Люди и звезды[3]

Пресс-конференция была длинная и скучная. Захваченные врасплох поспешным отлетом «Альбатроса», репортеры лихорадочно рылись в старых подшивках газет, в поисках необычайных вопросов для интервью, которое должно было состояться во второй половине того же дня. Правда, энтузиазм их коллег старшего поколения мог бы предложить им достаточно ресурсов: но так как эта мысль пришла в голову им всем, то вопросы походили один на другой, как две одинаковые ракеты.

Сухощавый англичанин, беспрестанно смахивавший с лацкана пиджака воображаемые пылинки, старался быть оригинальным.

— Как вы разрешите вопрос личной гигиены? Думаю, что запаса воды едва хватит для питания.

— Господин Гаррис может не беспокоиться, — ответил Матей Чинку. — С помощью ультразвукового душа, мы предстанем перед марсианами в культурном виде.

— Ультразвуковой душ?..

— Вот именно. При определенном числе колебаний в секунду, все нечистоты исчезают.

А так как Гаррис казался не вполне убежденным, то Билль сунул ему под нос свои безупречно чистые руки:

— Эффект утреннего душа. Лучше любого английского мыла!

Укорительный взгляд профессора заставил Билля воздержаться от вмешательства во второй «инцидент», происшедший на пресс-конференции. Зато на пути к Вене он не выдержал:

— Ну и тип же, однако, этот безбородый!.. Готов поклясться, что он занимается «Уголком рыболова-любителя» и что его прислали сюда исключительно потому, что остальные в отпуску.

«Безбородый» — молодой репортер малоизвестной французской газеты — вступил в спор с профессором Громовым по вопросу атомных двигателей. Вернувшись к устаревшим аргументам, имевшим хождение более двадцати лет назад, он утверждал, что «подобные двигатели опасны» и что «ученым следовало бы лучше заняться усовершенствованием классических моторов».

— Катаракта, — пробормотал профессор, поправляя на носу очки. А так как журналистам во что бы то ни стало хотелось узнать, что он этим хотел сказать, то он пояснил им с иронической улыбкой в уголке губ: — В конце прошлого века один из собратьев моего уважаемого оппонента посетил Универсальную выставку. В то время много шума наделали новые лампы накала… Знаете, что написал о них этот журналист? Передам вам его текст дословно, стоит запомнить: «Необходимо воспротивиться распространению этого изобретения, могущего стать первоисточником бесчисленных неприятностей, как, например, катаракты. Напротив, мы всецело заинтересованы в том, чтобы поддержать единственную усовершенствованную систему: освещение керосиновой лампой…»

Под взрыв общего хохота, безбородый поспешил скрыться. Воспользовавшись этим моментом, Ларсон шепнул стоявшим рядом с ним на трибуне коллегам:

— А не съездить ли нам в Вену? Сегодня вечером премьера балета «Влюбленный робот».

— А билеты вы взяли? — скептически спросил Матей.

— Билеты? Вы недооцениваете меня, молодой человек! Дирекция театра предоставляет в распоряжение «Покорителей космоса» ложу!

— Дирекция или госпожа директор? — вмешался Билль.

— Вероятно, ты связался с ней по видеотелефону… чтобы легче ее убедить, — вошел в игру Матей.

— Перестаньте говорить глупости! — отмахнулся Ларсон. Однако за этим протестом угадывалась удовлетворенная гордость.

Не отвечая на вопрос, Ларсон пристально глядел на еще не поднявшийся занавес. Желая привлечь его внимание, Матей дотронулся до его руки. И ощутил под тонким сукном дрожь напряженных мышц.

— Свен, что с тобой?

— Что? — встрепенулся инженер. — А, ничего! Думы разные.

Сконфузясь без всякого основания, Матей собрался было завязать нейтральный разговор, когда ему на выручку пришел тяжелый шорох подымавшегося занавеса.

Поглощенный тем, что происходило на сцене, он вскоре забыл и о Ларсоне и об остальных.

