— Так ведь выкрест же… — ошеломленный царским решением, напомнил капитан 1-го ранга.
— Мне все едино, — оборвал его император. — Мой подданный, стало быть, россиянин. — Александр II вновь потянулся пером к чернильнице и, поймав себя на мысли, что опять желает изобразить заветный вензель, резко одернул руку. — Еще что-то? — Он поглядел на Игнатьева, стоявшего с закрытой сафьяновой папкой в трех шагах от ампирного стола. Он казался ему свидетелем этого маленького преступления перед имперским величием, свидетелем его невольной слабости.
— Нет, ваше величество.
— Так чего же вы ждете, любезнейший?
Флигель-адъютант почти жалобно поглядел на государя, подсознательно чувствуя его настроение и вместе с тем вынужденный повторять то, о чем подробнейшим образом докладывал всего минут десять назад.
— Жду ваших распоряжений относительно проекта адмирала Краббе. — «Я уже имел честь докладывать вашему величеству», — хотел, было сказать он, но, проглотив начало фразы, продолжил как ни в чем не бывало: — Канцлер Горчаков передал на ваше рассмотрение проект адмирала Краббе. В ответ на слезную просьбу президента Северо-Американских Соединенных Штатов Авраама Линкольна тот предусматривает отправить крейсерские эскадры контр-адмиралов Попова и Лесовского к Тихоокеанскому и, соответственно, Атлантическому побережью Америки для пресечения морского подвоза, организованного англичанами с целью поддержки мятежников-южан. Горчаков пишет, — напомнил флигель-адъютант, — что позиция, занятая Англией в польском вопросе, диктует необходимость эффективных и незамедлительных мер противодействия, одной из коих может стать поддержка господина Линкольна.
«Авраам Линкольн, — про себя повторил Александр II. В самом этом имени ему слышалось что-то неприятное. — Авраам Линкольн, тьфу-ты, напасть — Аврамов и Линьков!»
— И что же? — раздраженно поинтересовался император. — Сей президент и впрямь слезно просит?
— Ваше величество, Южные штаты торгуют хлопком, табаком, маисом и прочими дарами природы, однако же почти не имеют своего производства. Южане весьма богаты, слывут аристократами Америки, и англичане с немалой выгодой для себя продают им оружие, боеприпасы и военное снаряжение. Если бы не эти поставки, восстание конфедератов, как именуют себя южане, закончилось бы, едва начавшись.
В своей просьбе на высочайшее имя, ваше величество, господин Линкольн пишет, что, следуя вашему примеру, он желал бы сделать свободными негров в своей стране, как и вы — российских крестьян.
Александр II заметно нахмурился. «Авраам Линкольн — Аврамов и Линьков, — рифмовалось у него в голове. — Этот североамериканский выскочка, быть может, и не глуп, но уж точно бестактен.
Конечно, невесть откуда возникшее желание заморского президента следовать русскому царю в деле освобождения подданных — топорная лесть. Но сравнивать русских крестьян с какими-то дикими африканцами — ну, уж это слишком! Его народ от дедов и прадедов наследовал такой строй, и помещик, когда он не лютый зверь, а людям своим — истинный хозяин, им не только барин, но и отец родной! Негоже их с туземцами равнять! Коли пришел срок сие положение отменить, то потому что времена изменились…»
Флигель-адъютант смотрел на императора в ожидании ответа, но тот не торопился. Его помыслам не хотелось возвращаться к президенту Аврааму Линкольну, который неким чудодейственным образом слился в монаршьем сознании с парочкой отменных прохвостов и оттого был еще более неприятен. Мысли государя все так же уносились в аллеи Царского Села. Александр II вспоминал, как впервые сжал юную фрейлину в своих объятиях, и та прильнула к его широкой груди, дрожа всем телом.
Это было на берегу пруда. Где-то далеко громыхала Крымская война, а он шел и рассказывал юной спутнице о Чесменской битве, в ознаменование которой посреди царскосельских вод красовалась величественная, украшенная рострами[26] мраморная колонна. «Все это осталось в прошлом, и продолжения не будет!» Император поднял глаза на флигель-адъютанта, немо ждущего его слов.
