– Под колпак – Саяпина! – Корсаков резко отвернулся от окна. – Всё под колпак… Телефоны, домашний, мобильный, служебный, всю корреспонденцию. Прослушку – в кабинет, в машину, дома… Смени шофера, секретаршу. И прочая, и прочая… Не тебя учить!

Он быстро подошел к столику и налил им обоим виски.

– Пересади в другой кабинет, на моем этаже… Чтобы воспринимал как повышение… «Наружку» – круглосуточно!

Сергей Александрович выпил виски залпом и на выдохе произнес:

– Чтобы ни одна мышь мимо не проскочила: сколько тебе нужно времени на подготовку?

– Неделю минимум, – пожал плечами Степун.

И через неделю Сергей Александрович Корсаков, с многозначительной улыбкой, приобняв Саяпина за плечи, вводил его в новый, огромный, роскошно обставленный старинной мебелью кабинет, – наискосок от его собственного.

– Ну, Гена, вселяйся! Большому кораблю – большое плаванье!

– Но… я не привык… я не знаю, – был искренно поражен великолепием нового своего кабинета Геннадий Васильевич.

Корсаков расхохотался от всей души, похлопал Саяпина по плечу и, нагнувшись к его уху, прошептал:

– Ты – новое лицо нашего концерна. С тебя и начнем новый век! Новое тысячелетие.

Грохнули первые залпы бутылок шампанского.

*

Два месяца наблюдения за Японцем ничего не дали. Ну, буквально ничего подозрительного.

– Пустой номер… – поморщившись, буркнул про себя Степун. – Носом чую!

Корсаков сидел хмурый, чертил что-то на бумаге. Молчал, но в этом молчании чувствовалась растерянность, нежелание отказаться от своих подозрений и одновременно какое-то облегчение.

«Ну что я привязался к этому Саяпину?! Мужик – как мужик! Откуда во мне эта вечная подозрительность? Вечное недоверие к людям, с которыми прожил большую часть своей жизни? И чем выше пост, который он занимает, тем острее это чувство опасности. Боязни предательства… Двурушничества… Вечная боязнь внезапного удара в спину?

В конце концов, я могу завтра же выгнать его на все четыре стороны! Не старые времена – ни разрешения, ни согласования ни с кем не нужно».

– Так-таки… ничего нет? – переспросил он погрузившегося в глубокое кресло Степуна.

– Из того, что нас интересовало, – ничего…

– А что есть?

– Ну там… Амурные дела, – поморщился Степун, явно не собираясь развивать эту тему.

– Но у него ведь жена! Дочка очаровательная…

– А это при чем? – пожал плечами Степун. – Ты что, Сергей, забыл, каким сам был в его возрасте?!

Корсаков отвел глаза и только неопределенно хмыкнул.

– Ну что? Снимаем… колпак? – Степун поднялся из кресла.

Корсаков готов был уже согласиться, но вместо этого неожиданно даже для себя почти попросил:

– Давай еще… Месяц. Если будет так же… Тогда всё! Финиш!

Степун как-то сонно-равнодушно глянул на начальника и вдруг спросил Сергея Александровича:

– Ты что? Окончательно решил…

И не договорил, что решил Корсаков.

– Я ничего не решил! – вдруг рявкнул во весь голос Корсаков. – Иди, доложишь через месяц.

Оставшись один, Сергей Александрович быстро прошел к бару… Глотнул изрядную дозу виски. Постоял у бара, долил себе еще и со стаканом пошел к своему огромному столу…

«Сколько же он себе еще даст времени? Сколько он собирается быть в этом кресле? Три… пять лет?»

Корсаков давно решил, что вынесут его отсюда, из концерна, из здания, из этого кабинета только вперед ногами! Пусть это будет через три года, через десять… Через пятнадцать лет!

«Но тогда ему будет уже за восемьдесят!»

Ну и что? Были министры, и под девяносто уходили на пенсию!

Но это было тогда… Когда первые лица в государстве были объектами для изучения геронтологов.

А сейчас – сорокалетние, даже тридцатилетние правят бал.

Значит, недаром Сергей Александрович потянулся душой к этому мальчику – Саяпину. Тридцать лет разницы, а как будто себя, молодого, темпераментного, рискового увидел в нем.

Вот и нагородил эту чушь с «колпаком», со слежкой. Пустил слух среди коллектива о недоверии, о двойном дне… О далеко и опасно идущих планах своего молодого зама.

