.
- Часа два назад, а что?
- И прежде никогда?
