Я сначала даже не поверил, что это могло произойти. Пару дюжин дней назад он был еще совсем здоров, и, когда мы с ним прощались, я даже не думал, что никогда больше не увижу этого человека.

- Они его убили? - невольно воскликнул я.

- Нет, Моше, - горько ответил Ахим, - он умер от старости. Да, я вижу, что ты хочешь сказать. Он не казался тебе старым? Он никому не казался старым. Но он прожил свое. Жан-Але знал, что так и произойдет. Но не боялся уходить, а в последние минуты даже желал, чтоб это произошло поскорее - торопился на встречу с Иссой. Им будет о чем поговорить, Моше. Не грусти. Нет горя в том, чтоб ушел человек, чье время закончилось. Жан-Але прожил долгую, очень долгую жизнь - намного дольше, чем ты можешь себе представить. Никто из ныне живущих даже не помнит, когда в Латакии был другой араршаин, многим казалось, что Жан-Але был всегда. Он не любил говорить об этом, но Жан-Але уже давно устал от жизни. Он хотел добровольно покинуть этот свет, где каждый прожитый день был мукой, но лишь любовь к Латакии, желание хоть чем-то помочь своей земле в этот тяжелый час держало его на земле. И еще - величайшее заклинание его жизни, которое он все же сотворил, и лишь после этого покинул нас.

- Заклинание? - спросил я. - Какое заклинание?

- Ты об этом узнаешь в свое время. Обязательно узнаешь. Очень скоро. Жан-Але был слишком слаб, чтоб сам его сотворить, и завещал это сделать тебе. Как и свой титул. Теперь ты, Моше, араршаин.

- Этого не может быть! - не поверил я. - Я не готов к такому, ты же знаешь, я лишь недавно закончил твою школу, и не могу…

- Никто не может. Или ты думаешь, что я буду лучшим? Или Беар? Да, мы, пока, сильнее тебя, мы умеем больше. Но я вижу, и Жан-Але это тоже видел, в тебе то, чего у нас не было и нет - безграничность. Ты, Моше, как сосуд - ты любишь и умеешь учиться, и скоро ты станешь величайшим араршаином всех времен, перед которым даже слава Жана-Але отступит.

Вот такие меня ждали новости. Даже не знал, как реагировать. Грустить? Так Жан-Але, как и Исса, вроде добровольно ушли, и сами об этом не жалели. Радоваться тому, что я внезапно стал местным архимагом, или араршаином, как тут называли этот титул? А зачем он мне нужен? Я и аршаином стал только недавно, да и относился всегда к любым титулам и званиям весьма свободно. Да еще и Гоб настроение все время портил:

- Араршаин Моше, позвольте мне к Вам обратиться с вопросом? - по любой мелочи спешил поиздеваться надо мной.

- Замолчи, Гоб! - незлобно прикрикивал на него я.

- Как прикажете, Ваша Божественность Тридцать Седьмой Бог!

- Гоб, если ты немедленно не заткнешься - я тебя…

Но он все равно насмехался. А я с ним ничего не делал, потому что только он один, хоть и обзывал меня все время, никогда не воспринимал как какого-то небожителя. А я для него всегда оставался мальчишкой, который когда-то по своей глупости едва в болото не угодил. За это я и люблю Гоба.

После смерти Жана-Але руководство советом магов невольно перешло к Ахиму, хоть он, как и я, никогда о власти не мечтал. Тяжело мечтать о власти человеку, который видит мысли своих собеседников. Ведь вокруг всегда не только преданные тебе люди вертятся, а и подхалимы разные, карьеристы, лизоблюды, желающие угодить начальству. Они везде есть. И были, и будут. Даже тут, в армии восставших, находились такие личности, а сколько же сладкой патоки лилось из их уст… Даже мне иногда противно становилось. Представляю, каково Ахиму. Впрочем, он мне однажды признался:

- А я привык. Ведь ты тоже часто слышишь чужие, неприятные тебе слова? Так и я. Просто не реагирую. Говорю себе, что не мысли, а дела красят человека. И так к ним и отношусь.

