— Да нет, — он замялся, — у меня к тебе личный вопрос есть.

— Заходи в три часа, — ответил я и повесил трубку, прекратив разговор.

Ну, блин, это уже было я не знаю что.

Я готов был поспорить на что угодно, что разговор пойдет о Стилете и что для Стилета в этом разговоре ничего приятного не будет. Его, можно сказать, уже не было. Все, кончился Стилет. Ну что ж, туда ему и дорога.

А Стержень хочет заручиться моей поддержкой, потому что в перспективе видел во мне нового хозяина.

Только вот нужен ли мне Стержень?

Не знаю, не знаю…

Комната, в которой Алеша жил вот уже третий месяц, была погружена в предрассветный полумрак. Открыв глаза, он увидел отчетливо вырезанный прямоугольник окна, который был похож на негатив, запечатлевший совершенно неподвижные черные ветки березы на фоне серого ночного чухонского неба. Будильник со светящимся циферблатом показывал половину пятого.

В последнее время Алеша просыпался рано и, уже зная, что до подъема делать ему все равно нечего, обычно просто лежал, уставив широко раскрытые глаза в темный потолок и вспоминая события, так неожиданно и странно повернувшие его жизнь.

Когда выскочившие из вертолета солдаты схватили его и Алену и поволокли в гремящее брюхо железного головастика, Алеша перестал понимать, что происходит, и дальнейшие события, вплоть до прибытия на эту таинственную базу, вспоминались ему, как непонятный и страшный сон.

Чужие запахи, ошеломившие его в проклепанном чреве летающего чудовища, оглушающий грохот двигателя, сильные, жесткие и равнодушные руки, крепко и умело, хотя и без злобы, державшие его и не дававшие сделать ни малейшего движения, затем огромное бетонное поле военного аэродрома, жесткое металлическое кресло в просторном брюхе транспортного самолета, потом несколько часов пугающего и волнующего полета в неизвестном направлении, затем снова вертолет и, наконец, посадка внутри какого-то большого двора, замкнутого высокой оградой, — все это смешалось в голове восемнадцатилетнего юноши, не знавшего прежде ничего, кроме тайги и молитв.

В первый день своего заточения, которое, впрочем, не было ни унизительным, ни угрожающим, он пытался молиться, призывая Господа обратить на него свой милостивый взор и вразумить, объяснить, рассказать ему, что же все-таки происходит и кто эти непонятные люди, которые, подобно бессловесным и безжалостным посланникам Князя Тьмы, увлекли его и Алену в неизвестные и недобрые дали.

Однако тот, к кому Алеша обращался с надеждой и верой в помощь, был, судя по всему, сильно занят более важными делами или, что тоже не исключалось, отлично знал об испытаниях, выпавших на долю молодого дикаря, и теперь строго и ревниво следил за тем, как Алеша выдержит этот суровый экзамен. Во всяком случае ответа Алеша не получил и знаков, подсказавших бы ему, что происходит и как себя вести, — тоже. Так что он был вынужден сам находить в себе ответы на все вопросы и сам принимать решения и выполнять их.

Все, что происходило, чудовищным образом отличалось от простой, размеренной и надежной череды незамысловатых событий, которой была прежняя жизнь Алеши. Все, к чему он привык за свою пока еще короткую жизнь, было сметено одним лишь движением непроницаемой для взгляда смертного завесы, за которой скрывалась истинная суть происходящих в мире вещей. Восемнадцать лет безмятежного существования в поселении староверов превратились в пыль и были унесены сквозняком, ворвавшимся в приоткрывшуюся дверь, за которой другие люди творили свои непонятные дела, чужой и враждебный смысл которых был скрыт от него.

Поначалу Алеша решил, что он погиб и что жизнь его подошла к концу. Но, поскольку человек имеет свойство приспосабливаться к любым обстоятельствам, он, не видя вокруг себя реальной опасности, быстро забыл о своих страхах. А кроме того, пребывание на спецбазе ФСБ, хоть и было принудительным, но все же не имело ничего общего ни с адской каруселью ГУЛАГа, ни с мясорубкой Майданека.

