— Мне бы хотелось остаться.

Она положила руку мне на плечо.

— Я ждала, что ты это скажешь, — я скучаю по дому, плохо сплю, и этот город наводит на меня тоску.

Когда мы выключили свет, квартира стала похожа на обжитую нору, со стороны улицы освещаемую, как сцена. Едва ли не с отчаянием мы бросились друг другу в объятия. Она все еще была в форме, и я чувствовал холодное прикосновение металлических пуговиц к моей коже. Я был очень возбужден, и она тоже, до того, что даже заплакала, и я воспламенился еще сильнее. Потом мы лежали рядом в постели, не включая света, и я чувствовал, как ровно бьется ее сердце и постепенно уходят судороги наслаждения. Я зажег спичку, чтобы заглянуть поглубже в спокойные голубые глаза, смотревшие на меня сквозь нечаянные слезы.

— В первый раз я занимаюсь любовью с офицером регулярной службы. Ты меня очень возбуждаешь своей формой. Давай повторим.

Но она уже выскользнула из формы и лежала в моих объятиях обнаженная. От нее потрясающе пахло какими-то каирскими духами, смешавшими свой аромат с нашим собственным запахом. Наши поцелуи становились все горячее, в них было все больше страсти, больше целеустремленности, меньше случайностей. Всю ночь мы не разнимали объятий, слишком возбужденные, чтобы предаться сну, разве что урывками. И еще мы разговаривали — шепотом, то и дело засыпая на середине фразы.

На другой день я смотрел с ее балкона, как солнце поднимается над пустыней, а она спокойно спала в ворохе сбитых простыней. Та ночь одарила нас обоих потрясающим плотским счастьем и забытым покоем. У меня было желание петь, когда я ставил чайник на плиту в крошечной кухоньке и накрывал стол для завтрака, так как нам обоим надо было появиться в своих конторах, пока не наступила жара. Сонная, непричесанная, Анна выглядела божественно прекрасной и уязвимой. Зевнув, она присоединилась ко мне и позволила налить ей кофе.

— Удивительно, как мне хорошо, — сказала она, качая головой, — хотя у нас нет будущего, и в происшедшем нет смысла. Всё стало временным, недолговечным. Ведь на следующей неделе я могу погибнуть или меня переведут в другое место. То же самое и ты… нет, я забыла, ты пока еще не совсем на войне, и не испытал это странное ощущение бессмысленности всего и вся. Какая разница, что мы делаем? Если нет будущего, то нет и смысла.

— Если ты собираешься философствовать в такой ранний час, я процитирую тебе Валери.

— Что он сказал?

— Elle pense, done je fuis.[52]

— Нечестно по отношению к женщинам.

— Прости.

Меня переполняло великолепное чувство физического здоровья, и мне не приходило в голову, что, несмотря на столь разнообразную и приятную деятельность, я все-таки буду испытывать одиночество — хотя бы из-за отсутствия того общества, которое было бы мне предпочтительнее. Я рассчитывал, что наша связь продолжится и укрепится, несмотря на угрозу перевода Анны в другое место, например в Сирию. В своем оптимизме я даже придумал кое-что на время разлуки. Мне было известно, что мои хозяева (я не мог заставить себя называть их нанимателями, столь добры и заботливы они были) совсем не возражали бы, если бы я подыскал себе англичаночку, чтобы вместе с ней посещать музеи или устраивать пикники в пустыне… Казалось, судьба решила быть благосклонной ко мне, возможно, чтобы я забыл горькие воспоминания, лелеемые мной, о Ливии и о прованском лете, которое она совершенно испортила своим поведением — если говорить прямо, об этой allumeuse.[53] Теперь она как будто уменьшилась в размерах, но все еще крепко мучила меня, поэтому я рассчитывал, что новые отношения помогут мне трезво оценить тяжесть застарелых ран. Возможно, я слишком торопился, так как Анна не отвечала мне тем же волнением, в ее реакции чего-то не хватало, хотя она соглашалась со мной в принципе и даже позволила пригласить ее на концерт народной музыки.

Через два дня она должна была прийти ко мне в офис, и я ждал ее, даже разрезал пополам сигарету.

Однако ее не было. Прошло довольно много времени, прежде чем появилась другая девушка — кажется, начальница Анны — с документами. Положив их передо мной на стол, она сказала:

— Вы, верно, уже знаете, что случилось с Анной?

Я был озадачен, наверно, как любой на моем месте, и покачал головой. Девушка подвинула стул и уселась напротив меня со словами:

— Мы все в шоке. Она умерла. Ее нашли мертвой в четверг утром.

