Своих врагов мы раньше побеждали.
И победим, каким бы ни был бой.
Так встанем все, как пращуры вставали,
Плечом к плечу в один единый строй.
Не было одиночества, уныния, иссякания сил, а была воля, крепость, непреклонная вера. Его душа, еще недавно немощная, горюющая, теперь утвердилась, восстала, сочеталась с другими верящими душами. Их огненная вера была под стать горящей смоле, древним силам леса, высоким звездам, куда улетали завитки и протуберанцы огня. Все они вышли в поход, идут по полям и дубравам. И родные глаза, бессчетное множество глаз смотрит на них из древесных вершин, из придорожных камней, ржаных и пшеничных колосьев.
Сомкните строй, в единстве наша сила,
Стальным единством нация сильна.
Мы отстоим Великую Россию
В последней битве сил Добра и Зла.
И были не страшны грядущие страдания, ибо они за любимую землю. И не страшна смерть, ибо она за Россию. И не будет смерти, ибо их братство скреплено божественным замыслом на земле и на небе. И в этом братстве – те, кто ныне жив, и те, кто пал, но вовеки пребывает в этом радостном пламени, в грозном и чудном хоре. Белосельцев видел удаленное, по ту сторону костра, лицо Николая. Юноша казался почти прозрачным. Окруженный сиянием, он был не из плоти, а из светоносных материй, был любим, храним. Белосельцев сквозь пламя молился о нем.
Пробил наш час – вперед, вперед, славяне!
Уже встает победная заря,
И ветер гордо развевает знамя,
И факелы в руках бойцов горят!
Белосельцев пел, угадывая слова, выхватывал их из хора, из летучего огня. Вдыхал в себя звук, смысл, огненный дух. Его душа росла, возвышалась вместе с гудящим смоляным вихрем, одевалась в красные россыпи искр. Трепетала на вершинах сосен. И вдруг, подхваченная чьей-то могучей дланью, вознеслась над поляной, выше красных огненных сосен, над ночными лесами, дорогами, туманными селами. Парение и счастье длились мгновение, и вот он снова сидит на поляне у костра среди поющих людей.
Нам не страшны ни пули, ни снаряды,
Мы верим в то, что сможем победить.
Ведь в мире должен быть один порядок,
И он по праву русским должен быть.
Они завершили свой победный гимн и теперь сидели вокруг ночного костра, сильные, счастливые, соединенные огнем и песней.
Затем подтаскивали из леса сучья, валили их в костер. Снова трещало пламя, сыпались искры. Они прыгали через костер. Отходили в тень поляны, едва освещенные. Разбегались, увеличивались в свете, налетали на огонь, толкались и, на мгновение затемняя свет, проносились сквозь огненный шар, неопалимые, унося с собой глоток огня и света.
Белосельцев видел, как легко, оттолкнувшись от горячего пепла, прыгнул Вождь, утянул за собой струю огненного воздуха. Видел, как пронесся над костром Николай, словно его подхватили лесные духи, пронесли сквозь пламя и увлекли в лесную чащобу.
Он встал, отошел к сосне, на которой дрожали красные тени. Смотрел издалека на костер. Набрал в грудь воздух. Оттолкнулся, побежал, чувствуя, как упруго, сильно бьют о землю стопы. Налетел на костер, на его жар и гул. Прыгнул на золотое сияние, на белый слепящий шар, прорывая его лицом, пропитываясь огнем, оставляя в огне все, чему надлежит сгореть и погибнуть, вынося из огня свою неопалимую, бессмертную душу.
Они возвращались поздней ночью к железнодорожной платформе, к которой сквозь черные леса приближался белый пунктир электрички. Белосельцев, усталый, счастливый, все старался понять, что случилось с ним на лесной поляне, какая сила показала ему землю из неба.