Его исправно и вкусно кормили, позволяли беспрепятственно бродить по огромной территории базы, огороженной пятиметровым бетонным забором, и не возражали, когда он с любопытством изучал стоявшие в огромном дворе устройства из изогнутых металлических труб, странные плоские стены с окнами без стекол, торчавшие в небо, и многое другое, для чего в его голове даже не было названия.

Кроме странно раскорячившихся неподвижных железных пауков и закопченных руин, содержавшихся, впрочем, в порядке и чистоте, на территории базы можно было увидеть два десятка разнокалиберных кирпичных построек неизвестного назначения. Вдоль забора стоял ряд кирпичных же домиков, в одном из которых и обитал Алеша. Домики эти были очень маленькими, вроде будки стрелочника, и в каждом из них была всего одна очень небольшая комната, в которой умещались койка, стул, небольшой шкафчик, стол, прикрепленный к стене под окном и стул.

Несмотря на такую спартанскую обстановку, эти скромные убежища были весьма добротны и не оскорбляли тюремным убожеством и демонстративным пренебрежением хозяев к человеческому достоинству жильцов, одним из которых был и Алеша.

Здесь было много непонятного.

Одним из необъяснимых пока обстоятельств было то, что все немногочисленные обитатели кирпичных скворечников, выстроившихся в тени высокой бетонной стены, были странно молчаливы. Они никогда не разговаривали друг с другом и вообще вели себя так, будто вокруг никого не было. Конечно, передвигаясь по двору, они не сталкивались, как слепые, но Алеша ни разу не заметил, чтобы кто-нибудь из них хотя бы обменялся взглядом с другим.

Не обладая достаточным опытом светской жизни, Алеша тем не менее знал, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, и с первого же дня, когда он, наконец, вышел из ситуационного шока и покинул свою персональную конуру, повел себя точно так же. Конечно же, ему хотелось броситься к одному из людей в одинаковой спецодежде, которые время от времени появлялись во дворе, и засыпать его вопросами, но он сдержал этот порыв и теперь со странным удовлетворением понимал, что поступил правильно и что здесь нужно вести себя именно так.

Все жившие в домиках люди, в том числе и Алеша, были одеты в удобные темно-синие комбинезоны и крепкие добротные ботинки. В первый же день, когда Алешу высадили из вертолета, который тут же улетел, его сразу отвели в душ, где немногословный военный в пятнистой форме показал ему, как пользоваться кранами с холодной и горячей водой, дал кусок душистого мыла, забрал Алешины шмотки и положил на скамейку пачку новой одежды. Когда Алеша, в первый раз в жизни приняв душ, вышел в предбанник, он увидел еще и стоявшие рядом со скамейкой высокие шнурованные ботинки. Алеше они понравились, и, пожалуй, это было первым положительным впечатлением за эти несколько безумных часов, наполненных грохотом, скоростью, неизвестностью и страхом.

Когда Алеша оделся, тот же военный отвел его в один из домиков, познакомил с внутренним устройством маленького, но в чем-то даже уютного жилища и через десять минут принес картонную коробку, в которой оказались судки с горячей пищей. Алеша жадно поел и, сраженный нервотрепкой и сытостью, повалился, не раздеваясь, на койку и проспал почти до следующего полудня.

А после позднего завтрака, принесенного уже другим военным, когда уже почти успокоившийся, но все еще ничего не понимавший Алеша вышел во двор, он увидел представительного офицера средних лет с большими звездами на погонах, который шел через двор прямо к нему.

Подойдя к Алеше, стоявшему неподвижно, офицер остановился и некоторое время дружелюбно оглядывал молодого и ладного парня, которому явно шли темно-синяя униформа и высокие шнурованные ботинки, и, наконец, сказал, улыбнувшись:

— Ну, здравствуй, Алексей Силычев!

— Здравствуйте, — вежливо ответил Алеша и стал ждать, что же будет дальше.

Офицер огляделся, как бы ища что-то, и, увидев неподалеку стоявший под навесом большой стол, окруженный длинными скамьями, удовлетворенно кивнул и спросил: