А игра инструментов вызывала представление о том, что уже создано человеком. В ней слышались звуки колоколов, свистков, сирен и других творений его рук и ума. А в конце симфонии голоса хора и звуки инструментов слились в одном величественном хорале, в котором звучали радость, восторг и благодарность за то, что и он человек, что и у него есть глаза, которыми он увидел солнце, и звезды, и родную планету, и что эта планета и есть Земля человека — обиталище всемогущих людей. Эти люди вырвали его из тьмы, дали ему глаза согласно наивысшему закону человечества, который гласит, что каждый человек имеет право на счастье…

Они стояли все три перед ним — Гана, Яна и Аня. Они видели его двенадцать лет назад, а Ян видел их сейчас впервые. Он переводил взгляд с одной на другую, качал головой, стараясь решиться на что-то. Сестры были удивлены не менее, чем он.

Ян совершенно изменился. Его глаза, темные и глубокие, как-то по-особенному блестели; но этот блеск не был отражением внешнего мира — он исходил откуда-то изнутри и был похож скорее на сияние.

Сколько ему может быть лет? Нет и двадцати! Но, несмотря на молодость, по выражению его лица было видно, что он познал то, чего почти никто из современных людей не знает, — боль.

— Так это вы — три сестры! — начал он, когда они пришли к нему в номер. — Нет, не называйте себя — я хочу сам! По голосу! Скажите каждая три слова!

— Я скажу вам больше, — мечтательно произнесла Гана. — Вы спросили меня в тот раз, видно ли рояль, если он черный, и сияет ли человек так же, как сияет звезда…

— Сияет, в самом деле, сияет! — воскликнул Ян. — Вы не верите? Я вижу это сияние, у меня еще сохранились такие детские глаза — я вижу и го, что вы уже давно не воспринимаете…

Потом он встал, сделал нeСКОЛЬКО шагов к вазе, стоявшей на столике для цветов. Среди других цветов в ней были и красные пионы, как будто предназначенные специально для того, чтобы он мог дать Гане один из них.

— Вы помните?

— Как вы его тогда бросили в угол? Да разве я могла бы забыть об этом! Там, в зале, я бледнела от страха, что вы при всех надерете мне уши, а вы мне простили, — сказала Гана, взяв пион. Чтобы скрыть свое смущение, она показала на сестер. — Гану вы — узнали, остаются еще Аня и Яна…

Ян долго всматривался в лица Яны и Ани. Он был, по-видимому, чем-то удивлен, чего-то не понимал. Наконец он решился. Показав пальцем на смиренное лицо Яны, он уверенно произнес:

— Аня!

Она покачала головой и виновато прошептала: — Яна…

— Так значит, — в недоумении воскликнул он, — значит, тогда это были вы?

— Да, я! — сокрушенно сказала она, и слезы брызнули у нее из глаз. — Аня тогда сидела с краю…

— Зачем вы ее мучите? — заступилась за нее Гана и обняла сестру. Довольно она уже настрадалась из-за этого! Она уже отбыла свое наказание!

— Нет, — возразила Яна. — Наказание продолжается и будет продолжаться. Мой проступок будет вспоминаться каждый раз, когда бы и где бы ни исполняли вашу симфонию. Но так и должно быть. Никогда не смоется обида, которую я нанесла вам. Ваши гобои и охотничьи роги не простят мне…

— Что вы, Яна! — перебил ее Ян с упреком в голосе. — Ведь я прощаю вам, уже в конце третьей части я все вам прощаю; весь финал третьей части — это одно всеобщее прощение. Разве вы не слышали?

— Финал она не слышала, — ответила за нее Гана. — Мы тогда как раз приводили ее в чувство…

— Ну, а вся последняя часть, четвертая, — разве вы не радовались вместе со мной? Разве я давно не простил бы вам, если бы вообще было что прощать? Только благодарить и благословлять весь мир и вас, Яна, так как и вы относитесь к его красоте, к моему счастью…

Он подошел к ней, взял за обе руки и крепко прижал их к себе. Яна вдруг громко рассмеялась сквозь слезы. Смех зазвучал так облегченно и беззаботно, словно с нее свалилось тяжелое бремя и она поднялась ввысь.

