Наллэ, тем временем, перешел от истории игры в мяч к истории древней Мезоамерики, где эта игра была придумана, и к истории ее завоевания испанцами. Бегло пройдясь по научным и социальным достижениям доколумбовых мезоамериканцев, он сравнил их общество с обществом средневековой Европы. Европейцы в его интерпретации, были полнейшими дегенератами – грязными тупыми садистами, и Эстер, конечно же, за них вступилась. Произошла ядовито–ироничная пикировка, в которой, как обычно, никто не одержал решительной победы, но и участники, и зрители получили массу удовольствия.

— Ребята, вам не хватает только перчаток и ринга, — весело заметил Рон.

— Это уже по твоей части, — отшутился Наллэ, — кстати, ты в курсе, что перчатки в боксе стали использоваться только в конце XIX века?

— А разве спортивный бокс появился не в XX веке? – удивился сержант.

— Нет, в VII до н.э. Это было на 23–х античных Олимпийских играх.

— Обалдеть… Понятно, почему у них стала развиваться хирургия. Это же такой рынок.

— По–моему, меганезийский ацтекбол это еще страшнее бокса, — заметила Эстер.

— А что такого? — удивилась Пума, — Ацтекбол это весело!

— Да, — сказал Рон, — Когда у тебя три дня левое ухо было в полтора раза больше правого…

— Но я тебе все равно нравилась, да? – спросила она, и тут же забралась к нему на колени.

Сержант улыбнулся и почесал ей голый бок между топиком и трусиками.

— Нравилась–нравилась. Но, все–таки, одинаковый размер ушей тебе больше идет.

Пума изящно выгнула спину от удовольствия, как большая кошка (казалось, она вот–вот замурлыкает). Потом, ткнувшись носом Рону в щеку, она что–то тихонько ему шепнула.

— Так это же здорово! – сказал он, и почесал ей другой бок.

— Ага! – подтвердила она, спрыгнула с его колен и спросила, — Наллэ, а ты правда привез складывающиеся круглые дома в контейнере?

— Откуда ты знаешь? – спросил он.

— Кое–кто уже успел вытащить оттуда инструкцию, — сообщила Пума, — Так смешно: дом, который складывается. И круглый. А врали, что в Меганезии не умеют строить круглые.

— Наллэ, это то самое, про что ты говорил? – поинтересовалась Эстер, наливая всем кофе.

— Да. Завтра попробуем поставить один, и посмотрим, что скажет публика.

— Только не начинайте ставить без нас! – попросила африканка, — Может быть, мы будем спать немного дольше, но это ведь может немного подождать, да?

— Не будем, — пообещал Шеф–инженер и подмигнул ей, — учитывая специфику возникшей ситуации, можете спать хоть до обеда. Дом подождет.

— Wow! – обрадовалась Пума, — Тогда мой мужчина и я столько всего успеем!

Эстер сообразила, о какой специфике идет речь. Значит, львиная печень сработала. Или просто юный организм пришел в норму под влиянием активно–здорового образа жизни. Интересно, как Пума это определила? Хотя, примерно понятно как. Подумав на эту тему, Эстер почувствовала, что стремительно краснеет. Правда, была надежда, что под загаром ничего не заметно. В эту минуту она по–настоящему завидовала Пуме. До чего просто и уверенно у нее получаются эти два слова: «мой мужчина». Эстер подумала, что и сотой доли такой уверенности ей самой хватило бы… Хватило бы для чего, собственно? Разве она не уверена в своей привлекательности для Наллэ? Неуверенность совсем в другом: в том, хочет ли она… Правильно ли вот так … С другой стороны: а как иначе? Ей в голову лезли какие–то неправильные слова, совершенно не пригодные для того, чтобы думать на эту тему. Достаточно назвать ими то, что может произойти – и яркость желания тускнеет, а других слов просто нет в привычном для нее языке. Интересно, как называет это Пума? Скорее всего, никак. Плевать ей на названия. Она без всяких слов прекрасно знает, чего хочет… Почему эти чертовы слова вечно лезут туда, куда их не просят?..

