И Сергей Александрович, подойдя к бару, налил себе виски.

Он улыбался, у него было хорошее настроение… Он был сейчас всемогущ и даже милостив.

– На, бери! Путаник божий! – Он протянул Саяпину стакан с виски.

Саяпин взял его дрожащей рукой и залпом выпил.

– Ладно! Поезжай в Германию. Что делать, ты знаешь. Звони оттуда… А через неделю ты уже будешь в Москве, тогда и договорим. Лады?

Он полуобнял Саяпина за плечи и почувствовал, как все тело молодого человека еще дрожит.

– Сколько твоей дочке?

– Восемь…

– Вот то-то, что – восемь! Ты еще не знаешь, как себя чувствует отец, отдавая дочку замуж. А уж с Лерой… С ее муженьком в бегах, с ее исковерканной из-за этого жизнью… все сердце изболелось! Иногда думаешь – лучше ничего не знать! Про ее мужиков… Про ее романы…

Корсаков с горечью махнул рукой.

– Не было у нее романов! – вдруг ясно и громко произнес Саяпин и поднял на Корсакова сухие, горячие глаза. – Вы понимаете? Не было!

Корсаков даже отшатнулся. Такая гневная сила вспыхнула в глазах.

– Ну, хорошо… Хорошо!.. Не было!..

И, сделав шаг к окну, Сергей Александрович через плечо бросил:

– Ты – первый!

– Да! Я – первый! Я – один! – услышал он за спиной сильный, мужской голос Саяпина.

– Прощай… – тихо ответил Корсаков. – Иди…

Он слышал, как через несколько секунд раздались шаги Геннадия Васильевича. Тихо, но явственно закрылась за ним тяжелая дверь корсаковского кабинета.

VII

– Как ты себя чувствуешь? – Корсаков наклонился над телефоном и мысленно представил себе жену, полулежащую на диване. Последнее время это была ее привычная поза.

– А что со мной делается… Лежу, тебя жду.

– Я задержусь, – коротко ответил Сергей Александрович, – ты спи, Оля… Не жди меня.

– Я уж лучше подожду, – улыбнулась в трубке Ольга Никандровна. – И так редко тебя вижу.

– Ты с Лерой не разговаривала? – после паузы спросил Корсаков.

– Несколько раз… А что?

– У нее все… по-прежнему? Нормально? – с трудом выговорил Корсаков.

– А что может случиться? – искренно удивилась Ольга Никандровна.

Положив трубку, Сергей Александрович несколько минут сидел молча, уставившись взглядом в одну точку.

В глубине души он был бы рад, очень рад, если бы его Ленка обрела новую жизнь. Нового любимого человека… Да еще такого парня, как Гена Саяпин! Он, Корсаков, наверно, почувствовал бы себя не то чтобы счастливым, но более уверенным в будущем. Да, да, уверенным, когда рядом не просто зам, чужой человек – пусть и талантливый, и вроде бы преданный… а родственник, зять, муж его дочери…

И как бы само собой решилась бы проблема наследства. Постепенной передачи власти… Всё внутри дома, не спеша, по-домашнему.

Корсаков встал из-за стола, прошелся по кабинету, остановился у окна. Москва с высоты четырнадцатого этажа была бесконечной, заваливающейся за горизонт, массой огней. От земли с ее непрерывной каруселью движущихся фар да тысяч освещенных окон. А выше к небу – подсветками красных сигнальных огней небоскребов, каких-то стадионов, шпилей…

Ему захотелось окунуться в это почти праздничное море людей, машин, реклам, афиш, – бесконечной многомиллионной круговерти.

Он налил себе немного виски, буквально на донышке, и жадно выпил. Ему показалось, будто жар окутал все его тело, он даже передернулся.

Быстро подошел к столу и, достав бумажник, начал что-то искать.

Потом нашел, быстро набрал номер.

– Кафе «Пока есть время», – раздался мягкий женский голос.

– Можно попросить к телефону Катю.

На том конце трубки возникло короткое молчание, а потом – вопрос:

– А кто ее спрашивает?

– Один не очень молодой человек… – улыбнулся Корсаков.

– А-а, это вы! Я вас сразу… по голосу узнала!

– Точно узнали? Именно меня?

– Таких, как вы, – ни с кем не спутаешь, – серьезно, без заигрывания проговорила Катя.

– Значит, вы будете рады меня видеть? – спросил Сергей Александрович.