И вот под руководством Ахима неспешно шло "боевое бездействие", "истинные стражи" воевали с мятежниками, все умирали от жары, Ахим ждал чего-то, о чем никому не говорил, а маги готовились к какому-то ритуалу, о котором никто меня в известность даже не поставил. Совершенно случайно узнал. А когда начал расспрашивать, все отмалчивались. Хоть и знали, что я теперь араршаин, но относились по прежнему, как к мальчишке. Которым я, по сравнению с ними, собственно говоря и был. Даже проныра-Гоб ничего так и не смог проведать, пришлось обращаться напрямую к Ахиму. Он тоже сначала долго отнекивался, а потом признался:

- Моше, они как раз и готовят то заклинание, что оставил нам в наследство Жан-Але. Оно слишком сложное, ты с ним не сможешь справиться, да и никто в одиночку не сможет. Но ты не волнуйся. Там ничего нет страшного, поверь, будет лучше тебе не забивать голову такими глупостями. Согласись, и без того ведь дел хватает!

А я был не согласен. Да, дел хватало всем, кроме нас с Гобом. До этого мы вечно куда-то спешили, а теперь оказалось, что спешка эта была особо ни к чему. Мы тут были никому не нужны, моя магия не могла сотворить воду, а бросаться молниями или огненными шарами смысла не имело. Не в кого. Запертый город, из которого ежедневно несколько раз выскакивают отряды "истинных стражей", немного рубятся и отступают. Бред какой-то, а не война.

А скоро и Гоб нашел себе дело. Как же, чтоб мой приятель вооружился "этими железяками тупыми", как он обзывал любое оружие, кроме своего собственного? Да никогда в жизни, вот и засел в кузне на дни и ночи, выковывая там себе супер оружие. В такую жару, да еще и возле огня - на такой подвиг только гоблины и способны, нормальные люди бы уже давно изжарились. Он, вообще, очень долго терзался сомнениями, сначала себе сабли выковать, или гитару с флейтой, но остановился на первом.

- Для гитары гениальное вдохновение нужно! - поведал мне Гоб. - А для оружия гениального мастерства достаточно.

Вот уж действительно, чем мой приятель никогда не страдал, так это заниженной самооценкой. Впрочем, справедливо. Я уже не раз убеждался, что этот может меня удивить.

Когда же он выковал и заточил свое оружие, то первым делом пошел мне хвастать. Еще бы! Есть чем - две невзрачные выгнутые полоски, украшать их у Гоба времени не хватило, могли разрезать волос на две половинки, причем не поперек, а вдоль. Никогда такого не видел, и никто не видел - личное изобретение Гоба, он не признается, как такой фокус проделывает. Берет один волос, рубит его, и на землю уже падают два, более тонких. Даже я на такое со всей своей магией не способен.

Он уже собирался приступить к сверлению флейты, но однажды ночью но мне пришел Ахим, и сказал:

- Моше, все готово. Они уже близко, и ритуал завершен - готовься, завтра ты будешь читать последнее заклинание Жана-Але. Постарайся не сплоховать. Он на тебя очень надеялся, и, когда умирал, сказал, что единственное, о чем жалеет - что не удалось с тобой попрощаться. Не подведи нас, Моше.

- Но я ведь не знаю, о каком заклинании идет речь! Ты ведь так мне ничего и не сказал!

- Моше, ты что, забыл все мои уроки? - нахмурившись, спросил Растерзал, и, не дождавшись ответа, ушел, оставив меня в полном недоумении.

- Гоб, может ты понимаешь, что это все значит? - использовал я свой последний шанс.

- Спи, араршаин, - только и ответил мой приятель, - ты ведь сам мне рассказывал, что утро вечера мудренее…

Вот и живи с такими друзьями! Один заставляет читать могучее заклинание, про которое я ничего не знаю, второй моими же цитатами мне отвечает. С таким настроением и засыпал. Уже в полудреме задумавшись, кто такие "они", которые, по словам Ахима, "уже близко".

Узнать мне это предстояло на следующий день. Но не сразу. С утра пораньше меня разбудили и потащили неизвестно куда, в какой-то овраг, где была изуверски вычерчено нечто, весьма отдаленно напоминающее пентаграмму. Или гектограмму. Или гексаграмму. Или вообще непонятно что. Нет, изуверски, это значит не кровью, а просто отвратительно. "Чертили" всем, что попадет под руку - ветками, ногами, руками, повсюду были натоптаны следы, а иногда вообще виднелись продукты жизнедеятельности. Все линии кривые, да еще и не на ровном проложенные, а на кривых склонах - тут даже не дилетантством пахло, а непонятно чем. Преступлением против магии. Как науки.