Повышенный интерес публики к нашумевшему судебному процессу, известному в свое время как «преступление в Стайлзе», теперь несколько поубавился. Однако этот процесс приобрел широкую известность, и мой друг Пуаро, а также обитатели Стайлза попросили меня подробно изложить эту историю, надеясь таким образом заставить умолкнуть сенсационные слухи, которые все еще продолжают распространяться.

Вначале кратко об обстоятельствах, из-за которых я оказался связанным с этим трагическим происшествием.

В связи с ранением меня отправили с фронта в тыл, и после нескольких месяцев, проведенных в довольно унылых, мрачных госпиталях и наводящих тоску санаториях для послебольничного долечивания, я получил месячный отпуск по болезни. А поскольку у меня не было ни родных, ни близких друзей, я как раз пытался решить, что предпринять, когда случайно встретил Джона Кавендиша. Последние десять лет я встречался с ним крайне редко. Собственно говоря, я никогда особенно хорошо его не знал. Начать с того, что он старше меня лет на пятнадцать, хотя и не выглядел на свои сорок пять. В детстве я часто бывал в Стайлзе, имении в Эссексе, которое принадлежало его матери.

Но теперь, встретившись через столько лет, мы с удовольствием предались воспоминаниям о старых временах, и в результате Джон пригласил меня провести мой отпуск в Стайлзе.

– Mater[1] будет очень рада снова вас увидеть, – добавил он.

– Как она себя чувствует? – осведомился я. – Надеюсь, хорошо?

– О да! Полагаю, вы знаете, что она снова вышла замуж.

Боюсь, я слишком явно выразил удивление. Миссис Кавендиш, какой я ее помнил, вышла замуж за отца Джона – в то время вдовца с двумя сыновьями. Тогда она была красивой женщиной средних лет. Теперь ей никак не могло быть меньше семидесяти. Я запомнил ее энергичной, доминирующей личностью, несколько чрезмерно увлеченной благотворительностью и подобного рода общественной деятельностью. Миссис Кавендиш обожала открывать благотворительные базары и вообще изображать Lady Bountiful.[2] Она действительно была щедрой женщиной, да и сама обладала значительным состоянием.

Загородное имение Стайлз-Корт мистер Кавендиш приобрел в первые годы их супружества. Он полностью находился под влиянием жены и, умирая, оставил ей в пожизненное пользование не только имение, но и большую часть доходов, что было явно несправедливо по отношению к двум его сыновьям. Однако мачеха всегда была добра и щедра к ним, да и мальчики в момент женитьбы их отца были еще так малы, что считали ее своей матерью.

Лоуренс, младший, с детства отличался болезненностью. Он получил диплом врача, но довольно быстро оставил медицину и жил дома, в Стайлзе, лелея честолюбивые литературные амбиции, хотя его стихи никогда не имели заметного успеха.

Джон, старший из сыновей, какое-то время занимался адвокатской практикой, но в конце концов тоже обосновался в Стайлзе и стал вести более приятную для него жизнь сельского сквайра. Два года назад он женился и привез жену в Стайлз, хотя я подозреваю, что, если бы мать увеличила ему денежное содержание, он предпочел бы обзавестись собственным домом. Однако миссис Кавендиш относилась к тому типу женщин, которые любят поступать по-своему и ожидают, чтобы это всех устраивало. В данном случае она, разумеется, являлась хозяйкой положения – деньги были в ее руках.

Джон не мог не заметить моего удивления, когда я услышал о новом замужестве его матери, и довольно мрачно ухмыльнулся.

– К тому же он отвратительный прохвост и пройдоха! – в ярости крикнул Джон. – Должен сказать, Гастингс, что это очень осложнило нашу жизнь. А уж Эви… Вы помните Эви?

– Нет.

– О! Наверное, она появилась уже после вашего отъезда. Это помощница моей матери, компаньонка и вообще мастер на все руки! Эви – просто молодчина! Нельзя сказать, чтобы она была особенно молода и красива, но энергии ей не занимать!