Ведь остальные замы Корсакова – все были его возраста. А некоторые, как Блажнин, и постарше. Солидные, опытные, тертые руководители. Кто со звездами Героев, с генеральскими погонами, вся грудь в орденах… Заслуженные, проверенные старики… В один миг сломают шею кому угодно, кто попытается поднять руку на него. А на самом деле на них самих. На ареопаг верховных жрецов. Один из последних оплотов лучшей, прежней когорты больших руководителей, укрывшихся под мощной рукой Сергея Александровича Корсакова!

Нет, они все были еще в форме, все держались, работали на износ… Во всяком случае – ни одного серьезного прокола не было.

Но все-таки (и Сергей Александрович понимал это) концерн оседал, терял позиции. Держался на его имени, на гоноре старых заслуг… На отчаянном сопротивлении всем и всяческим ударам нового времени.

Долго ли он, Сергей Александрович Корсаков, со своей старой дружиной сможет удерживать свое дело? В своих руках? Долго ли сможет не дать развалиться, выйти из-под его контроля, своего лидерства все сто с лишним своих заводов, КБ, институтов и прочая… И прочая… И прочая…

К концу дня Саяпин в последний раз зашел к Сергею Александровичу… Ночью он улетал в Германию. Решали уже мелкие, попутственные дела.

Прощаясь, Геннадий Васильевич вдруг задержал руку Корсакова и внимательно, словно споткнувшись, посмотрел в лицо Корсакова.

– Вы ни о чем не хотите меня спросить?

Сергей Александрович молча смотрел на молодого человека.

– Так… Ничего?

Голос Саяпина был тих, лицо чуть передернулось от волнения.

– Это же вы со мной говорили этой ночью…

– Я знаю, – коротко ответил Корсаков.

– И вы ни о чем не хотите меня спросить? – снова вскинул глаза на него Саяпин.

Корсаков молча отошел к своему письменному столу, машинально переложил какие-то бумаги.

– Сначала я хочу поговорить с дочерью… с Лерой, – как бы нехотя, проговорил Сергей Александрович.

Посмотрел на Саяпина быстрым, гневным взглядом, но сдержался.

– С тобой будет разговор… Потом!

Саяпин стоял посредине кабинета, не зная, на что решиться. Вроде бы он мог уходить. Ведь они попрощались, но взгляд Корсакова как бы не отпускал его.

– Я люблю… вашу дочь, – еле слышно проговорил молодой человек.

Корсаков пожал плечами, не поднимая глаз на своего зама.

– Любишь… Это хорошо! – И добавил, еле сдерживаясь: – Любить! Это всегда хорошо! – И вдруг почти выкрикнул: – И давно это… моя дочь в твоих любовницах?

– Зачем вы так… – поморщившись, ответил Саяпин.

– Я спрашиваю! Давно? Лера – твоя любовница?! Саяпин поднял на него глаза – в них был уже вызов, сухой огонь.

– Она не любовница… А моя – любовь! И смею думать – она тоже… неравнодушна ко мне.

Корсаков ждал.

– Ну?

– Мы встречаемся… уже полгода… немного больше.

– А твоя жена куда смотрит? Мужа по ночам нет! Или у тебя так все устроено? Договорено?

Корсаков бросил об стол тяжелую папку.

Саяпин стоял как вкопанный – не шелохнувшись. Чувствовалось, что он хочет, но не может выговорить ни слова.

– Ну, говори!

Геннадий Васильевич попытался что-то сказать, но кроме булькающего, короткого полуслова-полувсхлипа ничего не смог произнести.

– Ты собираешься с ней разводиться? – как бы подталкивал его к ответу Корсаков.

Саяпин только молча, но энергично, почти отчаянно замотал головой.

– Нет? Нет? Да? – сделал шаг к нему Корсаков. Он был уже взбешен. Он был готов ударить этого…

Но что-то слишком болезненное, почти детское, было в отчаянии Саяпина. Сергей Александрович остановился и вдруг расхохотался.

– Посмотрел бы ты сейчас на себя! Ну и вид у тебя!

Корсаков махнул рукой и, стараясь не смотреть на Саяпина, вдруг заговорил почти веселым, свойским голосом:

– Ладно! С кем не бывает! Пожеребятничал на стороне… И все! Конец. Не забывай, чья она дочь! И я не просто отец Лены… Я еще твой непосредственный начальник. Как раньше говорили купцы: «Захочу, с кашей съем».