3. Разногласия по поводу работы доктора Лири по изменению поведения продолжаются и будут продолжаться, потому что ни одно из позднейших исследований полностью ни подтвердило ее, ни опровергло. Этот пункт я считаю наиболее важным и еще разверну его. Возможно, даже напечатаю жирным шрифтом и заглавными буквами.
Ни одно из наиболее важных исследований доктора Лири не было ни опровергнуто, ни снискало радость Признания по одной причине — после и по причине этих работ вступил в силу негласный закон, считающий любое повторение экспериментов доктора Лири преступлением Я полагаю, все знают, что инквизиция окончательно прекратила свое существование в 1819 году, но в своем отношении ко многим областям психотерапии и психофармакологии правительство оставило Ватикан далеко позади. Может быть, вы не понимаете этого Я уверен, что Ньют Гингрич не понимает этого и не хочет понимать. Позвольте мне сказать еще раз, на более простом языке. ЛЮБОЙ ПСИХОЛОГ ИЛИ ПСИХИАТР, КОТОРЫЙ ПОПЫТАЕТСЯ ПОВТОРИТЬ ЭКСПЕРИМЕНТЫ ДОКТОРА ЛИРИ, БУДЕТ БРОШЕН В ТЮРЬМУ.
Усвоили? Когда постмодернисты говорят об «общественных силах, формирующих научные модели» на протяжении десятилетия, поколения или более долгого периода времени, это не относится к неопределенным «предубеждениям» или «личным интересам» или пресловутому «консерватизму главы департамента» — хотя все эти явления играют роль социальных сил, формирующих научные модели. В некоторых случаях «социиальные силы» означают нечто менее расплывчатое и белее инквизиторское: ужасная угроза заключения в тюремную систему, в которой нанесение увечий, убийство, сексуальное насилие и коррупция играют большую роль, чем в любых трущобах за ее пределами. Я могу сказать, как «социальные силы» формировали психологию в последние тридцать лет.
Ученые не занимаются определенного рода исследованиями, потому что они не хотят быть брошенными в тюрьму, как это случилось с доктором Лири.
Конечно, существует много исследований, родственных работе доктора Лири, затерянных в пропасти архивов, подобно ископаемым костям, — сотни и сотни научных документов. Все эти исследования появились еще до того, как Святая инквизиция — пардон, правительство Соединенных Штатов, — запретила подобные исследования. Я читал большую их часть; я читал их по мере появления в пятидесятые и шестидесятые, потому что предмет их интересовал меня, так же как и сейчас интересует. Я заявляю, что более 90 % этих опубликованных работ в основном подтверждают базовые идеи доктора Лири. Иногда они разнятся в деталях, иногда в словаре, но все склоняются к тому, чтобы подтвердить его взгляды на ЛСД как на очень мощный, меняющий поведение агент с безграничным потенциалом терапии при надлежащем использовании. Многие также поддерживают его мнение, что ЛСД использовалось отнюдь не надлежащим образом, как в недоброй памяти экспериментах ЦРУ, в которых человеческий мозг подвергался таким экзекуциям, что самым удачным определением этих бесчеловечных экспериментов будет «убийство мозга».
Вы думаете, я преувеличиваю уровень поддержки Лири (в исследовательских отчетах, а не в теории или полемике)? Исследуйте тогда этот вопрос сами; компьютеры значительно облегчают возможности охоты за старыми статьями. Вы обнаружите, что вещественные доказательства опровергают общественное мнение. Вы увидите, что то, что называется принятым мнением, создается массмедиа, которое манипулирует общественным сознанием.
А что касается моих личных воспоминаний о Тиме Лири, этот человек… Боже, столько лет, столько воспоминаний…
1964 год. Я приехал в Миллбрук, чтобы взять интервью у доктора Лири для почти неизвестного журнальчика под названием The Realist, который с тех пор стал известным и одновременно неизвестным. Я встретил не гарвардского профессора, которого ожидал увидеть, а моложавого мужчину средних лет, который играл в бейсбол на лужайке. Потом мы уселись за кухонный стол, и на интервью я уже имел дело с гарвардским профессором, автором «Межличностной диагностики личности», одной из моих любимых книг по психологии, тем самым, кого я ожидал встретить. Позже, когда я задал ему вопрос об ЛСД, он ответил: «В каждом трипе есть точка, где пространство достигает конца, игра времени достигает конца и игра Тимоти Лири достигает конца». После этого я принимал ЛСД, может быть, семью семь раз, но я не смог бы найти слов, которые так точно описывали бы его пик.