Глава двенадцатая
Белосельцев двигался по Москве, и его не покидало ощущение, что следом за ним тянется незаметная паутина. Прицепилась за пиджак, прилипла к ворсинке и не отстает, не отпускает, разматывается, следует за ним по пятам, соединенная с невидимым клубочком. Эта паутина не имела веса и натяжения, но он чувствовал себя на тончайшем поводке, который оставался в чьих-то руках. И где бы он ни был, его местонахождение было известно. Он увлекал за собой паутинку, вносил ее в дома, в метро, в транспорт, в людские собрания. Он был на привязи, под наблюдением, и в действиях его помимо собственной воли присутствовала чья-то другая, неведомая.
Иногда ему казалось, что он различает эту паутину, реющую за плечами. Она была не просто нитью, но тончайшей трубкой, по которой струился луч света, попадавший в чей-то удаленный зрачок. Это был световод, по которому зрительная информация о нем попадала к невидимому наблюдателю. Его тайные встречи с Генсеком, с Красным Генералом, с Вождем были засвечены, засняты на микроскопическую фотопленку и положены на стол к невидимому соглядатаю.
Он пытался избавиться от этой паутины. Начинал отряхиваться, сбрасывать с пиджака клейкую нить. Рассекал ладонями воздух вокруг своих плеч и бедер, навлекая изумленные взгляды прохожих. Он резко убыстрял шаг, почти бежал, желая натянуть и оборвать паутину. Но она тянулась, реяла, вспыхивала едва различимым лучиком. И он оставался в поле чужого зрения, под чьим-то неусыпным бдением.
Он собирался нанести визит загадочному человеку, числившемуся в тайных советниках у множества государственников и политиков исчезнувшего СССР, чья репутация аналитика и темного пророка волновала умы оппозиции. Чьи прогнозы и сценарии возможных катастроф появлялись в оппозиционных газетах. Советник – так мысленно нарек его Белосельцев – назначил свидание в своем аналитическом центре. К нему, пытаясь оторваться от наблюдателей, разорвать капиллярный волосок световода, направлялся Белосельцев.
От входа охрана провела его сквозь коридоры и кабинеты, где в стерильной белизне мерцали компьютеры, операторы в белых одеяниях, похожие на хирургов, снимали с приборов свитки осциллограмм и загадочных графиков. В полуоткрытые двери были видны столы, за которыми в слоистом табачном дыму сидели возбужденные люди, витийствовали, набрасывались разом на невидимое, витавшее в дыму существо, пытаясь изловить его среди голубоватых дымных завихрений.
В маленьком сумрачном зале стоял белый одинокий рояль, и женщина с распущенными волосами играла странную музыку. Один из кабинетов был увешан картами звездного неба, человек с голым черепом и бескровным лицом, в черных долгополых одеждах, похожий на средневекового звездочета, водил указкой по созвездиям, что-то вкрадчиво пояснял безмолвным мужчине и женщине.
Советник принял его в кабинете необычной конфигурации, со множеством углов, углублений и ниш. В каждой нише, освещенный невидимым источником света, находился особый предмет или символ. Деревянная африканская маска с разноцветными инкрустациями. Обломок русской иконы с белобородым старцем. Медный сидящий Будда, воздевший заостренный палец. Персидская миниатюра со сценами царской охоты.
Хозяин кабинета, лысоватый, живой и любезный, сердечно пожал Белосельцеву руку. Усадил в удобное кресло. Оглядел острыми веселыми глазами. Он кивал ему, улыбался, слушая первые слова приветствий и объяснений. Казалось, приход посетителя доставлял ему наслаждение, он только и ждал Белосельцева.
Их разделял широкий стол, на котором стояли компьютер, группа телефонов, вазочка с живой розой и хрустальная призма, в которой была застеклена короткая сочная радуга. Эта радуга восхитила Белосельцева своими свежими цветами, напоминала ту, давнишнюю, в их домашнем старинном зеркале. Он не мог от нее оторваться. Радуга, как живая, была свидетельницей их разговора.
