Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Зачем вы показали это мне? — спросила Констанс, искренне не понимая своего собеседника.

Смиргел покачал головой, взял документ и убрал его обратно в портфель.

— Думаете, это ловушка?

Констанс рассердилась.

— Пожалуйста, уходите! Вы не имеете права допрашивать меня.

— Очень хорошо, — печально кивнув, произнес Смиргел. — Кстати, я должен передать вам, что ваша сестра хочет вас видеть, если вы сможете быть завтра в Монфаве в четыре часа дня. Могу я сказать ей, что вы приедете?

— Конечно же, приеду.

Смиргел щелкнул каблуками, отсалютовал и, не сказав больше ни слова, вышел в сад. Констанс снова тяжело опустилась на стул и попыталась справиться с удивлением и страхом, вызванными странным посетителем.

До Констанс донесся стук дверцы, потом шум мотора, стихавший по мере удаления автомобиля. Тотчас послышался шорох шагов на садовой тропинке, и в дом ворвался белый от страха Блэз с дробовиком под мышкой.

— Я подумал, что пришли вас арестовать, — выдохнул он, еще не отойдя от страха, но уже с облегчением. — Если бы что, то я был готов les descendre tous les deux.[168]

Трудно было придумать что-нибудь глупее.

— Ради бога, уберите свой дробовик! — воскликнула Констанс.

— Значит, они ушли? — спросил Блэз, зачем-то оглядывая темную кухню, словно хотел обнаружить парочку спрятавшихся немцев. — Ну, конечно же, ушли!

Он глубоко вдохнул и со свистом, медленно выпустил воздух. Потом типично крестьянским жестом прихватил из солонки щепотку соли и бросил ее в огонь, отчего в нем вспыхнули голубые точки.

— Malédiction,[169] — воскликнул он, и это прозвучало как анафема уехавшему бошу.

— Присаживайтесь, Блэз, — пригласила Констанс и приготовила ему настой шалфея, одновременно рассказывая новости: в частности, о том, что Ливия, действительно, приехала и что завтра они должны встретиться.

Неожиданно ею овладела странная робость. Так давно не виделись, и нужно встречаться в таком месте… прямо какой-то рок. Констанс рано легла в постель, но спала плохо и обрадовалась, когда наконец-то наступило утро — необъятные, прочищенные ветром небеса предвещали солнечный тихий день, долгожданную передышку после надоевшего мистраля.

Горя нетерпением, Констанс работала спустя рукава, становясь все рассеянней, а после ланча села в служебный автомобиль и отправилась в Монфаве, огибая старинные крепостные стены Авиньона и притормозив два раза у контрольно-пропускных пунктов, где, впрочем, ей махали, чтобы она ехала дальше, поскольку специальные номера. Потом начались густые леса и узкие дороги, и через несколько минут Констанс очутилась в снежном царстве; на некоторых мостиках блестел лед, кое-какие речушки промерзли до дна, а другие бились, плескались и захлестывали узкие берега. Такие же пейзажи в окрестностях Оксфорда, который она вспоминала с особой теплотой: там у нее был чудесный роман, запомнившийся ей, благодаря необыкновенной нежности тогдашнего ее друга, тоже студента. Такие моменты неповторимы… По обеим сторонам дороги мелькали густые леса. Свернув в последний раз, она въехала на обсаженную платанами маленькую площадку, возле небольшой серой церкви — места свиданий. Констанс выключила мотор и направилась по траве к главной двери, которая оказалась открытой. Сначала она никого не увидела, когда вошла внутрь, опустила пальцы в каменную купель со святой водой и осенила себя крестным знамением. Потом вдруг разглядела Смиргела; он сидел в левом боковом приделе под огромной кричаще-яркой картиной и делал записи на листке в скоросшивателе. Через пару мгновений он с испугом взглянул на Констанс, словно не ожидал ее появления. Констанс тоже несколько растерялась.

— Она там, на площадке. Ждет вас.

Констанс вышла из темной церкви на площадку, слабо освещенную неярким зимним солнцем. Вдали, у самых платанов, и в самом деле стояла какая-то женщина в военной серой форме со знаками отличия медицинской сестры. Констанс не узнала Ливию и направилась в ее сторону с опасливой осторожностью, словно та была птичкой. Боясь ее спугнуть, она все же решилась позвать:

— Ливия, родная! Неужели это ты?