1967 год, Чикаго. Я получил работу в другом известном/неизвестном журнале Playboy, и Тим пришел ко мне в офис, но память меня подводит, и я не могу точно сейчас сказать, был его визит связан со статьей о нем или с интервью с ним. Я помню, рассказал ему, что обнаружил, что буквы LSD несколько раз встречаются в тексте джойсовских «Поминок по Финнегану», и спросил, что он думает по этому поводу. Он ответил, что у Джойса LSD означает «фунты, шиллинги, пенсы», и это стало началом моих многолетних исследований двенадцатиричной системы в «Поминках», достигших кульминации в моей книге «Совпадение» и видеофильме «12 яиц в коробке», обнаруживающем палеолитические оригиналы зодиака, двенадцати апостолов, двенадцати подвигов Геркулеса, монетной системы l-s-d, дошедшей из Вавилона до 1970-х годов, и нашей судебной системы с жюри. Джойс снабдил меня психоархеологическим свидетельством, а Тим дал мне ключ к его пониманию.
1968 год, все еще Чикаго. Я включил телевизор, посмотреть новости, и увидел на экране Тима на фоне коровы. Вскоре я узнал место. Это был «фермерский» отсек зоопарка Линкольн-Парка. Тим говорил о готовящейся Демократической конвенции и выдал несколько убийственных острот о корове Лири и о знаменитом чикагском пожаре. Я хохотал как ненормальный, но городские власти были лишены подобного чувства юмора. Когда о конвенции было объявлено, были предприняты беспрецедентные меры безопасности (вплоть до танков), так что город стал трудно отличим от Праги, находившейся в осаде в те дни. Так два коррумпированных правительства использовали специальные силы, чтобы отучить свои народы лезть в политику.
Арест Тима в 1970-м за неумелоепользование первой поправкой и его головокружительный побег, который когда-нибудь ляжет в основу отличного фильма — какой другой великий философ-бунтарь, кроме разве Бакунина, так живописно бежал из тюрьмы?
В 1973-м, когда его поймали и посадили обратно, я тоже вернулся в Эти Штаты и нашел экземпляр его «Неврологии» в каком-то книжном магазине. Я не могу описать, как сильно на меня подействовала эта небольшая книга, я вспоминал Кортеса на этом знаменитом пике (в Дарьене?). Теперь я уже не считаю «Неврологию» доктора Лири величайшей из его книг, поскольку позже он развил тезисы, изложенные в ней, в нескольких более объемных, детальных и специальных книгах. Тем не менее тогда, в 1973-м, эта небольшая брошюра пришла ко мне как Великий Свет, который открыл Коперник Джордано Бруно: то, что раньше казалось смутным, даже хаотичным, внезапно увиделось частью организованной системы и приобрело смысл. Хотя Лири не упоминает всех своих источников, я понял, что он синтезировал все значимое, что было в главных психологических системах нашего столетия, со всем, что можно было сказать о современных исследованиях функционирования мозга, и он сделал это блистательно, изящно и понятно.
Если бы я тогда знал то, что узнал потом — что Тим написал это блистательное эссе карандашом, на полу камеры одиночного заключения, — я был бы еще более потрясен. Хотя и так было достаточно. Я начал кампанию по рассылке писем всем и вся, информируя их, что наш величайший ученый и философ томится в тюрьме и мы будем выглядеть невежественными варварами в глазах будущих эпох. Конечно, я ничего не добился. Соединенные Штаты в тот год не желали слушать ничего в защиту безумного ученого из Миллбрука. Я списался с несколькими друзьями Тима и, в конце концов, достал его тюремный адрес. Я начал писать фан-письма ему в тюрьму. Вскоре я получил приглашение навестить его.
Мой самый первый визит в Вакавиль (помню, я перевел это в уме с французского на английский как cow-town, «коровий город», и был ошеломлен) остался в коридорах моей памяти как наиболее интенсивный учебный опыт в моей жизни. Я ожидал увидеть страдающего мученика и сделать все, чтобы утешить его. Вместо этого я увидел жизнерадостного и сияющего молодого человека (моложе, чем когда я впервые его встретил, за девять лет до того), который преодолел тюремный опыт, что в результате это он утешил меня.
