— Я те пропаду! Я тя так двину!..
— Вдарь ему! Вдарь!
— Не сметь! — Грохнул выстрел. Стрелял вельветтовый в воздух. — Назад!
— Филера!!
— Мочи гадов!!!
— А-а-а!..
— Солда-а!..
— Га-ады!..
— Солдаты!!!
Искаженное багровое лицо, вывернувшись у Арда из-под локтя, выдохнуло:
— Волонтеры!
Мощные струи водометов взрезали охнувшее тело толпы заранее спланированными секторами. В поле зрения Арда, как в пинком подброшенной кинокамере, по очереди мелькнули грязные облака по кровавому небу, звено пикирующих на город вертолетов, согнутый вопрос фонарного столба и вспышкой удара камень подскочившей к лицу мостовой.
На миг животный ужас скрутил взвывших людей в едино ненавидящий организм, но тут же разметал его на разрозненные безумия и, словно щепу к сточным канавам, понес их, задыхающихся от воды, в тупики перекрытых волонтерами улиц.
Арольд стоял, неудобно подперев задранными руками занозистую стену дровяного сарая, в длинной шеренге себе подобных, вымокших и поувеченных людей — крайним. Лбом в доски, спиной к произволу автоматчиков. Все чего-то ждали. Задержанные — грязные и обессиленные фигуры без лиц — с испугом, стерегущие их волонтеры — бравые парни в полувоенном — с равнодушием. Совсем-то и нестрашные: молодые, негрубые, открытый взгляд. Единственное, пожалуй, настораживало в их облике — одинаковая у всех голубая наколка на запястье правой руки: колокол в жирном обводе круга. Скверные ходили слухи про эту зловещую символику.
Лихорадочно соизмеряя высоту стены со своими скудноватыми возможностями, Ард упустил момент, когда в перемогаемых стонах и сцеживаемых сквозь зубы матерках напряженно зависло затишье. Он осторожно покосился из-под руки назад. У противоположного забора волонтеры натренированно вытряхивали людей из одежды. Пятеро уже нагишом выстроены друг другу в затылок. Для пешего этапа или… Че-орт! Расстреляют на месте!
Усатый лейтенант в каске принимает от роющегося в белье пожамканного в операции рыжего верзилы пестрые книжечки документов, мельком пролистывает и складывает к себе в планшет. Все делается молча, быстро, сосредоточенно, максимально используя шоковую ситуацию. Вельветовый тоже с ними, санитар перевязывает ему рассеченную бровь, тот, морщась, курит и угрюмо ощупывает здоровым глазом проводимых мимо смутьянов. У его ног, укрытый с головой куском брезента, лежит, скорее всего, их же третий, которого узнали в толпе.
Истеричный взвизг потащенной из шеренги женщины, глухой мужской рык, вслед — хлесткий тяжелый удар. Клацнуло по булыжнику выбитое из рук оружие, волонтер полетел в пыль, трое-четверо к нему на выручку. Кого-то взялись остервенело пинать. Шеренга изломалась последним шансом решившихся, арестанты сцепились с охраной врукопашную. Слух изменил — глухота, корпус самопроизвольно крутнул полоборота вправо, автоматный ствол замешкавшегося караульного, царапнув Арду ключицу, удобно лег в «замок». Рывок за ствол, на себя и вниз, с одновременным выпадом гаду ногой в челюсть. Прыжок вверх. Самые емкие из величин — секунды. Кромка сарая, кувырок…
Прорвавшийся слух обварил грохотом оцинкованного ската. В затылок — шматки разнесенной свинцом деревянной балки. Ох, Господи, уйду — поставлю свечку!..
Разлетающаяся в полоумном аллегро иззубренная шрапнель разодранного времени. Клочья событий от не-удерживаемой контуженой памятью окрошки происходящего. А повезет-нет вырваться от подискретно распадающегося пространства — осталось уповать лишь на неподвластное вдохновение стихии.
