Возвращается Дилли, она совершенно спокойна, но здорово огорчена.

— Один твой парень, который с дыркой над ухом, умер при погрузке. Такие дела.

— Не повезло ему, — говорит Хена, — А как остальные?

— Остальных, скорее всего, довезем… Зиппо, бросай уже сигарету. Полетели.

Хлопки по плечам, ободряющие слова, дежурные шутки на удачу. «Little–Beetle» почти бесшумно взлетает. До рассвета ему надо пересечь континентальный участок маршрута.

«Хорошие ребята Зиппо и Дилли, — думает старлей, — Закончится эта херня – притащу их на Номовау. Это вам не какой–нибудь Бора–Бора, это – природа. К примеру, подводная охота. Тунец ходит – полтора центнера, а не заморыши, как в Центральном Фиджи. И летать будем днем, как люди. О! Полетим на рифы Минервы. Двадцатка против хвоста селедки, что они там не были… Joder! Как я соскучился по самому обычному морю».

Хена успевает поспать еще час, а потом его будит командир 2–й роты. Надо же – ни свет, ни заря заявился полковник Нгакве. Или уже президент Нгакве? Кумбва взят четыре дня назад, генерал–президент Ватото куда–то удрал, и никакой публичной власти, кроме Нгакве, в Мпулу теперь не существует… Ладно, будем считать, что этот дядька пока остается просто полковником. Тем более, он ходит в простом полковничьем мундире.

Старлей–инструктор и полковник–президент трижды обнялись, как здесь принято, чтобы все видели. Батальон народной мотопехоты и приехавшие с Нгакве четыре батальона фермеров–ополченцев, бурно выражают свой восторг. Публика тут эмоциональная, любит пошуметь, а тут такой повод – победа! На юге еще остались оккупационные корпуса из соседних Самбаи и Везиленда, но сейчас никому об этом думать не хочется. Все слушают экспромт–выступление полковника Нгакве. С риторикой у него проблемы, зато имеется неисчерпаемый запас грубоватых фермерских шуток. Публику это заводит. В финале все хором поют новый гимн страны – не в лад, но так громко, что даже гиены, стервятники и пятнистые дикие собаки на время отрываются от пиршества и сражений за лучший кусок. Потом все успокаиваются, бойцы идут отдыхать, а старлей и полковник начинают пить пиво (трофейный «Holsten», сотню ящиков которого бросил удравший генерал Ватото).

За первой парой банок, Нгакве выражает вполне искреннее восхищение воинскому дару молодого старлея. Шутка ли: с отрядом в две сотни бойцов, которые еще недавно были просто фермерами, истребить за один день почти четыре тысячи вражеских солдат! Хена отвечает немногословно. Это просто тактика. Контингент противника оказался в самой неудачной из возможных позиций: зажатый между склонами холмов и водной преградой, на размеченной по квадратам и планомерно простреливаемой из минометов территории. Будь у противника обученные бойцы — они сумели бы рассредоточиться и организовать сопротивление малыми мобильными группами, а эти — сбились в кучу под минометным огнем, пока их лидеры–недоучки пытались понять, что происходит. Так и не поняв, они бросили своих людей толпой на штурм самого широкого склона, под кинжальный огонь шестиствольных скорострельных «трещеток». Потом сделали попытку, опять же, толпой прорваться назад по грунтовке. Потом собрали остатки людей в колонны, и хотели уйти по низинам между холмами. А после этого им уже некого было собирать для очередной глупости, и они попросту бросили остатки своих «армий» на произвол судьбы. А судьба – вот она. Птицы–падальшики со всей округи так обожрались, что и взлететь не могут… Когда Хена допивает первую банку, а полковник — третью, речь заходит, наконец, о деле. Нгакве вынимает из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. «Тебе письмо от капитана Алонсо. Я видел его в Кумбва, перед отъездом». Старлей разворачивает листок и читает.

«Hola! Не буду размазывать извинения на пол–листа. Тема: у меня убило штаб–сержанта. Ты его видел — парнишка с Рангироа, который всегда спичку жевал. Я общался сначала с его мамой, потом – с женой. Ну, как им объяснить, что на войне есть пули, которые летят ниже каски, но выше броника? Остальное время катался с патрулями, ловил шантрапу и ставил к стенке – пока у меня еще кого–нибудь не убили. Другая тема: в 4 утра сообщили про какую–то иностранную миссию — то ли гуманитарную, то ли религиозную. Нгакве без кого–то из наших с ними говорить не хочет, а я сейчас херовый дипломат. Тебе там дел на два часа. Это рядом с тобой, в Макасо. Приехал – вправил мозги – уехал. Удачи».

— Как будто я не херовый дипломат, — ворчит Хена.

