Зимин отлично знал окрестности военного городка и по карте, и живьём: он, хотя и был чистый горожанин, любил блуждать по лесу. Манили едва заметные тропки, ведущие неведомо куда, тревожные вскрики птиц и запах хвои, тихо журчащие родники и крохотные странные озерца с тёмною водой… И под предлогом изучения подходов к части и выяснения уязвимых позиций в ограждении, капитан отправлялся бродить по нехоженому молчаливому царству, не замечая непогод, не спеша никуда, глубоко, с наслаждением дыша берёзово-еловым настоем. По натуре своей он вряд ли мог вполне оценить приглушённую, не всякому открытую прелесть северной лесной страны, но что-то звало, что-то неясно касалось его нетрепетного сердца: над пиками елей текли облака, и ветер непонятно говорил о чём-то, и он был здесь совершенно один, бесшумный, точно призрак, скользящий меж стволов, и не хотелось уходить отсюда, хотелось раствориться в вечном этом сумраке, слиться навсегда с этим прекрасным, чистым и суровым миром.
Он подъехал на своей «шестёрке»; свернув с лесной дороги на заранее присмотренную крохотную полянку, заглушил мотор и выключил все огни. Автомобиль он приобрёл по случаю год назад, очень выгодно. Вообще, в нём была коммерческая жилка, и, повернись обстоятельства лет пятнадцать тому назад иначе, он, возможно, стал бы неплохим купцом… Он переобулся, надев охотничьи резиновые бахилы, набросил прорезиненный, с капюшоном, офицерский дождевик, захватил трёхсветовой фонарь и, заперев машину, углубился в чащу, слегка помогая себе синим огоньком. Превосходно ориентируясь на местности, капитан не нуждался ни в компасе, ни в карте, продвигался быстро и практически беззвучно… И вот впереди забрезжил свет прожектора. Пронырнув меж ёлками, Зимин очутился точно у назначенного места с внешней стороны ограды. Скучно сеялась дождевая пыль, чёрная в неживом электрическом свете поверхность пруда мелко-мелко дрожала, как в ознобе, и вместе с нею так же мелко трясся одинокий на холодной воде осиновый листочек, занесённый сюда, вероятно, из резервуарного парка.
Справа послышались чавкающие по размякшей глинистой почве шаги, смутно заколыхалась тень, и вскоре в прожекторном ореоле возникла похожая на ку-клукс-клановца фигура часового в плащ-накидке с остроконечной головой. За левым плечом внушительно и грозно блеснуло лезвие штык-ножа. Фигура свернула с расквашенной тропы на траву, приблизилась — и, когда расстояние сократилось до нескольких метров, Зимин моргнул вспышкой синего света.
— Товарищ капитан?.. — сипло прошептал часовой.
— Я, — так же вполголоса отозвался Зимин. — Шагай ближе. Рядовой Левашов был могучий парень, торс его точно распирал китель изнутри — настоящий богатырь, полный мужик в девятнадцать лет.
— Здравия желаю, товарищ капитан, — подойдя, проговорил он, улыбаясь. Улыбки этой Зимин не видел, но почувствовал её.
— Здравствуй, — сказал он без эмоций в голосе. — Ну, давай, какие новости. Коротко.
— Понял, товарищ капитан. Первое, значит, дело такое. Это насчёт Хроменкова. Помните, вы говорили?.. Ну, так вот, ребята говорят, что он двести литров семьдесят шестого задвинул. Бочку, в смысле. Вроде, говорят, на автобазу. Ну, это конечно, так, между собой болтовня, но я думаю, что так оно и есть…
Зимин тоже думал, что так оно и есть. Прапорщик Хроменков, начальник хранилищ склада ГСМ, был вор очевидный, но в допустимых пределах, следовательно, интереса для особого отдела пока не представлял. Но иметь на него крючок было бы, понятно, делом нелишним.
— Ладно. Поприслушивайся, поузнавай поконкретнее. Сам понаблюдай, аккуратно только, не в оглоблю. Ясно?
— Ясно, товарищ капитан.
— Так. Ну, что ещё?
— Теперь насчёт дури. Я думаю, это азеры. У них берут, я в разговоре слышал, один брал, говорят. Такой Дорофеев с третьего ТПБ, со второй роты. Он, говорят, постоянно ширяется, втихую. Я…
— Стоп. Погоди. Кто говорил тебе об этом Дорофееве?
