Он сразу осознал, что она права насчет их общего нежелания говорить о смерти, мысли о которой не давали покоя им обоим. И он начал негромко, но очень эмоционально рассказывать о фатальном пикнике и о Мосте Вздохов, чувствуя ее напряжение, ее страх, которые пока еще не выплеснулись наружу, хотя ее пальцы все же слегка дрожали, когда она закуривала сигарету… и еще она резко отвернулась к окошку и принялась смотреть на убегающий озерный пейзаж. Принц не упустил ни одной подробности, он и не хотел ничего утаить, потому что жаждал покаяния — скорее выложить весь груз своей вины, рассказать Констанс все до мелочей об этом несчастье, за которое считал себя ответственным. Как это ни парадоксально, он даже обиделся, когда она вдруг резко подвела итог:

— Ничьей вины тут нет. И не стоит больше об этом говорить, на этом и закончим. Такое могло случиться и на Пиккадилли — из-за не сладившего с тормозами шофера такси, и вам это известно не хуже, чем мне. Разве что…

— Что? — спросил он, не сводя с нее взгляда.

— С тех пор как это произошло, меня переполняют нетерпение, злость и чувство собственной никчемности. Я всерьез подумываю вернуться в Англию, бросить тут все и найти там какое-нибудь по-настоящему нужное дело. В конце концов, именно там происходят реальные события, там люди голодают и гибнут под бомбами. Там настоящая жизнь, а тут мы на задворках реальности. Швейцарцы действуют мне на нервы, они все жутко скучные и прожорливые.

— Мне понятны ваши чувства, — задумчиво проговорил принц, — однако все же не стоит что-то предпринимать сгоряча. У вас тут важная работа, но если вам действительно хочется уехать, то я могу поискать более полезное для вас занятие. Только я бы не советовал.

Он строго покачал головой, подтверждая свои слова, отчего она улыбнулась ему еще ласковее и даже похлопала его по плечу со словами:

— Вы меня упрекаете.

— Нет, но не надо много ума, чтобы понять — вами владеет чувство вины. Вам хочется быть наказанной, и поэтому вы жаждете действовать, вам нужен страх и дискомфорт.

Конечно же, он был прав, и она отлично это понимала.

— Просто я сбита с толку. Устала от сумасшедших. Мне нужны перемены. Кардинальные перемены. — Некоторое время они молчали. — Я стала чересчур раздражительной и впечатлительной, — продолжала Констанс. — А это — очень плохо, когда занимаешься тем, чем занимаюсь я. Вчера умирающий бросил тарелку в сиделок — в моем отделении работают одни монахини — и крикнул: «Вы совсем меня не любите. Вы любите Иисуса Христа, лицемерки! А мне нужно, чтобы любили меня! Не трогайте меня, проклятые ханжи!» Представляете, я заплакала — врач не имеет права так расслабляться.

— Что ж, значит вам и вправду нужны перемены; как насчет поездки в Ту-Герц? Мне вскоре понадобится побывать в Авиньоне. Вчера я посетил германскую миссию, и там согласились попросить у Берлина разрешения на представительство Красного Креста в неоккупированной зоне — хотя сомневаюсь, что она долго пробудет неоккупированной. Что скажете — путешествие в стан врага, так говорят? Боюсь, я выразился не очень корректно с точки зрения швейцарцев.

«Назад в Авиньон?» — мысленно изумилась Констанс, потому что эта идея показалась ей химерической, нереальной; поезда ходят плохо, граница закрыта, о чем ей было известно от людей, проезжавших через Женеву и постоянно навещавших друзей и родственников в разных клиниках, непрерывный поток приезжающих. С незапамятных времен город был большим санаторием, а не только политическим перекрестком. Его теперешний нейтралитет не был чем-то новым; шпионаж и банковское дело процветали, а в воздухе витали прежние, хорошо знакомые разговоры о займах и объединении компаний. Принц находил все это интересным, многообещающим и вдохновляющим.

— Собственно, — сказал он, — когда представительство будет одобрено, я первый предложу вам отказаться от него. Но оно подошло бы вам, если бы ограничивалось годичным сроком и вы могли каждые две недели приезжать в Женеву? Проведать квартиру и продолжить свою здешнюю работу, только с меньшей нагрузкой. Что скажете?

