– Дальше-то что было? – стал я подгонять рассказ.

– Проснулся я оттого, что мать кричит: «Воры! Воры!» Оказалось, этот, в кепке, схватил мою рубашку и смылся. Воришка… – Последнее слово было произнесено с оттенком нежности.

Мы медленно шли дальше. Навстречу попадались хозяева больших злых собак, по обыкновению выгуливающие своих любимцев очень поздно, когда женщины с болонками и микроскопическими терьерами уже видят десятый сон.

– Как Инна Семёновна поживает? – спросил я Борю про его матушку.

– Экстрасенсами разными увлекается, на сеансы ходит и меня с собой таскает. Говорит, скоро будет смещение полюсов, типа конец света, и надо карму чистить, пока не поздно… а твои как?

– Отец дома сидит, мать ещё работает…

Повисла пауза.

– А помнишь, как Женька из больницы вернулся?.. – вспомнил Боря.

Нам стукнуло по девятнадцать, террористы были побеждены на всей территории Чечни, а Женька вернулся после второго лечебного курса в наркодиспансере. Мы бухали на районе, а потом пришли во двор к старой карусели – деревянному кругу на железной трубе, вкопанной в землю. Женька подошёл к одному из кустиков можжевельника, росших вокруг.

– Я Господь! – заявил Женька и поджег кустик. Смолянистое растеньице вспыхнуло, как факел. Через несколько секунд от него остался тонкий, обугленный скелетик.

– Что-нибудь видно? – спросил Женька у меня и Бори.

– Кустик жалко, – промямлил Боря.

– Видение было?

– Видения не от пива бывают, сам знаешь, – буркнул я.

– Дуболомы! Вы чё, Библию не читали?! Бог поджёг куст, и Моисей понял, что ему надо уводить евреев из Египта!

– Про евреев это к моей маме, – произнёс Боря, осторожно слез на землю и толкнул карусель. Диск медленно, со скрипом закружился. Боря взгромоздился обратно. Родной двор, можжевельники и весь мир начали вертеться вокруг нас.

Женька подошёл ко второму кустику, чиркнул зажигалкой.

– Второй раз показываю! Смотрите внимательно!

Карусель сделала оборот, огонь прошелестел оранжевыми лепестками по хвое, куст превратился в пепел.

– Ну как, видно что-нибудь?

– Ничё не видно, – пожаловались мы. Обороты стали замедляться, я соскочил и разогнал диск снова.

– Это оттого, что вы крутитесь. Если бы Моисей крутился на карусели, когда Бог послал ему откровение, он бы тоже ни хрена не понял! Последний раз показываю! – Женька запалил третий кустик, карусель вертелась так быстро, что огонь, Женька и всё вокруг слилось в одну размытую полосу.

– Видели откровение?! – Женькин крик вывел меня из приятной расслабленности.

– Женька, оставь кусты в покое! Их недавно посадили, они красивые… – попросил я.

– Что-то мне хреново, голова закружилась, – пожаловался Боря, внутри у него забурчало.

Боря слез с карусели и заплетающимися ногами пошёл прочь. Сделав шага три-четыре, он, икая, согнулся рядом с одним из сожженных кустиков.

Я снова раскрутил карусель. Женька разозлился:

– Мудаки! Не видят ни хрена! Я им откровение, как в Библии, а они не видят!

Женька ругался и шёл с зажигалкой от куста к кусту. Моя карусель крутилась в обратную сторону. Вскоре из смазанной картинки окружающего мира исчезли оранжевые пятна огня, остался только пепел.

Мы с Борей шли тихими промёрзшими переулками. За поворотом, на пустыре, стояла милицейская машина. Мигалка полыхала синим, из кабины доносились переговоры по рации. Пара ментов прогоняла с пустыря бомжей, которые развели костёр.

Когда мы подошли, менты погрузились в тачку и отчалили. Бомжи, напоминавшие разбуженных крупных зверей, побрели в темноту. Мы остановились перед разворошённым костром. На чёрном, растопленном снегу сверкали угли. Крупные, мелкие. Они подмигивали, собирались кучками, образовывая мириады, типа как звёзды. У наших ног лежало звёздное небо, обречённое прожить всего несколько минут. Галактики, которым не суждено быть занесёнными на карту. Звёзды, которым астрономы никогда не придумают названия, к которым никогда не полетят ракеты, по которым никогда не будут определять судьбу астрологи, мерцали у наших ног. Я шаркнул ботинком по крайним углям. Большой соблазн затоптать искру ногой.

Мы поёжились.

– Пора уже, поздно, – сказал я.

Повернули к метро.

