— Я видел, — утверждал Тедди, — его сразу накрыло снегом…

Ему поверили.

На вершине горы поставили счетчик, уже укладывали палатку, когда Оливер Хови увидел орла. Тот пролетал над ущельем, унося в когтях что-то длинное, развевающееся в воздухе.

— Змея!

— Альпийский линь!..

Хови схватил ружье. Он был лучшим стрелком-охотником и сейчас на глазах у всех доказал свое мастерство. Выстрел — орел с добычей свалился вниз.

В когтях у него оказался кусок веревки, отрезанный наискось ударом ножа…

Через час Тедди уходил прочь. Ему бросили банку консервов и ледоруб. Уходил он, втянув голову в плечи и часто оглядываясь: не всадят ли ему пулю между лопатками. Но никто не хотел марать об него руки.

Тогда и вызвали вертолет.

А что же Адам?…

Передо мной десятки книг и статей о снежном человеке, непальском йети, монгольских аламасах, троглодитовых людях… Я беседовал с историками, антропологами, все они излагали мне свои взгляды, гипотезы… Все это казалось мне мало убедительным.

Но вот статья русского профессора Поршнева. Он высказывается прямо: снежный человек — вздор. Если говорить о таинственном существе, живущем в Тибете и Гималаях, то оно вовсе не обитает в снегах. Оно может пересекать снежные склоны, переходя из долины в долину, оставляя отпечатки ног на снегу. Это, утверждает профессор, остаточная ветвь человека неандертальского, реликт, который сохранился в труднодоступных местах нашей планеты…

Встреча с Адамом, проведенные с ним три дня дают мне право присоединиться к этому мнению.

Скептики — они есть и среди моих друзей — сомневаются, был ли Адам вообще. Если был, то почему один? — спрашивают они иронически. Не знаю. Да, Адам был один в этой долине, может быть вообще в Гималаях. Недаром с такой привязанностью отнесся он к человеку. Может быть, это был последний неандерталец?

В свою очередь я спрашиваю скептиков, не отказывая себе в удовольствии видеть их вытянувшиеся лица: кто вызволил меня из лавины, перенес в ущелье и после этого три дня водил по гималайским склонам? Кто убил снежного барса? Кто принес мне козленка? О козленке меня спрашивали тысячу раз, горло его было прокушено, это подтвердят летчики. У меня вывихнута рука, я был подобран в таком состоянии, что не мог убить даже мухи… Кто же это был?

Никто не мог объяснить, как Юлий Странников попал в экспедицию, отправлявшуюся на Плутон. Этот человек был столь хрупкого телосложения, что в астронавты никак не годился. Да и профессия у него была чисто земная, кабинетная — философ. Правда, сам он считал себя космофилософом. Кроме того, владел еще двумя-тремя специальностями, которые могли бы пригодиться в условиях космического строительства. И все же товарищи, с которыми он летел на Плутон, поглядывали на тщедушного, необщительного, всегда задумчивого молодого человека — одни с недоумением, другие с едва заметной усмешкой, третьи с откровенным сожалением и сочувствием. Видно было, что он и сам немного стыдился субтильности своего организма.

Полет — даже на такие расстояния — не представлял по тем временам большой сложности: после овладения искусственной антигравитацией человеку больше не угрожала опасность падения на планеты из-за неисправности двигателей и не страшны были ему самые массивные звезды. Тем не менее в космосе оставалось еще немало коварных неожиданностей. Поэтому человек, выбравший своей профессией космоплавание, не мог не являть собой — в глазах «обычных смертных» — идеала отваги, хладнокровия, дьявольской сообразительности и находчивости.

Странников вряд ли отвечал этим требованиям. То был вечно погруженный в размышления, до крайности рассеянный, застенчивый и милый человек, виновато улыбавшийся в ответ на иную откровенную колкость в его адрес. Все свободное от дежурств время (на корабле он был помощником врача) Юлий проводил в кристаллотеке или у электронного каталога в поисках новинок и древней литературы по философии, психологии, физике, биологии, даже религии и еще невесть каких уникумов информации. Если же не был занят прослушиванием кристаллокниг — разговаривал с Липатовым.

Космостроители, летевшие на Плутон, несказанно удивились, узнав однажды в Салоне бесед от кого-то — и чуть ли не от черноглазой красавицы и насмешницы космобиолога Лины Негиной, — что якобы Странников мечтает стать звездолетчиком и даже надеется попасть в одну из первых звездных экспедиций, которая в недалеком будущем должна стартовать с Плутона. Лину — и поделом! — саму подняли на смех; но все-таки с тех пор на Странникова стали смотреть как на заведомого чудака и фантазера.

Многим было известно, что Юлий лишь с неимоверным трудом прошел конкурс при отборе на Плутон. С того дня как космовики, планирующие освоение планет и крупных астероидов, объявили о наборе строителей на крайнюю планету Солнечной системы, Комитет экспедиций был завален горами заявлений от претендентов. В Плане освоения говорилось, что оно будет проходить в несколько этапов; разумеется, всем было ясно, что первый — самый романтический. Предполагалось сооружение города астронавтов, космопорта «К звездам», создание на орбите вокруг планеты искусственного солнца, регулируемого по радио; наконец, предстояла перестройка атмосферы Плутона по типу земной и посадка лесов на огромных территориях.

Понятно, что на Плутон стремились миллионы людей. Но отбирали прежде всего из тех, кто был полиспециалистом и прошел особый цикл подготовки космостроителя на околоземных, лунных или марсианских космических станциях. «Легче киту взобраться на вершину Чомолунгмы, чем человеку попасть на периферию Солнечной системы», — шутил Валерий Липатов, астроштурман и гравитационник, закадычный друг Странникова.

Непонятно, что общего было между этими столь разными людьми; тем не менее они сдружились еще в пути на Плутон и с тех пор двух часов не могли провести без того, чтобы не поспорить на какую-либо «тему века» и не разругаться до следующей встречи в кристаллотеке, в Салоне бесед или в «Клубе философов и безумных идей».

Это через Липатова Лина Негина выяснила наконец и оповестила девушек, каким образом Странникову удалось проникнуть в экспедицию. Ведь по состоянию здоровья он был приговорен к жизни на Земле или подобной планете. Оказалось, что этот хилый, невзрачный юноша, с глубоко сидящими под выпуклым лбом грустноватыми глазами был какой-то там незаурядный специалист по теориям сознательного расселения мыслящей жизни в Галактике. И кроме того, он был прямо-таки одержим мечтами о космических скитаниях. Своими статьями, а может быть, и своей маниакально устремленной волей он воздействовал на Стахова, председателя отборочной комиссии, главного конструктора проекта «ССП-1» (строительство искусственного солнца Плутона).

От того же простодушного Липатова стало известно, что Странников не намеревался остаться в Астрограде, а добился, чтобы его послали космомонтажником на строительство Шара, на высоту нескольких тысяч километров над планетой.

Дело, однако, объяснялось тем, что Липатов, прибыв в Астроград, уже успел разведать «роковую тайну»: попасть в звездные экспедиции больше всего шансов у тех, кто «вволю хлебнул натурального космоса». Преодолев неисчислимые круги мытарств, друзья очутились в «Эфирном дворце» — космической станции, где поселились уже сотни космомонтажников, сооружавших Шар.

Странников одержимо стремился к звездам. И если он взялся за прозаическую в сущности работу космомонтажника, то лишь в надежде, что это откроет ему дорогу к таинственным и невероятно далеким мирам. Своими рассуждениями о Вселенной, о Едином Круге Разума в ней он иногда доводил Липатова чуть ли не до невменяемого состояния.