– Приезжайте сразу… Мне всего час остался… Ну, решайтесь! Отважный немолодой человек! А?..

– Еду! – выдохнул Сергей Александрович.

Он не помнил, как накинул пальто, на ходу попрощался с секретаршей, опрометью бросился к лифту, выскочил на улицу, бросил шоферу:

– На Покровку!

– Зачастили вы что-то на Покровку! – послышался тягучий, вечно недовольный голос старого его шофера Василия Спиридоновича – единственное, на что он обратил внимание за всю эту поездку.

Его старый шофер говорил медленно, а ездил быстро, умело, агрессивно, и через двадцать минут его «Вольво» остановилась около скромного кафе, над окнами которого горела неоновая надпись: «Пока есть время!»

…Ночью, провожая его, Катя осторожно поцеловала Сергея Александровича и тихо сказала:

– Спасибо… Уж и не верила, что в моей жизни такой… такой человек появится… Иди, иди спокойно. Не казни себя.

Корсаков обнял ее и вдруг подумал, что именно здесь, в этой маленькой однокомнатной квартире, рядом с этой удивительной, скромной и все понимающей женщиной, его настоящее место.

Но она осторожно разомкнула его руки, улыбнувшись, поцеловала его еще раз на прощанье и закрыла дверь.

…Дома было тихо, пусто и как-то холодно. Сергей Александрович хотел заглянуть к жене, но дверь в ее спальню была закрыта на ключ. На столе лежал клочок бумаги.

Корсаков взял его и сквозь неверный утренний свет прочитал: «Кобелина старая…»

Он усмехнулся, смял бумагу и сунул ее в карман.

Спал Корсаков глубоким, как в омуте, беспокойным сном.

Когда в семь часов он, как всегда, проснулся, то почувствовал тяжесть во всем теле. Болело сердце – как-то непривычно остро, пульсируя. То отпустит, то снова сожмет до острой боли…

«Да… Не в твоем возрасте уже такие эскапады», – подумалось Сергею Александровичу, и он потянулся за лекарством. Выпил его и некоторое время сидел, прислушиваясь к себе.

Боль словно отдалилась, ушла в глубь загрудины.

Ему хотелось снова лечь и пролежать целый день. В голове шумело, болел затылок.

Он принял еще два лекарства. И снова сидел, ожидая…

Корсаков понимал, что он не может расклеиться, уступить этой боли, общей слабости…

У него бывали такие состояния, и только сопротивление, умение взять себя в руки всегда спасало его… Во всяком случае – так ему всегда казалось.

Он встал, его шатнуло, но он преодолел себя. Натянул халат и через две минуты уже стоял под душем. Он делал его все сильнее. Пустил контрастный – горячий, холодный, снова горячий, снова холодный…

Ему показалось, что его тело напряглось, расправились мышцы… Он тер и тер себя самыми жесткими мочалками.

Только где-то в груди – неравномерно, но отчетливо – вспыхивала острая боль.

Он запел под душем, все громче и громче «Марш энтузиастов». Сергей Александрович заметил, что уже почти кричит во всю глотку.

«Небось Ольга проснется от моего пения».

Но когда он вышел в гостиную, там никого не было. Он подошел к двери жены – она была все так же заперта на ключ.

– Оля! Оля, ты спишь?

Дверь тут же открылась, словно там ждали.

– Что тебе от меня надо? – почти крикнула в лицо ему жена.

– Ну, слава богу! – развел руками Корсаков. – А то я уже испугался.

– Ты? Ты испугался? Не смеши меня, – уже кричала Ольга Никандровна. – Да тебе все равно – сдохни я! Сдохни твои дети! Внуки! Тебе на всех наплевать! На все и на всех… Что ты стоишь? Оделся, так и поезжай на работу! Только там тебе хорошо! Там тебе все угождают, носятся с тобой… По ночам ты тоже на работе? Да? Ну, не отводи глаза! Где ты был до четырех утра?!

– Засиделись… – буркнул Сергей Александрович и, резко повернувшись, пошел к двери. – А ты пей бром! Бром пей…

– Я – бром! А ты – виски. Алкоголик несчастный! – не осталась в долгу жена.

– А-а! Очень хорошо напомнила. – Корсаков налил себе виски и поднял его – в честь Ольги Никандровны. – За твое здоровье!

И выпил… под гневно-растерянным взглядом жены. Она вдруг закрыла лицо руками и тихо заплакала, словно заскулила.