К железному остову были прикреплены тонкие золотые, серебряные и платиновые листки, тускло поблескивающие в заливавшем зал рассеянном свете. И вдруг где-то слева вспыхнул луч прожектора. Как бы пробужденные его ярким светом, листки начали мелко дрожать, ударяясь друг о друга, и весь остов с металлическим шелестом наклонился в его сторону…

Матей почувствовал необходимость услышать свой голос:

— Остроумный трюк. Фотоэлемент…

— Ерунда! — оборвал его Билль. — Нечто в том же духе я уже видел на Бродвее. Не стоит тратить на это времени, даже бесплатно!

— Во всяком случае, это не вполне подходящее зрелище для тех, кто желает поразвлечься, — пробормотал Громов, старающийся, как всегда, никого не обидеть.

Ларсон не пытался извиниться за свою неудачную затею. Казалось, этот металлический кошмар взволновал его больше, чем других. Лицо его вдруг исказилось; резко поднявшись со своего места, он вышел из ложи. После минутного колебания остальные последовали его примеру. В этот последний проводимый на земле вечер они должны были оставаться вместе.

Ларсон ждал их в кулуаре, нервно покуривая пахнувшую свежим медом сигару. Лицо у него было такое мрачное, что Билль со своей обычной непосредственностью предложил:

— А не съездить ли нам в Пратер?..

Вагонетка стремительно мчалась вниз по покатому спуску «горки». Навстречу ей стремительно неслось ее отражение в пруду. Михай вцепился руками в спинку переднего сидения. «Теперь!» Отражение разлетелось вдребезги и исчезло. Скользя по металлическим рельсам, вагонетка рассекала воду заостренным носом. Сидя на скалах, среди воды, влюбленная пара дружески кивала космонавтам шаровидными касками. Чуть дальше, в отведенном для них уголке, дети играли в горелки, оседлав маленькие подводные мотороллеры…

Прежде чем войти в бар-автомат, профессор оглянулся на пруд, в который как раз погружалась другая вагонетка.

— Ускорение намного меньшее, чем на вращающемся кресле, и все же у меня захватило дух, — сказал он.

— И у меня тоже, — признался Матей. — Вероятно, потому, что здесь мы на «гражданском положении».

Окинув их скучающим взглядом, Ларсон вошел в бар. Когда они догнали его, он уже сидел за кубическим столом, посереди которого сверкала клавиатура автоматического распределителя.

— Что пьем? — спросил Билль.

— Я слышал, что выпущен в продажу новый коктейль: клубника, ананас и кокосовое молоко, — подсказал Матей.

— Оставь ты меня в покое со своими новшествами! — вспылил Ларсон. — Сегодня я хочу рюмку «проперголя»!

С этими словами он нажал на клавиш. Окошко открылось, и на столе появился меленевый флакон с жидкостью, отливавшей чудесным фиолетовым цветом.

— Одну только рюмку, Свен, — негромко произнес профессор. — Мы вылетаем завтра ночью.

Космический корабль ждал их, нацелившись носом в звезды. Его стройный остов — сочетание продолговатых и округлых линий — обладал странной, почти одухотворенной красотой вещей, в которые люди вкладывают свои мечты.

При виде его, Матея охватило уже испытанное им чувство, в котором, если бы не боязнь иронических замечаний товарищей, он признался бы им, поглаживая кончиками пальцев сверкающую обшивку аппарата. Совладав с собой, Матей поднялся на платформу лифта и окинул прощальным взглядом опаловое небо, здания космодрома, почтовые и пассажирские ракеты… Он вдруг осознал, что покидает все эти и другие, еще более близкие ему места надолго, быть может, навсегда. До сих пор он непрестанно жил миражем этого дерзновенного полета. Все более трудные испытания, которым их подвергали, тысячи исписанных схемами, формулами и уравнениями страниц, — все это заслонил теперь образ стремительно взлетающего в небо в вихре пламени «Альбатроса». А теперь, в момент расставания, он был не в силах оторвать свой взор от красот, на которые раньше смотрел с равнодушием привычки.

Мегафоны снова выкрикнули свой повелительный призыв: «Просим всех покинуть пусковую площадку! Последний электробус отходит через пять минут!» Как бы желая придать больший вес словам, лучи прожекторов, перестав мести землю, сконцентрировались на группе людей, над которой господствовала высокая фигура Свена Ларсона. Здесь были и не решавшиеся расстаться со своей «добычей» репортеры, и поклонницы космонавтов с охапками цветов в руках…