Мгновение оцепенелой тишины.

— Ах ты… — выдохнул Артур, захлебнувшись бешенством. — Урод ты… Паскуда!

И без размаха, как сумел, сунул с правой Островцову в морду. Тот, злобно каркнув нечто, вскинул руки, защищаясь, шляпа и очки слетели. Двое с хриплыми проклятьями сцепились, ломая друг друга.

Артур был гораздо крупнее и здоровее, и он был поражен, когда рука Островцова вцепилась ему в горло с невероятной силой, раздавливая кадык. Изумление сверкнуло сквозь ужас гибели, и тут же ярко вспыхнул свет — не солнечный, а неопрятный, гадкий, точно враз включил десяток ламп дневного света. Правая рука, метнувшись вниз, схватила лежащую меж сиденьями монтировку, мгновенным сверхусилием Артур отшвырнул врага, взмахнул рукой — удар!

Островцов глухо выхаркнул — точно гавкнул! Удар! Ещё удар! Ещё!

Противный хруст. Тёплое и отвратительное плеснуло в лицо.

Тело Островцова завалилось к дверце, и последний удар, нанесённый Артуром в ослепительно сияющей ярости, пришелся в металлическую рукоять спинки кресла. Монтировка вылетела из руки, кувыркнулась на заднее сиденье, а Артур, тошнотворно ослабев от облегчения, врезал ещё два раза кулаком — в глаз и в скулу, и спиной вперёд подался из машины, сильно оттолкнув приоткрытую дверцу.

Дрянной свет стремительно угасал. Ноги плохо держали, колени тряслись неудержимой дрожью. Артур вытер лицо ладонью. Все его мысли разбежались, как крысы по подземелью, и он попытался собрать их, но не вышло. Было пусто.

За спиной кто-то был.

Он крутанулся через левое плечо и увидал прямо перед собою человека в солдатской форме. Свет ушёл совсем, но лицо этого человека Артур видел так, как будто бы был день. Человек улыбался — приветливо, наверное — но, так как левый глаз его смотрел нормально, а правый был закачен под верхнее веко, и виден был лишь узенький сегмент радужной оболочки, то в сочетании с улыбкой выглядело это как-то крайне гнусно. А кроме того, голова у этого человека была дырявая: в правом виске было маленькое входное отверстие, а в левом — выходное, там кусок черепа был треугольно выломан пулей, и левый борт кителя и чёрный погон были пропитаны кровью, на погоне она лежала застывшими студенистыми наплывами.

— Николаев, — вслух догадался Артур, отступив на шаг, и ткнулся спиной в распахнутую дверцу. Дрожь в коленях пропала.

— Так точно, — весело сказал Николаев, блеснув невыносимой рекламной улыбкой. — А ты — Терентьев. Знаю.

— Ты же мёртвый, — с подозрением полувопросил Артур.

— Мёртвый, — согласился Николаев и осклабился ещё шире. — Садись в машину.

Сзади захихикали. Артур обернулся. Островцов сидел в пассажирском кресле, довольно смеясь. Голова его была в двух местах разрублена монтировкой, левая половина лица вздулась, как переполненная резиновая грелка. Кровь. А зубы, как у Николаева — хоть в кино снимайся.

— Садись, садись! — тонко выкрикнул он, не переставая смеяться.

— Поехали!..

— И он мёртвый, — сказал Артур Николаеву.

— И он мёртвый. И ты тоже.

— Я живой, — в равнодушном обмороке возразил Артур.

— Мёртвый, мёртвый, — успокоил его Николаев. — Садись за руль, поехали.

Артур нахмурился.

— Я за руль не сяду. Не хочу.

— Ну, садись назад. Я за руль сяду, — не возражал Николаев. Шагнул вперёд и открыл заднюю дверцу. — Садись.

Артур вскарабкался на заднее сиденье, зацепившись носком сапога о порог. Дверца захлопнулась. Николаев сел на шофёрское место, повернул ключ на стартер. Мотор послушно заработал, Николаев хлопнул своей дверцей. Островцов обратил к Артуру смеющееся исковерканное лицо:

— Едем, едем!.. Полнолуние!.. Это слово прозвучало, как пароль.