– Вы собирались что-то сказать…

– О, про этого типа?… Он появился из ниоткуда, под предлогом, будто является троюродным братом Эви или что-то в этом роде, хотя сама Эви не особенно охотно признает это родство. Этот тип абсолютный чужак, что сразу видно. У него большая черная борода, и он носит лакированные туфли в любую погоду! Однако мать сразу почувствовала к нему симпатию и взяла его в качестве секретаря… Вы ведь знаете, она постоянно ведает сотнями всяких благотворительных обществ.

Я кивнул.

– Ну и, разумеется, за время войны сотни таких обществ превратились в тысячи! Этот тип, конечно, оказался ей очень полезен. Но вы можете себе представить, как мы были ошеломлены, когда три месяца назад она вдруг объявила, что они с Алфредом помолвлены! Он по крайней мере лет на двадцать моложе ее! Просто-напросто бесстыдная, неприкрытая погоня за наследством!.. Но что поделаешь – она сама себе хозяйка… и вышла замуж за этого типа!

– Должно быть, для вас всех ситуация сложилась нелегкая?

– Мало сказать – нелегкая! Ужасная!

Вот так и получилось, что три дня спустя я сошел с поезда в Стайлз-Мэри на маленькой нелепой станции, не имевшей никакой видимой причины на существование, но все-таки примостившейся посреди зеленых полей и сельских проезжих дорог. Джон Кавендиш ждал меня на платформе и проводил к машине.

– У меня еще осталась капля-другая бензина. Он почти весь расходуется благодаря повышенной активности матери.

Деревня Стайлз-Сент-Мэри находилась милях в двух от станции, а Стайлз-Корт располагался приблизительно на расстоянии мили по другую сторону. Стоял теплый тихий день раннего июля. Глядя на спокойную равнину Эссекса, такую зеленую и мирную в лучах послеполуденного солнца, я не верил своим глазам, мне казалось почти невероятным, что где-то недалеко отсюда идет война. Я вдруг оказался совсем в ином мире.

– Боюсь, Гастингс, вам покажется здесь слишком тихо, – сказал Джон, когда мы повернули к въездным воротам.

– Как раз то, чего я хочу, дружище!

– О, вообще-то здесь довольно приятно, если вы хотите вести бездеятельную жизнь. Два раза в неделю я провожу занятия с добровольцами и помогаю на фермах. Моя жена регулярно работает «на земле». Каждое утро она поднимается в пять часов доить коров и работает до ленча. В общем, это очень хорошая жизнь, если бы не Алфред Инглторп! – Джон вдруг резко затормозил и посмотрел на часы. – Интересно, есть ли у нас время захватить Цинтию? Пожалуй, нет! К этому времени она уже вышла из госпиталя.

– Цинтия? Это не ваша жена?

– Нет. Цинтия – протеже моей матери, дочь ее старой школьной соученицы, которая вышла замуж за подлого солиситора. Он оказался неудачником, женщина вскоре умерла, и девочка осталась сиротой без всяких средств. Моя мать пришла ей на помощь – Цинтия живет с нами вот уже около двух лет. Она работает в госпитале Красного Креста в Тэдминстере, в семи милях отсюда.

Продолжая говорить, он подъехал к фасаду красивого старого дома. Леди в добротной твидовой юбке, склонившаяся над цветочной клумбой, выпрямилась при нашем появлении.

– Привет, Эви! – крикнул Джон. – А вот и наш раненый герой! Мистер Гастингс – мисс Ховард!

Мисс Ховард пожала мне руку сердечной, почти болезненной хваткой. Мое первое впечатление – невероятно синие глаза на загорелом лице. Это была женщина лет сорока, с приятной внешностью и глубоким, почти мужским, громким голосом. Высокая, плотного сложения, и такие же под стать фигуре крепкие ноги в добротных, толстых башмаках. Ее речь, как я вскоре убедился, напоминала телефонный стиль.

– Сорняки лезут так быстро. Мне за ними никак не поспеть. Я и вас пристрою. Берегитесь!

– Рад быть хоть чем-нибудь полезен! – отозвался я.

– Не говорите так. Никогда не поверю.

– Вы циник, Эви, – смеясь, произнес Джон. – Где у нас сегодня чай – в доме или на лужайке?