Во второй половине дня буран прекратился; небо на западе очистилось, и я по неопытности решил, что к вечеру погода разгуляется. Я на скорую руку закончил все дела на станции, и мы тронулись в обратный путь, рассчитывая попасть в Старкфилд к ужину. Однако ближе к закату тучи снова заволокли небо; стало быстро темнеть, и при полном безветрии повалил густой, обильный снег. Казалось, что неудержимая снежная лавина вот-вот погребет под собою весь мир, — это было пострашнее утреннего кружения метели. Вокруг нас постепенно сгущалась мгла — словно сама зимняя ночь в обличье снегопада спускалась вниз, слой за слоем окутывая землю.

Слабый свет от фонаря Фрома вскоре затерялся в кромешной мути, а через некоторое время отказало и его чувство направления, и даже безошибочный инстинкт лошади, всегда умеющей найти дорогу к дому. Два-три раза перед нами возникал и тут же растворялся в тумане какой-нибудь неожиданный предмет, как бы подавая нам знак, что мы сбились с пути; и когда мы наконец вновь выбрались на твердую дорогу, старый конь совсем обессилел. Я чувствовал за собою вину оттого, что не отказался утром от поездки, и после недолгих пререканий убедил Фрома позволить мне вылезти из саней и идти дальше пешком рядом с лошадью. Так мы одолели еще милю-другую, и тут Фром, вглядевшись в казалось бы непроглядную ночь, произнес:

— Вроде вон там мои ворота.

Последний отрезок пути дался нам тяжелее всех предыдущих. Пронизывающий холод и снежные наносы окончательно вымотали меня; я задыхался сам и чувствовал под своей ладонью судорожно вздымающийся лошадиный бок.

— Слушайте, Фром, — начал я, — вам нет ни малейшего смысла ехать дальше…

Но он тут же перебил меня:

— Ни мне, ни вам нет смысла. Хватит, наездились. Я понял это так, что он предлагает мне заночевать на ферме, и без слов повернул за ним к воротам. В конюшне я помог ему распрячь измученную лошадь и подостлать ей соломы. Управившись с этим, Фром отцепил с оглобли фонарь, вышел в ночь и через плечо позвал меня:

— Сюда пожалуйте.

Где-то высоко над нами сквозь снежную завесу мерцал прямоугольник света. Спотыкаясь и стараясь не отставать от Фрома, я побрел в эту сторону и в темноте едва не угодил в сугроб у самого крыльца. Обминая снег тяжелыми сапогами, Фром с усилием поднялся по ступенькам, посветил фонарем, нащупал дверную ручку и вошел внутрь. Я шагнул за ним следом и очутился в неосвещенной, с низким потолком прихожей, в глубине которой поднималась, теряясь во мраке, крутая узкая лестница. Справа, судя по полоске света под дверью, находилась та комната, окошко которой мы видели с улицы; из-за двери доносился монотонно-плаксивый женский голос.

У порога Фром потопал сапогами по рваной клеенке, сбивая снег, поставил фонарь на табуретку — единственный предмет, имевшийся в прихожей, — и тогда уже отворил дверь.

— Заходите, — пригласил он, и при звуке этого слова плаксивый женский голос умолк…

В ту ночь я нашел разгадку тайны Итана Фрома, и его история начала складываться в моем воображении в том виде, в каком я и решаюсь предложить ее читателю.

Деревня утопала в снегу. Толщина снежного покрова была, пожалуй, не менее двух футов, а на перекрестках, где гулял ветер, намело целые горы снега.

В иссиня-черном небе горело холодным блеском созвездие Ориона; яркие звезды ковша Большой Медведицы застывшими ледяными сосульками висели в морозном воздухе. Луна зашла, но ночь стояла такая ясная, что белые фасады домов между деревьями на фоне снега казались серыми; резко чернели пятна кустов, а желтые полосы света, расходившиеся веером из окон цокольного этажа церкви, терялись где-то далеко впереди, в бескрайнем снежном море.