— Дипломатия — херня, — охотно соглашается полковник (понявший только часть фразы на лингво–франко), — пошлем полувзвод, пусть зачистят шпаков. А спишем на этих.

На «этих» (в смысле – на убитых солдат трех героиновых армий), сегодня можно списать любое свинство – тут полковник был прав. Надо ли использовать эту возможность для убийства безоружных людей, которые оказались источником беспокойства? Хена считал, что не надо. Нгакве – наоборот, что надо. Нгакве не жесток, а просто предусмотрителен.

— Понимаешь, — объяснял он, — эти шпаки могут быть кем угодно. Они тут чужие, и кто знает, что у них на уме? Генерал Ватото их не трогал – почему? Я тебе скажу. Потому, что они чем–то были ему выгодны. Может, они шпионили для него. И сейчас шпионят.

— Это надо проверить, — согласился Хена, — Но если ты прикажешь просто убить их, то никогда не узнаешь, чем они занимались.

— У меня нет времени на допрос подозрительных людей в каждой деревне, — возразил Нгакве, — В Мпондо, я конечно, их допросил бы. Я сейчас все равно туда еду. А Макасо – это маленькая деревня, всего двести дворов.

— Давай я их допрошу, — предлагает Хена, — Бойцам надо отдыхать два дня после такого боестолкновения. Макасо для этой цели подходит. Там можно разместить батальон.

Полковник пожимает плечами.

— Допрашивай, если тебе не лень… А одного дня твоим солдатам не хватит? Ты сам мне говорил: надо всегда развивать успех. Мы должны атаковать на юге.

Старлей качает головой.

— Если бы мы не уничтожили эти три армии, а только оттеснили, то я бы не остановился. Но мы их уничтожили. А бросить усталых бойцов против свежего противника — это риск. Лучше дать людям еще день отдыха и использовать его для подготовки кампании против корпусов Сомбаи и Везиленда.

— У тебя холодное сердце, команданте Хена, — говорит Нгакве, — но, похоже, ты прав.

— У меня обычное здоровое сердце, полковник, но меня учили, что война – это машина, и ее колеса крутятся по определенным законам. Их надо учитывать, если хочешь ехать.

…

Деревня Макасо стояла в стороне от тракта (английского шоссе из Кумбва в Мпондо). Сюда шла узкая боковая дорога с разбитыми колеями. Индийские грузовики «Tata» (которыми обычно пользуются местные армии), проходили тут с большим трудом, на скорости пожилого пешехода. Китайские трициклы «Jinlo», на которых перемещался батальон команданте Хена были легче и маневреннее, и двигались быстрее – примерно как при быстром шаге. Пешее боевое охранение обогнало колонну на полмили, и уже успело найти общий язык с деревенской народной милицией, когда головные машины батальона оказались на последнем прямом участке перед заставой. Местные парни тоже успели повоевать: позапрошлой ночью в деревню попытался войти один из отрядов «армии» адмирала Букти – и откатился, наткнувшись на шквальный огонь из полсотни «Spagi». На дистанции менее ста шагов, эти дешевые «карманные пулеметы» оказались эффективным и крайне жестоким оружием: легкие пули 5,56 мм редко убивали сразу. Милиционеры с нескрываемым удовольствием рассказывали, как вражеские солдаты, получившие такой «подарок» в ногу, в грудь или в живот, и брошенные здесь умирать, еще часов десять вопили от боли и ужаса, пока с ними не расправились гиены.

В отношении мотострелков команданте Хена местные парни испытывали восхищение и настороженное любопытство — слухи о разгроме и уничтожении трех героиновых армий докатились до сюда, успев обрасти массой преувеличений. Местные девчонки вели себя без настороженности – что и понятно. В ходе непрерывных мелких войн последних лет, мужское население изрядно поредело, а тут – такие ребята… Причем, точно свои (уж в этом никто из жителей Макасо не сомневался). Команданте Хена тоже сошел за своего (ну, еще бы!) и у него на шее успело повисеть с полдюжины представительниц местного прекрасного пола, еще до того, как он дошел до центральной площади. Как и в любой приличной мпулуанской деревне, на центральной площади был дом собраний (четыре столба и травяной навес) и рынок (такой же навес, но составной и раз в 10 подлиннее). В шесть сторон лучами расходились улочки, по которым фланировала публика и бродили жизнерадостные пестрые свиньи. Вокруг площади и вдоль улочек росли невысокие, но мощные слоновые деревья. Круглые стволы самых старых из них, в диаметре не уступали круглым глиняным домикам, накрытым коническими тростниковыми крышами. На фоне красной глины, из которой состояли и домики, и площадь, и улочки, прямоугольное серо–белое двухэтажное здание миссии чего–то там международного (Хена пока еще не понял, чего именно), выделялось своей неуместностью, как жираф в лошадином табуне.