— Полнолуние! — вскричал Николаев. И оба — глядя друг на друга и смеясь:

— Полнолуние!.. Полнолуние!!.. Полнолуние!!!..

«Твари», — бессильно подумал Артур. Машина рванула с места.

Гружёный кирпичом тяжёлый КрАЗ разгонисто катил по объездному шоссе. Дорога шла немного под уклон, молодому шофёру самосвала представлялось, что он прёт на танке: двадцать тонн огнедышащего, оживотворённого железа и горячего, только из печки, припекающего спину кирпича — беда! Чудовищная мощь машины, да ещё на скорости, доводила парня чуть не до оргазма — он ощущал себя почти языческим божком.

Не удержавшись, на пологом спуске он дал до семидесяти, несмотря на мокрую дорогу — а на гружёном КрАЗе это всё равно что на легковой сто пятьдесят — и, облившись холодом восторга, осторожно-осторожно начал притормаживать, легчайшими прерывистыми касаниями к педали… погасил до шестидесяти, прошёл знак «Примыкание второстепенной дороги справа» — он знал это место, здесь второстепенная дорога втыкалась в шоссе под острым углом, градусов в сорок пять, из-за лесополосы. Нехорошее пересечение, неприятное — и водитель, ещё парочкой ювелирных прикосновений убавив ход, вошёл в перекрёсток на законных пятидесяти пяти, искоса поглядывая вправо.

Когда что-то тёмное — без фар и даже габаритов — мелькнуло справа, шофёрский профессионализм сработал четко, несмотря на молодость: правая нога даже не дёрнулась к тормозу, а левая ударила по сцеплению, рычаг — в пониженную передачу, руль — влево, уходя от столкновения на пустую встречную.

Он сделал всё правильно и мгновенно, и почти ушёл, но скорость неосвещенного автомобиля была слишком велика. Зацепив правое крыло КрАЗа, он, как бильярдный шар от борта в лузу, легко срикошетил в кювет. Водитель успел заметить мелькнувшие в полутьме колёса.

Он обнаружил, что его самосвал стоит на своей полосе, двигатель мерно работает на холостых, дорога полностью пуста. Преодолев столбняк, водитель кинулся из кабины, но ладонь соскользнула с ручки, и он больно ударился надбровьем о край дверцы, потом всё-таки открыл её, выпрыгнул под дождь и подбежал к кювету. Машина — это был четыреста шестьдесят девятый УАЗ — валялась внизу на правом боку, а рядом с ней, чуть дальше от полотна дороги, лежал ничком, вяло раскидав руки, человек в сером плаще.

Живые так не лежат.

— Я не виноват, — вслух сказал шофёр, отступая и не сводя глаз с лежащего. — Главная дорога… У меня главная дорога. Скорость — пятьдесят пять. Я не виноват.

Он отвернулся и деревянными ногами дошагал до своей машины. От свежевыпеченного кирпича, поливаемого дождём, шёл пар. Раскрыв тяжёлую клёпаную дверь, водитель хотел было забраться в кабину, но вместо этого почему-то сел на мокрую холодную подножку, ощутив сквозь брюки её рельефную поверхность. Аккумуляторный ящик неудобно упёрся ему в спину.

Он машинально провёл ладонью по левой щеке — липкое. Кровь. Он вытер руку о штаны.

Мертвец в измазанном грязью и кровью сером плаще перевернулся на спину и беззвучно хохотал, подставляя дождю свои великолепные зубы. Через разбитое лобовое стекло машины вылезал второй. Третий нетерпеливо подталкивал второго.

Водитель КрАЗа сидел, горбясь, на подножке, время от времени проводя левой рукой по лицу. Хмурясь, смотрел на ладонь, не понимая, откуда кровь, вытирал руку о штаны, снова проводил ею по лицу и снова смотрел и не понимал. Лил дождь.

КОНЕЦ