С другой стороны, когда мы определяем работы как несимволические, как искусство без символов, мы ограничиваемся беспредметными работами; например, чисто абстрактными, декоративными или формальными картинами, зданиями или музыкальными композициями. Работы, репрезентирующие что-либо, независимо от того, что, и независимо от того, как прозаически, оказываются исключены, поскольку репрезентировать — это всегда указывать, представлять, символизировать. Каждое репрезентирующее произведение — символ, а искусство без символов ограничено искусством без предмета.
Тот факт, что репрезентирующие работы могут быть символическими при одном использовании и несимволическими в других отношениях, имеет небольшое значение до тех пор, пока мы не путаем эти два использования. Но тем не менее очень важно, согласно многим современным художникам и критикам, изолировать произведение искусства как таковое от того, что оно символизирует или на что указывает любым способом. Сформулирую — в кавычках, так как я предлагаю его для рассмотрения, не выражая здесь никакого мнения о нем — составное утверждение популярной в настоящее время программы — или политики, или точки зрения:
"То, что картина символизирует, является внешним по отношению к ней, и чуждо картине как произведению искусства. Ее предмет, если он имеется, ее указания — тонкие или очевидные — посредством символов из некоторого более или менее хорошо известного словаря, не имеют никакого отношения к ее эстетическому или художественному значению или характеру. Независимо от того, на что картина указывает или что представляет любым способом, откровенным или оккультным, это находится вне нее. Действительно имеет значение не отношение картины к чему-либо еще, не то, что картина символизирует, а то, чем она является сама по себе, каковы ее собственные сущностные качества. Кроме того, чем больше картина привлекает внимание к тому, что она символизирует, тем больше мы отвлечены от ее собственных свойств. Соответственно, всякая символизация при помощи картины не только иррелевантна, но и мешает. По-настоящему чистое искусство избегает всякой символизации, ни на что не указывает и должно приниматься только за то, чем оно является, в соответствии со своей собственной природой, а не за что-нибудь, с чем оно связано таким отдаленным отношением как символизация."
Это крепкий манифест. Совет концентрироваться на свойственном скорее, чем на внешнем, настоятельное утверждение, что произведение искусства является тем, что оно само из себя представляет, скорее, чем тем, что оно символизирует, и заключение, что чистое искусство обходится без внешней референции любого рода, — все это звучит твердо, как последовательное размышление, и обещает высвободить искусство из удушающих чащ интерпретации и комментария.
2. Дилемма
Но здесь нас ожидает дилемма. Если мы принимаем эту доктрину формалиста или пуриста, сторонника чистого искусства, то мы, кажется, тем самым говорим, что содержание таких работ как "Сад радостей земных" и «Caprichos» в действительности не имеет значения и лучше было бы его не учитывать. Если же мы отклоняем эту доктрину, то мы, кажется, утверждаем, что значение имеет не только то, чем является само произведение, но и множество вещей, которыми оно не является. В одном случае мы, кажется, защищаем лоботомию многих великих произведений; в другом мы, кажется, потворствуем загрязнению искусства, подчеркивая внешнее.
Лучший выход здесь, я думаю — признать позицию пуриста совершенно верной и полностью ошибочной. Но как это может быть? Начнем с согласия, что то, что является внешним, внешне. Но всегда ли то, что символ символизирует, является внешним ему? Конечно, это справедливо для символов не всякого рода. Рассмотрим символы:
(A) "это словосочетание", который представляет сам себя;
(B) «слово», который применим к себе среди других слов;
(C) «краткий», который применим к себе и некоторым другим словам и многим другим вещам; и
(D) "наличие восьми слогов", который имеет восемь слогов.
Очевидно, то, что символизируют некоторые символы, не полностью находится вне символов. Приведенные случаи, конечно, весьма специфичны, и аналогами среди картин — то есть картинами, которые являются картинами себя или включают себя в то, что они изображают — можно, вероятно, пренебречь как слишком редкими и идиосинкратичными, чтобы играть какую-то роль. Давайте пока согласимся, что то, что произведение представляет, является внешним ему и чуждым, кроме нескольких случаев, подобных этим.
Подразумевает ли это, что любое произведение, которое ничего не представляет, выполняет требования пуриста? Ни в коей мере. Во-первых, некоторые явно символические работы типа босховых изображений сверхъестественных монстров или гобеленов с единорогом ничего не представляют, поскольку таких монстров, демонов или единорогов не существует нигде, кроме таких картин или вербальных описаний. Сказать, что гобелен 'представляет единорога', значит лишь сказать, что он является картиной единорога, а не то, что существует такое животное или вообще что-либо, что он изображает.[57] Эти работы вряд ли удовлетворят пуриста даже при том, что нет ничего, что бы они представляли. Возможно, тем не менее, что это лишь софизм другого философа; и я не буду настаивать на этом пункте. Давайте согласимся, что такие картины, хотя и ничего не представляют, являются представительными по своему характеру, а следовательно, символическими и таким образом не 'чистыми'. Все равно, мы должны мимоходом обратить внимание на то, что их репрезентация не привлекает никакого представления о чем-либо вне них, и поэтому возражение пуриста не могло быть адресовано им на этом основании. Его требование должно быть так или иначе изменено, пожертвовав часть своей простоты и силы.
Во-вторых, не только репрезентирующие работы являются символическими. Абстрактная картина, которая ничего не представляет и вообще не фигуративна, может выражать — и таким образом символизировать — чувство или другое качество, или эмоцию, или идею.[58] Уже потому что выражение есть способ символизации чего-то вне живописи — что само по себе не ощущает, не чувствует и не думает — пурист должен отклонить абстрактный экспрессионизм так же, как репрезентирующие работы.
Для того, чтобы произведение могло быть случаем 'чистого' искусства, искусства без символов, оно не должно, согласно этой точке зрения, ни репрезентировать, ни выражать, ни даже быть репрезентирующим или экспрессивным. Но достаточно ли этого? Согласимся с тем, что такое произведение не представляет ничего вне себя; все, что оно имеет — это свои собственные свойства. Но если мы изложим это таким образом, то в любом случае все свойства любой картины или чего бы то ни было еще — даже такое свойство как представлять данного человека — это свойства картины, а не свойства чего-то вне нее.
Предугадываемый ответ состоит в том, что важное различие среди нескольких свойств произведения может проводиться между его внутренними или характерными и внешними или посторонними свойствами;, что в то время как все они — действительно его собственные свойства, некоторые из них очевидно связывают картину с другими вещами; и что не-репрезентирующее, не-экспрессивное произведение имеет только внутренние свойства.
Этот ответ явно негоден, поскольку при любой вероятной классификации свойств на внутренние и внешние оказывается, что любая картина или что бы то ни было еще имеет свойства обоих родов. То, что картина находится в музее «Метрополитен», что она была написана в Дулуте, что она моложе Мафусаила, едва ли может быть названо внутренними свойствами. Избавление от представления и выражения еще не освобождает нас от таких внешних или посторонних свойств.
Кроме того, самое различие между внутренними и внешними свойствами печально известно как нечеткое. Предположительно цвета и формы в картине должны рассматриваться как внутренние свойства; но если внешнее свойство — это то, которое связывает картину или предмет с чем-то еще, то цвета и формы очевидно должны быть расценены как внешние свойства, поскольку цвет или форма предмета могут не только разделяться другими предметами, но также и связывать предмет с другими, имеющими те же самые или отличные цвета или формы.