Молодой Итан Фром шел быстрым шагом вдоль главной улицы, на которой в этот поздний час не было ни души. Миновав банк и новое кирпичное здание лавки Майкла Иди, он поравнялся с домом стряпчего Варнума, где у калитки росли две черные норвежские ели. Поблизости от этого места дорога сворачивала вниз, к долине Корбери, а напротив дома Варнума высилась стройная белая колокольня церкви, обращенной в сторону улицы узким фасадом. Еще издали Итан различил на боковой стене церкви узорчатую аркаду окон верхнего этажа, а по мере приближения разглядел в лучах света из подвальных окошек множество свежих следов санных полозьев. Следы вели ко входу в церковь с противоположной стороны, где почти от самой стены начинался крутой откос в сторону дороги на Корбери; недалеко от входа виднелся навес, а под ним вереница саней с лошадьми, укрытыми теплыми попонами.

Ночь выдалась безветренная, и воздух был такой сухой и чистый, что мороз почти не чувствовался. Фрома преследовало ощущение полного отсутствия атмосферы — все пространство вокруг, от снега под ногами до сияющего металлическим блеском купола над головой, казалось ему заполненным одним только невесомым эфиром. «Как в колоколе, из которого выкачан воздух», — подумалось ему. Лет пять тому назад он проучился год в технологическом колледже в Вустере[4] и успел поработать в физической лаборатории под началом одного расположенного к нему профессора. Его нынешний круг мыслей ничем не походил на прежний, однако полученные в колледже начатки знаний нет-нет да и напоминали о себе — в самые неожиданные моменты, благодаря какой-нибудь случайной ассоциации. Смерть отца и последовавшие за ней невзгоды вынудили Итана оставить ученье, и хотя практические результаты от его недолгого пребывания в колледже были невелики, оно дало толчок его воображению и заставило задуматься о грандиозном и туманном смысле, скрытом за будничным обликом окружающего.

И сейчас, когда он спешил по заснеженной дороге, голова его пылала от обострившегося вдруг сознания таинственного смысла вещей, а лицо горело от быстрой ходьбы. Дойдя до конца улицы, он остановился перевести дыхание перед неосвещенным фасадом церкви и огляделся — вокруг было по-прежнему безлюдно. В нескольких шагах, почти от самых варнумовских елок, начинался длинный обледеневший спуск; старкфилдская молодежь издавна облюбовала это место для катанья на санках, и в погожие вечера окрестность допоздна оглашалась смехом и гомоном катавшихся. Но сегодня на сверкающей под луной белой ленте дороги не видно было ни единого темного пятнышка. Близилась полночь: деревня погрузилась в сон, и все, что еще бодрствовало в этот поздний час, сосредоточилось в подвальном этаже церкви, откуда вместе с лучами света вырывались наружу звуки музыки.

Обойдя церковь, Итан стал спускаться вниз, ко входной двери нижнего этажа. Чтобы не попасть ненароком в полосу света из окошка, он сделал круг по снежной целине и подошел сперва к дальнему углу здания, а оттуда, стараясь держаться в тени, осторожно прокрался к ближайшему окну. Прижавшись к стене своим поджарым, гибким телом и вытянув шею, он смог наконец увидеть, что делается внутри.

С улицы, из прозрачной морозной тьмы, ему показалось, что помещение, куда он заглянул, плавится от духоты. Металлические отражатели газовых рожков бросали резкий свет на беленые стены, а пышущие жаром железные бока печки вздымались, словно в ней бушевал вулканический огонь. Зал был полон молодых парней и девушек. Вдоль стены напротив окон выстроились в ряд табуретки, с которых только что поднялись просидевшие там весь вечер женщины постарше. Музыка уже смолкла, и музыканты — скрипач и барышня, игравшая по воскресеньям на фисгармонии, — на скорую руку подкреплялись за столом, накрытым на возвышении в дальнем конце зала. От угощения там уже мало что осталось — на столе громоздились глиняные миски с крошками от пирогов да пустые блюдечки из-под мороженого. Молодежь готовилась расходиться, и кое-кто уже прокладывал себе дорогу в прихожую, где висели шубы и накидки, как вдруг какой-то легконогий молодой человек с кудрявой черной шевелюрой выбежал на середину зала и хлопнул в ладоши. Этот сигнал тут же возымел действие. Музыканты поспешили к своим инструментам, танцоры, хотя многие из них успели наполовину одеться, живо выстроились в два ряда друг против друга, старушки-зрительницы снова уселись на свои места, а молодой человек, порыскав среди танцующих, вытащил на середину зала девушку, уже накинувшую на голову малиновую шаль, и завертел ее в бешеном танце под заразительную музыку виргинской кадрили.