Агнешка появлялась возле них реже, чем Павел. Подходила, садилась на колени к Винсенту и возлагала его ладонь к себе на грудь. Если ей попадалась рука с обручальным кольцом, брала другую руку. Взяв его безымянный палец в рот, несколько секунд сосала, а потом прижимала его к ложбинке между грудями. Посидит так немного и отойдет. Он смотрел ей вслед с тоской.
Никогда еще Агнешка не выглядела так вызывающе, как в тот вечер. Она прекрасно знала, что будет в центре внимания. Ведь это был ее вечер. Распущенные длинные волосы, длинное узкое платье из тонкого черного кашемира, с вырезом на спине в форме эллипса до самых ягодиц. Глядя на нее, она вспоминала развратных женщин с картин Климта и Кокошки. Климт и Фрейд были почти соседями в Вене. Ничего не зная друг о друге, они прекрасно друг друга дополняли. Нравы в Вене рубежа веков были более свободными (и при этом менее коммерциализированными), чем в нынешние времена «Плейбоя», MTV и тотальной обнаженности, которая все меньше возбуждает. Климт рисовал и выставлял напоказ как раз то, что Фрейд извлекал из рассказов своих пациентов об их сладострастных снах. Иногда она смотрела на темный танцпол, подсвеченный клаустрофобным светом стробоскопических рефлекторов, приводимых в движение диджеем. Пульсирующие, удерживаемые, как в кадре, долю секунды, фигуры танцующих полураздетых женщин, окутанных серыми, мерцающими клочками табачного дыма, прекрасно передавали настроение картин Климта. В один из таких моментов она увидела лицо Павла. Он танцевал с Агнешкои. Она почувствовала внезапное стеснение в груди. При очередном всполохе она заметила, что он берет в рот ее волосы, которые при этом освещении казались фиолетово-белыми. Ей почудилось, что ритм мерцания стал быстрее, точно совпадая с биением ее сердца. Она вдруг заметила, как рука Павла исчезла за вырезом платья и продвигается все ниже. Она видела. Отчетливо видела это! Выпуклость над ягодицами Агнешки то увеличивалась, то уменьшалась, совпадая с ритмом вспышек…
— Не проводите ли вы меня в отель? — спросила она. — Что-то мне нехорошо.
Он встал, подал ей руку. Был не на шутку испуган.
Разумеется… Может, вызвать врача? — спросил он, доставая из кармана телефон. — Мой хороший знакомый.
Нет. Только проводите. И на минутку останьтесь со мной…
Она слишком поздно сказала ему, что отель находится в ста, не более, метрах от клуба. И что это никакой не сердечный приступ. Во всяком случае, не приступ, связанный с некрозом кусочка ткани сердечной мышцы. Что это всего лишь приступ какого-то, до сих пор не известного ей страха. Когда они вышли на улицу, ее уже ждала карета «скорой помощи».
— Отель здесь, за углом… прости, то есть простите. Я не хотела утруждать вас…
Он махнул рукой охраннику и сказал ему что-то по-итальянски. «Скорая» уехала. Он шел рядом с ней молча. Они поднялись в лифте на пятый этаж. Вошли в номер. Он распахнул окно. Пустил воду в ванной. Разобрал постель.
— Если почувствуете себя получше, позвоните, пожалуйста, в рисепшн. Я буду ждать там. Если вы не позвоните в течение пятнадцати минут, я позволю себе прийти сюда еще раз. Все будет хорошо, — сказал он, нежно касаясь ее щеки.
Она не позвонила.