…Опорный столб свежесгоревшего забора прихвачен чалкой за стареющую липу. В опаленной листве внимательная личность с биноклем и в блекло-синем облегающем комбинезоне хронодесантника…
…Присатаневший рев дизелей справа. Тесовые ворота угольного склада. Оборвав запоры, подмяли под себя басом реванувшего кошака, и из срыгнувшего антрацитом и колотым шифером проема сунулось в зной бронированное рыло танка. Волчий инстинкт швырнул Арда в брешь переулка и погнал прочь от утюжащих кирпичную кладку траков…
…Сознание нелепо фиксирует бесполезные приметы летящей в ногах дороги: канализационный люк, стельки от ботинок, снесенные к бордюрам веточки и семечная шелуха, какие-то огрызки, обертки, веревочки, улитка на жухлом стебельке. Мешки с песком, пулемет на турели. Подорвавшийся бронетранспортер, застреленный мальчишка. Армейский кобелиный гогот — под затерзанную гитару с десяток волонтеров насилуют на распаханном гусеницами газоне пьяную девку…
…За разбитым стеклом витрины голые напуганные манекены. Над грудой шуб из множества когда-то живых зверьков — вздернутые на фонарь мародеры…
…Над лохмотьями кренящихся облезлых фасадов — измятый картон скал с меловыми прожилками карабкающихся ввысь лестниц, парящие пагоды уединенных беседок, шпили, башенки, невесомая вязь перекидных мостков, увитые плющом изгороди. Рывок — и под расползшейся прорехой Старого города зелень долины, сахарные кубы современной застройки в кипящем окладе дорвавшейся до тепла магнолии, из бирюзы мелководной бухты — базальтовый клык с воздушными чертогами одухотворенного резцом мрамора, где каждая ступень поет озарением размытого в столетиях зодчего… Господи! В уме ли ты?..
…В доменном жаре души: «Воды! Воды! Полжизни за глоток!» И сразу фонтан — можно даже в него лечь. Гомон и смех. Краса оголенной молодости, трогательный пушок загорелых ножек, Шезлонги, лежаки, манерные дамы в прическах, живописные старцы с бурными биографиями, их юные фаворитки с неоригинальными претензиями. Палитра голов, купальников, торсов, увядающей плоти, детей в черте прибоя…
…Нет такой очевидности, о которой две других не имели бы диаметральных суждений. И Ард давно уже не спорил с собой, но в последние часы он видел Мир однобоко…
— Люди… — хрипло позвал он и осекся. Кое-кто, любопытствуя, покосился, но тут же потерял интерес, как разборчивая псина к пустоте открытой ладони. Сквозь неподвижное пламя свечи — горящий взор ЭкзИма, гранитные ступени просевшей в мох паперти, и его глуховатый неизреченный голос: «К свободе еще надо привыкнуть, Арольд Никандрович».
Гранитные ступени просевшей в мох паперти съелись, словно зубы удрученного жизнью старца. Прахом дальних скитаний легли на дороги их каменные тела, по атомам унесенные на подошвах страждущих. «Иду вперед — и нет Его, назад — и не нахожу Его; делает ли Он что на левой стороне, я не вижу; скрывается ли на правой, не усматриваю». И люди возводят новые храмы со следующими ступенями. И сколько еще их нужно пройти одну за одной? Век за веком сквозь телескопы церквей каждый видел грядущее, а обернувшись, — все те же ступени. Сколько дерзкого порыва, вдохновения, веры и желания одолеть этот ступенчатый подъем волнами окатывало глыбу широкого порога, по мощи и глубине мысли порой превосходя даже самые блестящие места из канонического учения. И сколькие, казалось бы, достаточно способные понять, так и откатились через него назад, приняв за смысл восхождения отодвигающийся конец пути.
Уже глянул из немоты священной бездны, изначально дарованной в осмысление, да так из смертных никем и не постигнутой, величественный иконостас. Уже обволокло иссушенные ноздри сладковатым дымком парящей над свечами вечности. Пусто. Ни дуновения, ни звука. Нечто неявное, не имеющее в данной реальности ни бесформенности, ни образа, не тяготя и не задерживаясь, проплывало через остановившегося на пороге Арда, и он, ничуть не пугаясь того, знал, что это осязаемо истекает время его выбора. Хотел было войти, но так и простоял, молчаливо склонив голову, задумавшись, старея и не видя необходимости входить, если придется все равно выйти назад.
Отпущенное ему время истекло, Арольд очнулся, вздохнул, и врата храма медленно затворились перед ним. Гулко отдалось под куполом запертое внутри эхо. Завилась в искристые смерчики потревоженная сомкнувшимися створками пыль, за спиной хлопанье крыльев, скрип и хохот — то ли птицы перессорились в тени акаций, то ли кладбищенские духи не поделили на погосте прошлые заслуги.