По-видимому, медсестра увидела ее, потому что кивнула, но однако же продолжала стоять боком, отвернувшись к покрытой плющом стене, которой были обнесены церковные владения. Хриплым голосом женщина в сером ответила:

— Да.

Потом она махнула Констанс рукой, подзывая ее, словно желая что-то сообщить, так, наверное, призрак отца подзывал Гамлета.

— Констанс, пойди ко мне, — сказала она и села на камень, но так и не повернулась к сестре лицом. — Я не могла встретиться с тобой раньше, не хотела подвергать тебя риску, — я не знала, чем ты занимаешься, а отчасти из-за…

Тут Ливией как будто завладел приступ горького отчаянья, который помешал ей договорить. Если бы перед Констанс был менее черствый человек, то эта заминка означала бы подавленное рыдание, внезапно прорвавшуюся муку. Ливия же продолжала говорить жестким хриплым голосом, лишь на миг уступив почти догоревшим чувствам.

— Я приехала, чтобы помочь добиться правды от Катрфажа, — сказала она. — Но у меня ничего не вышло. Он отплатил мне.

— Ливия, — проговорила ее сестра, — почему ты отворачиваешься, почему не хочешь посмотреть на меня?

— У меня нет одного глаза, — коротко ответила Ливия, после чего стала гулким, словно доносившимся из пустоты голосом с очевидным безразличием расспрашивать о Блэнфорде и Хилари. Узнав об ужасном ранении Блэнфорда, она резко опустила голову, но ничего не сказала.

— А Сэм? — спросила она, словно вела допрос.

Констанс, судорожно вздохнув, ответила:

— Сэм погиб… в бою.

Как только она произнесла это, смерть Сэма стала реальным фактом. Теперь Сэм окончательно умер, и она больше не чувствовала его в себе, как того так и не родившегося ребенка.

— Сэм погиб? — переспросила Ливия еще более хриплым голосом. — Ха!

Она как будто не могла в это поверить. И тогда Констанс четко и твердо произнесла:

— Сэм погиб, Ливия. Сэм погиб.

Констанс удивилась, почувствовав облегчение после этих слов, но ей и в самом деле стало легче — призрак Сэма стал отступать, уменьшаться и наконец исчез совсем — во всяком случае, занял в ее сознании место, подобающее ушедшим в мир иной. Ей стало стыдно, она никак не ожидала подобного фокуса от своих эмоций. Но жизнь любит грубо пошутить, и плевать ей на наше самоуважение. Как будто откровенно признанный факт смерти вдруг вскрыл всю никчемность ее страдания, вывернул его наизнанку если не как притворство, то уж точно как явное преувеличение.

— Значит, так! — надсадно будто коростель, выкрикнула Ливия. — Придется тебе это пережить.

Ощутив облегчение после своего признания, Констанс тотчас почувствовала, насколько тяжким было все то, что ей пришлось испытать за время, проведенное в Авиньоне. Она просто не понимала раньше, как сильно устала. Но тут Ливия заговорила вновь, все так же не поворачивая головы, виден был только уголок двигающегося рта.

— Пару раз я заходила в поместье, но мне не хотелось тебя смущать — я ведь понимаю, что у тебя такая работа… И все же я чувствовала, что должна непременно поговорить с тобой, хотя бы попрощаться и сказать, что Катрфаж переиграл меня, отомстил, назвав нас евреями. Смиргел пытается скрыть это от гестапо, но в конце концов те узнают. Возможно, мне осталось жить всего несколько дней.

— Чепуха какая! Почему тебе не сказать им правду?

— Я приняла германское гражданство, в отличие от тебя.

— Это же чепуха. Давай я пойду сама, если ты не можешь, и скажу им, что мы англичанки.

— Сначала я посмотрю, что будет. И потом, формально ты швейцарка, не забыла? Тебе они поверят не больше, чем мне.

— Я постараюсь попасть на прием к генералу, — с неожиданной злобой произнесла Констанс, уверенная в своей правоте. — Поговорю с ним.

вернуться

168

Убить их обоих (фр.).

вернуться

169

Проклятие (фр.).

57
{"b":"108631","o":1}