После душа она вышла, обернувшись полотенцем. Зажгла лампу на ночном столике. Приоткрыла дверь в номер, зафиксировала ее туфлей. Потом открыла холодильник мини-бара и достала бутылочку джина. Выпила ее залпом. Нашла «Мальборо» в кармане пиджака Павла. Закурила. Вернулась в ванную. Из несессера Павла достала его «Диор». Опрыскала им часть стены между прихожей и столиком. На высоте рта и носа. Достала из холодильника бутылочку коньяка. Выпила ее по пути в ванную. Толстым слоем малинового вазелина для губ она смазала свой анус. Бросила полотенце на кровать. Посмотрела на часы. Пятнадцать минут истекали. Закурила вторую сигарету. Подошла к стене. Встала, уперевшись лбом во все еще влажное пятно от «Диора». Услышала звук остановившегося на этаже лифта. Подняла руки. Широко развела бедра, выпятила ягодицы. Услышала приближающиеся шаги. Свет из коридора на мгновение проник в комнату и пропал. Она услышала звук закрывающейся двери и глубоко затянулась сигаретой. «Ну что, дружище Фрейд, не подведешь меня на этот раз?!» — подумала она, закрывая глаза…
Проснулась она рядом с Павлом. Сначала она стала нежно лизать его шею, увлажнила слюной пальцы, обхватила его пенис. Он резко оттолкнул ее и, не открывая глаз, переместился на другую сторону постели. Она нащупала ногами валявшееся у кровати полотенце. На столике, на ее смятом платье, стояли две пустые бутылочки — от джина и коньяка. Ковер перед столиком был засыпан сигаретным пеплом. Она подняла голову и посмотрела на стену. Посредине, между двумя длинными полосами содранных обоев, на высоте ее глаз виднелись размазанные розовые и красные пятна помады. Она прижала нос к стене. Пахло обойным клеем, смешанным с запахом малины.
Она не помнила ничего. Даже не могла себе представить этого воспоминания. Типичное фрейдовское подавление, когда отдельные желания в целях безопасности хранятся глубоко в подсознании. Даже если они осуществились всего восемь часов назад. Но где-то там в мозгу они записываются. И проявятся только в каком-то конфликте или же, подавленные, выльются в невроз. Она заметила свою согнутую туфлю на полу перед дверью ванной. На черном кафеле лежали ее трусики с серым следом ботинка. Пошла чистить зубы. Чистила так долго, что пена стала розовой от крови. Тут она вспомнила дискуссию Юнга с Фрейдом на тему толкования сновидений одной из пациенток. Ее преследовали сны о брутальном оральном сексе со свояком, к которому она была неравнодушна. В снах она соглашалась на такой секс, считая, что только таким способом сможет сохранить свою чистоту для мужа. В конце каждого такого сна она чувствовала вкус крови на губах. К тому же женщина признавалась, что в этот момент она ощущала сексуальное удовлетворение. Юнг утверждал, что девственность, утрата которой всегда травматична и бесповоротна, имеет для женщин огромное значение и ассоциируется с жертвоприношением, обозначая кровью это самое важное в жизни событие. Он считал, что сон многодетной матери об истекающей изо рта крови доказывает это. Кровь изо рта может идти сколько угодно раз в силу многих причин, из порванной же девственной плевы — только раз и только по одной-единственной, «освященной супружеством» причине. Оральный секс позволял этой женщине безопасно реализовывать свои неудовлетворенные сексуальные фантазии и одновременно сохранять исключительность любви к мужу. Подобное значение, например, в исламе имеет анальный секс. В свою очередь, Фрейд считал, что в акте лишения девственности самое важное — кровь, которую женщина «проливает в борьбе за своего нынешнего самца». Кровь на губах — лишь эрзац крови из девственной плевы. Если бы это только было возможно, женщина расставалась бы со своей девственностью каждый раз. Глупый трагический Фрейд! Все сводил к простой сексуальности.
Она вошла в ванную. Открыла кран. Наклонилась, чтобы достать шланг с душем. Почувствовала боль. Ниже того места, где у Агнешки была татуировка. Улыбнулась. Точно как на том лугу в Зелёнке…
Из Берлина они выехали только в середине дня. После завтрака. На Кудамм подают завтрак до одиннадцати вечера. В оставшийся от суток час — ужин, а потом — снова завтрак. Это такая маркетинговая подстройка под новый темп жизни загнанных людей. Винсент тем временем успел вылететь в Рим, а Агнешка — проникнуться вечерним настроением.
Я искала тебя вчера ночью. Что случилось, сестра? — спросила она, подсаживаясь к ней с бокалом шампанского.
Я тебя тоже искала. Но не нашла. Болит. Иногда в очень странных местах.
Причем уже долгое время. У меня так уже семь лет, — сказала Агнешка, пожимая ей руку. — Позвони мне, как устроишься в Вене. Я сразу приеду…
Она вылетала из Варшавы во вторник около полудня. Встретилась с родителями в аэропорту. Павла, слава богу, не было. У него был какой-то важный ланч в Гданьске. В последнее время, когда ей хотелось, чтобы он был рядом, ему обязательно надо было присутствовать на обедах в каких-то далеких польских городах. Она предпочитала объяснять родителям, почему его нет, чем оставить все без объяснений, если бы им случилось быть свидетелями их прощания.