— Некогда Георг III, король Англии, прислал прабабке моей, Екатерине Великой, письмо, умоляя отправить 20–30 тысяч казаков для подавления мятежа в его американских владениях. Екатерина отказала ему и, более того, велела российским кораблям всяким способом прорывать морскую блокаду, которую британцы вознамерились устроить своим мятежным колонистам. Много ли проку было России от этой помощи американским мятежникам?
Игнатьев замялся.
— Не припомню, ваше величество.
— Вот и я не припомню. — Император несколько раз сложил исчерканный лист бумаги, решительно встал из-за стола, подошел к канделябру и поднес безгласное свидетельство своего душевного смятения к вздернутому сквозняком пламени свечи. Бумага быстро обуглилась и вспыхнула. Подождав, пока она почти догорит, император бросил доедаемый огнем листок в бронзовую пепельницу и скрестил руки на груди, немедленно становясь похожим на собственный портрет, глядевший на посетителей в тысячах кабинетов тысяч присутственных мест.
— Проект адмирала Краббе оставить без ответа, — наконец принимая окончательное решение, отчеканил государь всея Руси. — Горчакову же передать, чтобы разговоров о том, что будто бы мы и впрямь флот к американским берегам намерены послать, в столичных кабинетах было как можно больше, дабы в английском посольстве сие узнали всенепременнейше, и из многих, не связанных между собою мест. Коли нам Британия во внутренние дела мешается, так с Британией, стало быть, пикироваться и следует. Как говорили древние: «Угроза нападения зачастую куда страшнее самого нападения». До Америки ж нам дела нет, пусть Горчаков от моего имени отпишет господину Линькову — что за напасть?! — Линкольну, что я всецело приветствую его устремление дать свободу угнетенным жителям его страны, но корабли прислать не могу — с парусами нынче затруднения.
Гул орудий напоминал рев целого прайда взбешенных львов. В этот звук вмешивалась скороговорка картечниц системы Гатлинга и сухой треск ружейной стрельбы, будто кто-то ломал хворост, вязанку за вязанкой. С недавних пор до штаба обороны северян стало доноситься ржание лошадей и крики раненых и умирающих. Президент нервно теребил бороду. Еще позавчера победа, казалось, осеняла крылами их знамена. Генерал южан-конфедератов, Уолтер Файда, угрожавший оружейной столице северян, Питсбургу, был остановлен.
Этот богемец, сменивший на посту командующего армией генерала Джексона, носил среди солдат прозвище не столь красивое, как убитый полководец, но также говорившее о многом. Его не называли генерал — Каменная Стена, именуя попросту Упрямец Уолли.
Как оказалось, именно такой упрямец и нужен был сидевшему в Ричмонде самозваному президенту Дэвису. Кто другой из его воинственных плантаторов, увидев перед самым носом армию самого Улисса Гранта, не отступил бы, а принялся кружить вокруг Питсбурга, выискивая место для удара и заставляя командующего северян, не зная устали, следовать за ним, пытаясь навязать бой!
И все же в Вашингтоне казалось, еще вот-вот, и Упрямец Уолли будет зажат и расплющен между наковальней Питсбурга и молотом армии Гранта. Но вчера подобные иллюзии развеялись, точь-в-точь как исчезает ощущение чуда, когда узнаешь секрет фокуса.
Армия гения маневра, генерала конфедератов Роберта Ли, появилась на самых подступах к Вашингтону, будто сгустившись из утреннего тумана. Оборонявший столицу генерал Шерман, обнаружив южан у себя на фланге, попробовал перегруппировать силы, но психологический эффект внезапного удара был чересчур велик. Полки его армии, сформированные из волонтеров, попросту разбегались на глазах. К вечеру пришло сообщение, что генерал Шерман с остатками своих войск отступил в сторону Мэриленда. Вашингтон горел.
Взрыв мортирной бомбы грянул совсем близко. Поднявшиеся вверх по течению Потомака канонерки гвоздили по городу из своих тяжелых орудий.