— Да это так, в разговоре трепались…
— Левашов! — повысил голос Зимин. — Ты мне дурака тут не включай. Кто говорил тебе? Фамилия?
— Да не, товарищ капитан, я ничего… Это Белов, повар. Мы с ним так приятельствуем по малости, он парень нормальный…
Капитан мысленно нахмурился. Повар солдатской столовой сержант Белов был его креатурой. Зимин лично выцепил его из окружной школы поваров и, согласовав с Клименко (единственным, кто знал), воткнул на это место. Повар! — важнейшая фигура, центральный нерв солдатской жизни, и, разумеется, плох тот начальник особого отдела, который не имеет своего человека на этой должности… Наркотики Зимин сразу же определил Белову в качестве одного из приоритетных направлений работы, тот вычислил и сдал нескольких наркоманов, но всё это была мелочь, ничего серьёзного. А вот недели две тому назад Белов сообщил, что, по его подозрениям, существует налаженный канал хранения и сбыта марафета, но надо, мол, как следует всё уточнить… Две недели миновали, но ничего нового повару узнать не удалось — последняя встреча состоялась позавчера. И вдруг выясняется, что постороннему человеку (он, естественно, не должен был знать о Левашове точно так же, как и Левашов не должен знать о нём) он говорит нечто совсем другое… И, собственно, зачем он это говорит?.. Капитан отметил про себя, что и источник из третьего батальона помалкивал… хотя со времени последнего контакта прошла уже неделя, так что…
Но в любом случае разобраться следовало безотлагательно. Если система начала двоить, то надо принимать решительные меры к выяснению причин. Упустишь — пиши пропало. Ситуация уйдёт из-под контроля. Надо немедленно и жестко говорить с Беловым. Завтра.
— …он говорил, мол, Дорофеев брал у азеров, а я так и прикинул, что похоже: у них тут в городе земляков полным-полно, на базаре торгуют… Они к ним в увольнение в гости ходят, там и берут. Я думаю, у них здесь тайник, где-то в части. Место надёжное, милиция не сунется, да никто и не подумает. Везут дурь из дому, вместе с мандаринами ихими, наши у них берут, в части прячут и в город мелкими партиями выносят — на КПП-то не шмонают… Я думаю, так.
— Думаешь, так… — проговорил капитан рассеянно, плотно размышляя о возможных причинах противоречивости информации. — Ладно. Какие-то соображения есть — где могут прятать?
Левашов с сожалением прищёлкнул языком по-восточному — набрался от сослуживцев.
— Не, товарищ капитан. Пока не знаю.
— Узнай! Узнай, чтоб не пустая это болтовня была, а реально — да или нет. А иначе только воздух зря месить. Давай займись этим делом в первую очередь. Конкретные подозрения на кого-нибудь есть?
— Да так вроде нет… Ну, есть, конечно, орлы, которые из себя героев строят — ну да это муть…
— А Белов говорил конкретно? У кого Дорофеев брал?
— Не. Он только сказал, что у азеров берёт, а у кого — не сказал. Капитан опять отвлекся, напряженно соображая, как ему завтра лучше выудить повара, но тут же вернул себя к разговору. Долго прохлаждаться здесь было нельзя.
— Ну ладно. Значит, понял? — наблюдай. Внимательно, осторожно. Не форсируй, языком не трепись. Если что реальное наклюнется — немедленно сообщай условным сигналом. Ясно?
— Ясно, товарищ капитан. Я думаю, Дорофеева этого надо пощупать…
— Ты думай о том, о чём я сказал. О другом будут думать другие. Разобрал?
— Так точно, товарищ капитан.
— Вот так. Ещё что есть?
— Да как сказать… Одно тут… ерунда вроде, но я думал, что посоветоваться надо, на всякий случай…
И Левашов выжидательно замолчал. Зимин усмехнулся.
— Ну, надо, так советуйся.
— Да и сказать-то… Ну, короче, было так: вчера ночью… в смысле сегодня встал я по-малому, сходил, вернулся, а у меня сосед по койке, Раскатов Саня, с нашего взвода, дембель уже, и я когда назад улёгся, он так вдруг дрыгнулся и заговорил во сне. Да не по-нашему…
Зимин удивился безмерно.
— Подожди, — прервал он. — Как это — не по-нашему? Не по-русски, что ли?
— Вот именно что не по-русски! Я сам обалдел…