Только Аня молчала до сих пор. На ее лице застыло печальное удивление. Как все это было двенадцать лет назад? Она старалась изо всех сил припомнить.

Виновата была сестра, а не я. А теперь слова Яна как бы вознесли Яну, она чувствует себя польщенной и вознагражденной за что-то и поэтому выглядит такой счастливой.

А Гана, она тоже в чем-то провинилась перед ним, но скрывала это, святоша! Никогда она нам ничего не скажет — и еще получила за это от него красный пион. Что означает для них этот цветок?

О чем Ян напомнил ей этим? В знак чего он подарил его Гане?

Ане кажется, что только она одна осталась здесь ни при чем. А если и не совсем так, то, во всяком случае, она отошла на последний план. Он назвал ее имя, сказал «Аня», но только потому, что вспомнил свою обиду; он не узнал ее по лицу, спутал с Яной, и это больше всего огорчило ее.

Однако уже несколько минут Ян незаметно наблюдал за ней. А потом прямо взглянул ей в глаза:

— Аня, моя колыбельная! — улыбнулся он. — Вас я оставил на конец!

Обе сестры обрадованно посмотрели на Аню. Они понимали ее нетерпение. Ведь она одна ни в чем не виновата перед ним!

— И все же вы не узнали меня! — упрекнула его Аня.

— Не узнал, — согласился он. — Не сердитесь на мои глаза. Они хоть и видят невидимое сияние, но еще такие неразумные! Они смотрят на все с удивлением и на вас тоже, Аня! Но вы не волнуйтесь! Только теперь я многое осмысливаю и увязываю — ваш голос с вашим лицом. Пожалуй, таким именно я и представлял себе его, почти таким! Поэтому я ничего не понимал, терялся в догадках и жаловался на свою судьбу. Я был болезненно чувствительным, мнительным и обидчивым, говорят, что все слепые были такими! Ваш голос и эта невинная выходка казались мне совершенно несовместимыми. Загадка этого противоречия мучила меня и разжигала мое любопытство до тех пор, пока я не вывернулся из нее, как змея, сбрасывающая с себя старую кожу. Вся третья часть симфонии — это моя змеиная кожа. Но ваш голосок, Аничка, удивленно поющий «Куда ты летишь, птичка-человек», одержал во мне победу! А вся последняя часть, Аня, ведь это же не что иное, как вариации на тот же мотив удивления миром. Вы удивляетесь ему от самого своего рождения. И я тоже от своего рождения, потому что я вторично родился!

Аня слушала как зачарованная, и ее широко открытые голубые глаза и в самом деле выражали детское изумление.

— Да, да, вы правы! — растерянно говорила она, скорее отвечая самой себе, чем ему.

— Вы еще поете? — неожиданно спросил он.

— Я певица!

— Оперная?

— О нет! Я пою только то, что мне хочется и когда у меня есть настроение!

— А как вам понравился наш хор?

— Это должно быть прекрасно, — вздохнула она, — петь вместе с вами «Песнь человека»!

— А вы не хотели бы ездить и петь?

— Этим я как раз и занимаюсь…

— Так поступайте к нам в женский хор!

— Но разве я могла бы? — прошептала Аня, и глаза ее затуманились от слез радости.

— Мы летим самолетом на запад, в Милан, Марсель, Барселону, Мадрид, Лиссабон. А потом через эту лоханку с водой в Африку…

— И я, и я тоже…

— И вы полетите с нами, Аня! Мы будем вместе удивляться и вместе любить…

— Да, — медленно произнесла она. Ее глаза широко открылись. Казалось, никогда они не были такими удивленными.

Я открываю неведомую страну, которую отделяют от нас сотни и сотни лет. Но и столетия состоят из секунд. Я хочу сказать этим, что и выдуманная страна, как бы далеко она ни находилась от нас, приближается к нам так же, как и мы приближаемся к ней, поднимаясь по лестнице времени…

Каким будет человек будущего? Как и в чем он будет отличаться от современного человека? Где искать образец? Разве взять мерилом времени историю? Проследить, насколько мы лучше наших предков? Как развивался характер человека, его мораль, его обычаи? Каким жалким кажется нам пан Броучек[17] по сравнению с гуситскими воинами! Совершенно очевидно, что в данном случае время не имеет значения, столетия не оказали никакого влияния. Капитал развратил человечество!