А знаки больше не появлялись.

— Ну, как? — каждое утро спрашивал Наров у Рябова. Тот пожимал плечами:

— Пока ничего.

Свежесть первого впечатления постепенно стерлась, и временами происшедшее казалось почти нереальным. Будь Наров один, он решил бы, что все это ему померещилось. Но ведь их трое. Значит, все объективно. Значит, реальный факт.

Рябов разговаривал на эту тему все более и более неохотно.

«Испугался, — с досадой думал Наров. — Испугался поверить в тайну. Ну что ж, буду искать один».

Днем работа, вечером книги. Множество книг. По физике, биологии, кибернетике. О теории поля, об условных рефлексах. Физиология мозга. Физика элементарных частиц. Кое-где говорилось о телепатии. Вскользь, мимоходом, словно автор стесняется говорить об этом всерьез. «Но почему? Ведь вопрос назревший. Предполагают, что мозг излучает сверхдлинные волны — километров до тридцати. Обычный экран таким волнам не страшен; чтобы преградить им дорогу, надо поставить свинцовую заслонку толщиной в несколько метров.

Но вот что странно: волны такой длины не огибают землю. А телепаты могут связаться на любом расстоянии. Значит, надо искать что-то другое.

Что-то другое… А что? Может, нейтрино? Надо сосредоточиться, взвесить, вникнуть.

А тут, как назло, с утра телефон разрывается. Наров понадобился всем».

— Леонид Алексеевич! В десять ноль-ноль совещание по текущему плану.

— Товарищ Наров, плановики просят дать калькуляцию темы. Не позднее завтрашнего дня.

— Нужны предложения по улучшению техники безопасности научно-исследовательских работ.

«Да, так о чем я думал? Нейтрино? Эта частица не знает препятствий. Но можно ли передавать информацию на каких-то частицах? Почему же нельзя? Радиоволны ведь тоже частицы. Эйнштейн доказал, что все волны состоят из частиц. Радиоволны состоят из фотонов. Может быть, из множества нейтрино образуется поле нейтринных волн? Таких волн никто не обнаружил?

Радиоволн тоже сначала не знали — Максвелл открыл эти волны с помощью логики. А опыт подтвердил это открытие лишь через много лет.

Мозг излучает. В этом нет никакого сомнения. Просто мы пока не умеем улавливать эти лучи. Мозг излучает… Мысли витают в пространстве, как облака. Возникает единое общее поле — поле нейтринных волн. Нет, общее, но не единое. Мысли разные. Мысль человека может быть четкой. Мысль человечества — это всего лишь шум. От мозга к облаку связь прямая. А от облака к мозгу? Обратная связь? А что, если… Нет, об этом пока еще рано. Торопиться не следует. Изучать. Изучать».

На днях шеф спросил:

— Как у вас с диссертацией?

Наров ответил:

— Никак, Андрей Николаевич. Я ею не занимаюсь.

— Это мило. А сроки?

— Что сроки? И сроки и тему можно переменить.

— Вот как? Вам перестала нравиться тема?

— Да, перестала. Мы сейчас не тем занимаемся. Тычем паяльником в разные схемы и верим, что скоро научимся делать искусственный мозг. Ничему мы так не научимся!

Шеф простучал костяшками пальцев какой-то бравурный марш.

— Не понимаю вас, Наров. Не понимаю. Что же, по-вашему, оптимальные коды — это не актуальный вопрос?

— Меня сейчас мало волнуют коды, созданные нами. Я хотел бы расшифровать один-единственный код.

— А-а-а, — протянул шеф понимающе. — Опять эта ваша черная магия… Это все сейчас очень модно: телепатия, летающие тарелки или, скажем, антигравитационное поле, антивещество. Здесь пахнет такими открытиями, которыми можно потрясти мир. Только одним здесь не пахнет: настоящей наукой. Наукой, которая не гоняется за сенсацией, а терпеливо, небольшими, но целеустремленными шагами достигает цели в течение многих и многих лет. Вас не устраивает такая наука? Тогда вы, простите, не ученый.

— А кто же?

— Вы? Фантазер.

— Может быть.