— Но мы вместе обедали.

— Я знаю. Она сказала, где будет, если вдруг в ней возникнет срочная необходимость.

— Несчастный случай?

— Нет. Самоубийство.

Выяснилось, что она взяла большой автомобиль, принадлежавший подразделению, заполнила бак до отказа бензином, потом припарковалась напротив гаража, словно ожидая срочный приказ. В этом не было ничего подозрительного, им ведь приходилось работать в самое разное время — в конце концов, они на регулярной службе. Однако после обеда, когда механики ушли домой и сторож-араб запер помещение, она взяла ключи у ночного сторожа, а его самого отослала домой. Потом завела автомобиль внутрь, в ангар, где их моют, — они закрываются почти герметически. И даже не видно, что там есть машина. Сначала она заперла гараж изнутри, потом выключила весь свет и завела мотор большого автомобиля. А утром ее нашли мертвой — на шоферском месте, она отравилась выхлопными газами.

— Записки она не оставила. А теперь мне предстоит неприятная задача — сообщить о происшедшем ее матери в Гемпшир.

— Но почему? — с досадой воскликнул я. Это было нелепо, но я заметил, что многие ведут себя нелепо в подобных случаях, — словно им нанесли смертельную обиду. — Она казалась такой спокойной и счастливой.

Начальница Анны смерила меня долгим взглядом. — Она ведь вам ничего не сказала, верно? Когда Анна пришла за виски, то получила известие о том, что ее муж пропал без вести. Он служил на морском тральщике. Она положила письмо в сумку и пошла к вам. Никто ничего не заметил. Думаю, причину надо искать в этом. А вы как думаете? Что я мог сказать? У меня не было слов. Появиться и исчезнуть с такой ошеломляющей быстротой… Я чувствовал себя совершенно опустошенным, ведь она лишила меня не только своего непосредственного присутствия, но и, возможно, свиданий, которые ждали нас в будущем. Она словно перевернула стол, за которым я работал. Даже если моим коллегам и показалось, что я более задумчив и погружен в себя, чем обычно, они не выдали этого ни единым словом. Я был совершенно ошеломлен. А ведь впереди — целый рабочий день. К счастью, работы оказалось много; меня дергали за рукав чуть ли не каждые полминуты, и я хотя бы этим мог объяснить свою невнимательность. У меня не было сомнений, что ее образ скоро поблекнет, ведь я почти ничего о ней не знал; а она, вопреки всему этому, с поразительной ясностью являлась мне в воспоминаниях. Я воспринимал ее, словно статую, стоящую в нише и ни с чем не соотносящуюся, вне времени и пространства, но это нисколько не умаляло ее значимости. Анна Фарнол! Многие месяцы это ничем не примечательное имя звучало у меня в ушах, пока она не исчезла со сцены, с театра военных действий, из тогдашнего времени.

Война! Принц был занят не только экономическими проблемами собственной страны, но и теми, что угрожали разрушить европейскую структуру. Поначалу казавшаяся мне откровенной профанацией, зряшной потерей времени, «служба» принца в Красном Кресте обернулась бесценным источником информации, это было своего рода окно в новую нацистскую Европу; более того, центральный офис находился в Женеве, а традиционно нейтральные швейцарцы оставались свободными. По крайней мере, номинально немцы не отрекались от своей подписи под конвенцией, и служащие Красного Креста все еще имели квази-дипломатический статус во всем мире. Меня удивило, когда однажды утром принц объявил, что намерен посетить Францию, как только «все немного утрясется». И неожиданно мой собственный мир, потерянный мир дружбы и юношеского счастья, который я поместил в дальний уголочек памяти, вернулся ко мне въяве — в виде письма в алом ящике. Оно было от Констанс. Письмо от Констанс! Я едва верил своим глазам, когда смотрел на знакомый почерк, ведь, если честно, я никак не ожидал увидеть его снова. В одну секунду вся исчезнувшая реальность воскресла вновь; меня затопили воспоминания. Это была лишь короткая записка, «пробная» записка, как она назвала ее, чтобы проверить, нельзя ли отыскать меня через принца. Ей было известно о его связях с Красным Крестом, к тому же пока еще действовала почтовая связь через Турцию. Однако в записке Констанс содержалось нечто еще более важное — Сэм получил назначение на Ближний Восток и скоро должен быть там — если уже не приехал. Я соскочил со стула, как будто Сэм был тут, рядом. Сэм! Фантастическая новость, тем более что ему наверняка известно, где меня искать. Номер телефона принца можно было найти в любом справочнике.