Энергично покрутив головой, Эстер постаралась вытряхнуть оттуда лишние дурацкие слова, а заодно, вернуться в поток реальных событий, и стала слушать Наллэ, который, скрутив и прикурив очередную самокрутку, уже объяснял что–то по поводу домов.

— … Австралийский дом–оригами не имеет новой конструктивной схемы. Его база — это старая схема строительства из дерева. Такая же схема у китайских каркасных бараков из бумаги и у наших военных городков. Гибкий материал требует нового конструктивного подхода, использующего формы с естественной жесткостью. Одна из форм — усеченный конус (т.е., грубо говоря, перевернутое ведро) используется в нашем проекте «Truncon».

Единственный жесткий элемент — трехопорное кольцо, сделанное из одной гнутой трубы.

— Почему конус, а не яйцо? – поинтересовался Рон, — Если нужна жесткость формы…

— Дом–яйцо? – перебила Пума, — ты что, Рон? Как можно жить в яйце?

— Можно. Приедем на Пелелиу — покажу. Новый кампус колледжа — весь из таких яиц.

— Того, в котором я буду учиться?

— Нет, это кампус «NW Agriculture College», а твой — «International College of Design».

— Действительно, у яйцевидной оболочки жесткость выше, — сказал Наллэ, — но ее нельзя вырезать из плоского листа и нельзя свернуть в рулон, это поверхность второго порядка. Поверхность первого порядка, в т.ч. коническую — можно, а это огромное преимущество по цене и по транспортировке. Яйцевидную оболочку удобно выдувать из пластичного материала, например, из бетапласта, но это уже другая технология.

— Пума, ты будешь учиться в колледже? – спросила Эстер.

Африканка утвердительно кивнула.

— Ну, да. Этот колледж как раз мне подходит, и он рядом с нашим fare. Очень удобно.

— Его, в свое время, открыли для ребят из Папуа, — добавил Рон, — Учебная программа с учетом неполного базового образования. Как раз наш случай.

— С базовым образованием у меня немного херово, — честно призналась Пума.

— Очень неплохой колледж, — одобрил Наллэ, — Я веду семинар «основы инжиниринга» в его филиале на Клиппертоне. Через интернет, разумеется. Там студенты, в основном, из Эквадора и Гватемалы. Они толковые, но базовое образование… (он изобразил «zero» из большого и указательного пальца, как иллюстрацию к уровню тамошней школы).

— Нет ли похожего семинара для перспективных отставных сержантов? – спросил Рон.

— Расстаешься с армией? — предположил шеф–инженер.

— Иду экспертом в оружейный бизнес, — уточнил тот, — Партнерство «Taveri–Futuna». На Ореор–Палау у них филиал — лаборатория стрелкового оружия. Всего тридцать миль от нашего fare. Четверть часа на флайке. Прикинь, я прилетаю с работы, а моя vahine уже приготовила крабовый суп, тунца–гриль, салат с морской капустой…

— Эй, эй! – возмутилась Пума, — мужчина не должен указывать женщине, как делать еду.

— ОК. При условии, что твое творчество будет пригодно для человеческого организма…

— Я подумаю на счет семинара, — пообещал Наллэ, — Но не обещаю, что прямо сейчас.

— Давай переманим Наллэ на Пелелиу, когда он выйдет с каторги? – предложила Пума.

Шуанг грустно улыбнулся и покачал головой

— Нет, ребята. Я, наверное, вернусь на родину. Если бы вы увидели Нукуфетау, если бы услышали, как плещется по ночам рыба в проливе между Фале и Сававе, и как играют клавесинную мелодию часы на ратуше Сававе–Сити. Если бы вы проехали на байке от аэродрома с его лиловыми башенками, по восточной косе на север, а потом проплыли вдоль рифов северного Лафанга, соединенных арками пешеходных мостиков, то вы бы меня поняли, уверяю вас. Часто, во сне, я вхожу на своем proa в лагуну по фарватеру, южнее Сакалуа, и вижу слева roa–marae на Фунаота, а справа — свой fare на Мотумуа. Сейчас там живет моя младшая сестра со своим haikane, четверо ее детей и внук. Его и младшего племянника я видел только по i–net. Мне обязательно надо побывать дома. Я еще не знаю, что дальше. Я не думал об этом. Это я решу только дома, и больше нигде.