Что сказать? Предложение было настолько неожиданным, что Констанс никак не могла осмыслить подобный вариант, и тем более ей было трудно принять решение. Когда они покидали Прованс, то думали, что прощаются с ним на многие годы, возможно, навсегда. Для Сэма это действительно оказалось навсегда. Констанс закрыла глаза и представила старый разбитый балкон, на котором они проводили много времени в то лето, а теперь леса, верно, укрыты первыми зимними туманами и трещат от тяжелых утренних заморозков. Печальная дорога, бежавшая мимо соседней деревни в тихий город с его ансамблем башен и башенок, с его широкими крепостными стенами, на которых было множество гнезд аистов, с его бастионами, облюбованными цыганами.

— Не знаю. Мне надо подумать.

— Конечно, надо подумать, — отозвался он, — да и представительства еще нет, так что у вас много времени.

— Да, — сказала Констанс, и в этот момент автомобиль, въехавший в серый город, резко повернул и оказался возле египетского дипломатического представительства. Стоявший на лестнице, что вела на крытое крыльцо, молодой человек вдруг оживился и направился к ним. Он был высоким и очень красивым. Принц мягко нажал на гудок и воскликнул:

— А вот и он наконец! Это мистер Аффад, моя совесть, мой советчик, мой банкир, мой исповедник — в общем, всё и вся. Он наверняка вам понравится.

Аффад и вправду был на редкость привлекательным мужчиной: сдержанный, с прекрасными манерами, внимательный и услужливый. Он открыл дверцу автомобиля и решительно протянул Констанс свою смуглую руку со словами:

— Я — друг Обри, близкий друг, поэтому без раздумий смею просить вас принять мою дружбу. Мне довелось много слышать о вас, и я мечтал с вами познакомиться. Ну вот! Я сказал свою речь.

Констанс спросила, прилетел ли он сюда вместе с принцем, и он ответил утвердительно.

— Считается, что я его советчик в бизнесе и охраняю его от несчастий, так что я стараюсь. Но это не всегда возможно.

Подходило время чаепития, и принц направился в сад, где на застекленной веранде, заполненной экзотическими цветами, стоял чайный стол, тщательно накрытый для трапезы и уставленный разнообразным печеньем. Тотчас слуга принес воду для чайника, и принц со своими гостями удобно устроились за железным садовым столом в ожидании чашечки китайского чая. Похоже, Аффад собирался сообщить принцу что-то о делах, однако оборвал себя на полуслове и замолчал.

— Все в порядке, Аффад, при ней можете говорить; она — наш близкий друг.

Аффад приятно удивился.

— Вы читаете мои мысли. Но поверьте: никаких секретов, просто я подумал, что невежливо болтать о своем в присутствии третьего лица — вот и все.

Принц нетерпеливо кивнул.

— Фу-ты ну-ты, сколько суеты! Констанс не будет возражать, если мы немножко поболтаем, не правда ли, дорогая? — Он повернулся к Аффаду. — Итак…

Банкир вынул из кармана маленькую красную записную книжку и начал ее листать.

— Отлично, — сказал он. — Ваша поездка в Швецию и Париж дело решенное. Правда, транспорт теперь очень ненадежный, так что визит может занять больше времени, чем вы рассчитываете. У меня состоялся долгий разговор с астрологом Морикандом.[110] Его действительно пригласили к Гитлеру, но он не смог пробраться через границы, где идет стрельба, и вернулся.

Принц рассеянно шарил в карманах в поисках своей записной книжки, по-видимому, желая сделать какие-то записи, однако под руки ему попались фотографии его детей, и он принялся внимательно, с удовольствием, даже с обожанием вглядываться в них, слушая своего советчика, так сказать, вполуха.

— Астролог! — с отсутствующим видом произнес он. — Что еще? — Дети на снимке заглядывали в фотоаппарат точно любопытные оленята. — Маленькие дети всегда прелестны, — задумчиво произнес принц. — Каждый в своей маленькой душе уже несет знак судьбы, которая медленно разворачивается, как молитвенный коврик.