– Ты с девушкой живёшь? – спросил Боря.

– Ага.

Помолчав немного, Боря продолжил:

– У твоей девушки подруги, случайно, нет?

– Спрошу, – улыбнулся я.

У дверей станции Боря спросил:

– Может, повидаемся как-нибудь, ты, я и Женька, а?

– Посмотрим…

Он сник. Мы постояли.

– Ну, созвонимся, – фальшиво-ободрительно сказал я, пожимая на прощание его руку.

РЕВНОСТЬ

Передо мной две серые железные двери. Две кнопки с лампочками-глазками. За дверями что-то шумит и двигается вверх-вниз. Лифты. Я устал, хочу быстрее домой, нажимаю сразу на обе кнопки и безразлично жду. За дверями мощно работают механизмы. «Который быстрее?..» – гадаю я. За дверью справа что-то оседает и останавливается, две ее створки разъезжаются. Я захожу в освещенную ровным холодным светом кабину и жму на кнопку 10. Створки сдвигаются. Сбоку слышно пыхтение отстающего соперника из соседней шахты. «Поздно, парень!..» Лечу вверх. Снизу еле доносится и постепенно гаснет звук открывающейся дверцы проигравшего. Если бы я ждал его, то только сейчас бы зашел, а на этом я почти доехал.

Утром, заперев дверь, спешу на лестничную площадку, опаздываю на работу. Передо мной две створки справа, готовые раздвинуться по первому желанию, и одна, неуклюже отползающая вбок, слева. Справа находится проверенный и надежный лифт стандартного размера, сошедший с конвейера крупного завода. Слева – облезлый, необычно маленький, похожий на гробик, лифт, склепанный на заштатной фабрике. Правый – профи, левый – салага. Почему-то Лена всегда предпочитала его.

Мне же нравился правый. Если его вызвать, сначала раздастся предупредительный шум, похожий на вежливое покашливание лакея, затем двери изящно раздвинутся, пассажир зайдет, двери неслышно замкнутся, и вошедшего моментально вознесут ввысь или услужливо доставят на первый этаж. С левым лифтом иначе: он медлит и как будто спотыкается. Нажмешь на кнопку – мыкаешься в ожидании, потом раздастся гул, лязг, и только после продолжительного «бумканья» дверь отъедет в сторону. Вскочишь в «гробик», тычешь во все кнопки, путая свой этаж с соседним, и, чертыхаясь, ждешь, пока твоя команда дойдет по артериям-проводам до мозга машины, она закроет дверь и поползет, наконец, в желаемом направлении. В процессе подъема кабинка как-то перекосится, и дверь начнет отъезжать уже безо всякого повода, пугая этим непривычных пассажиров.

Лена испытывала к этому бедолаге какую-то жалость. Странное материнское чувство к машине, которую все презирают. Она любила левый лифт за его туповатость. Ей нравилось целоваться со мной именно в нём.

Я же, поняв непрактичность левого лифта, стал пользоваться услугами исключительно правого. Я был не одинок, соседи, встречавшиеся мне в подъезде, тоже всегда ездили на правом. Только какой-нибудь выпивоха или наркоман, забредший в подъезд кольнуться, жал на левую кнопку. Но уже через считанные минуты проклинал на чем свет стоит медлительность машины.

Однажды дождливым осенним вечером я вбежал в подъезд. Устал за день, намок под дождем и, наверное, поэтому нажал обе кнопки вызова. Справа послышался ровный шум приближающейся кабины, а слева отодвинулась дверь. Там была Лена. Она опять целовалась. Только не со мной. С другим парнем. Но место выбрала прежнее…

Я потоптался. Капля стекла по волосам за шиворот.

Всю ночь я бродил по городу, а наутро Лены дома уже не было. На прощание она что-то черкнула про необходимость разобраться в своих чувствах. Я окончательно возненавидел левый лифт.

*

Заранее отпраздновав Новый год в офисе, я возвращался домой пьяный. Нажал по старой памяти обе кнопки. Хотелось чаю и спать. Слева отъехала дверца, справа же шум приближался, но кабина все еще не была подана. Эх, окажу милость юродивому! Да и вообще пора покончить с комплексами: ну видел я в нём целующуюся подружку, но ведь не всю жизнь теперь бояться! Я ступил в открытую дверь. «Гробик» заискивающе просел и вовсе позабыл закрыть дверцу на радостях. В этот момент подлетел его запоздавший сосед и, запыхавшись, открылся. Я, было подумал перейти в него, но не перешел. Тут «гробик» опомнился, дверь проскрежетала, и мы поплелись вверх.