— Бросьте вы эти химеры, Наров. Вы способный и, как принято говорить, подающий надежды специалист. Зачем вам избирать себе поприще, достойное лишь псевдоученых и всяких досужих, незрелых умов? Не понимаю…

— А я, Андрей Николаевич, не понимаю вас. Только сейчас вы с такой легкостью выбросили на свалку телепатию вместе с летающими тарелками, а заодно и признанное физиками антивещество. Если поверить вам, то все потрясающие открытия отошли уже в область истории. А не правильнее было бы считать, что наши с вами взгляды на мысль, на космос и на Вселенную будут казаться такими же наивными и смешными, как Земля на трех китах? Вы забываете, какой нелепой казалась идея шарообразной Земли. И было это всего-то три века назад. Не кажется ли вам, Андрей Николаевич, что отрицание не изученных нами явлений — это лишь ограниченность и боязнь непонятного?

Наров умолк. Не перехватил ли он? Не слишком ли резко? Наров взглянул на шефа. Усталые глаза, словно бы выцветшие от яркого света, глубокие морщины поперек высокого лба.

— Вы напрасно меня агитируете, Наров. Я ведь не отрицаю существования телепатии. Просто я как ученый ничего о телепатии не знаю. Так же, впрочем, как и вы.

— Но кто-то же должен быть первым!

— Разумеется. И вы надеетесь, что этим первым станете вы?

Наров ничего не ответил. Помолчали.

«Нет, — думал Андрей Николаевич, — я в нем ошибся. Считал серьезным, способным, даже талантливым. А на поверку — мальчишка и фантазер».

А Наров думал о шефе: «Считал вас крупным ученым. А потолок-то ваш, оказывается, вот он. Прямо над головой».

Наров один на пустом бульваре. Мокрый снег, и листы письма Аленки, которые весенний ветер норовит вырвать из рук.

«Вот я снова в родном Новосибирске. Не представляешь, как приятно поесть маминых пирогов, а утром проснуться в той же комнате и в той же постели, что и много лет назад. Как будто я снова школьница, а все, что случилось со мной, только приснилось мне этой ночью…»

«Психологическая подготовка, — констатирует Наров. — Что последует дальше? Кого же она подготавливает, себя или меня?»

«Встретила Колю. Он все такой же. Говорит, ждал меня все эти годы. Не теряет надежды. А у меня язык не поворачивается сказать, что я никогда не подарю ему счастья, потому что всю жизнь буду любить только тебя».

В голове ответные строки:

«Аленка, милая! Я все понимаю. Ты должна сделать выбор. Я не тот человек, который сможет дать тебе семейное счастье. Ты такая земная, домашняя, ласковая, уютная. А я…

Адмирал Нахимов отказался жениться, чтобы душа его не раздваивалась между страстью к морю и любовью к жене. Надеюсь, ты меня понимаешь. Я ничего не хочу навязывать — просто хочу быть честным. Решай».

Наров присел на сырую скамейку. Вокруг пестрота черно-белой мозаики: пятна талого снега, тянутся к небу почерневшие от сырости голые ветви — руки деревьев, заломленные в безмолвной мольбе.

Нет, не так! Не нужны письма! Никаких длинных объяснений.

Просто короткая телеграмма: «Оформляю отпуск, вылетаю в Новосибирск». Все ясно и так. Черт побери, ведь она меня любит! Эх, Наров, Наров! Еще не успел стать ученым, а превратился в сухаря!

— Простите, где тут ближайшая почта?

— Надо пройти по той улице, потом повернуть направо, потом…

Что с вами? Вам плохо?

— Нет, нет. Все в порядке. Спасибо. Я пойду на почту чуть позже. А пока посижу. Один.

«Так. Яснее. Яснее. Исчезает. Вновь появляется. Так. Еще раз. Еще. Еще. Теперь нет никакого сомнения. Передача какого-то кода. Код двойной — и пространственный, и временной. И как ясно, как ясно!

Сосредоточенная энергия. Словно мысли всего человечества слились в единую мысль. Да, кажется, в этом разгадка. А значит… Нашел! Кажется, я нашел!»