Гм… «Цель прилета». Вероятно, они не знают иного способа сообщения, кроме воздушного. Однако что я могу ответить ему?

— Откуда — я уже сказал вам. Ничего большего вам сообщить не могу, потому что и сам не знаю, как попал сюда. И мне очень хотелось бы поскорее вернуться в Москву.

— Вернуться в Москву? — Эль обернулся к толпе и, очевидно, перевел слушателям мой ответ. Послышались восклицания удивления и смех.

Я начал сердиться.

— Право, в этом нет ничего смешного, — сказал я Элю. — И я, со своей стороны, просил бы вас ответить мне, кто вы и где я нахожусь. Как называется этот город, в каком государстве он находится?

— Не сердитесь, прошу вас, — ответил Эль. — Я вам объясню потом, почему ваш ответ вызвал смех. Отвечу по порядку на ваши вопросы. Мы — граждане… — он несколько запнулся, — чтобы быть вам понятным, я скажу, что мы граждане Союза Советских Социалистических Республик.

— Эс-эс-эс-эр? — воскликнул я.

— Почти так, — улыбаясь, ответил Эль. — Город этот — если теперь вообще можно говорить о городах — называется Радиополис — Город радио.

— А Москва далеко?

— В трех минутах лета.

— Летим скорее туда, я хочу…

— Не так скоро. Вы еще посмотрите на вашу Москву. А пока нам нужно еще о многом переговорить с вами и многое выяснить. Надеюсь, что к утру все объяснится.

— Арест? — спросил я.

Эль в задумчивости поднял глаза вверх, с видом человека, желающего что-то припомнить, потом вынул из кармана маленькую книжку, перелистал ее («словарь», — подумал я) и ответил с улыбкой.

— Нет, не арест. Но простая мера предосторожности. Исключительный случай. Я объясню вам. Я прилечу ровно в полночь, то есть в десять часов.

— Значит, раньше?

— Это и будет ровно в полночь. У нас десятичный счет времени. А вас пока проводит Эа. — И Эль что-то сказал Эа. Эа, юноша, который первым заговорил со мной, подошел ко мне и, приветливо кивнув головой, жестами предложил мне идти за собой. Протестовать, возражать? Что мог я сделать, один против всех? Я пошел, едва поспевая за своим легконогим «конвоиром», как мысленно назвал я его, в боковую аллею. Встречные бросали на меня взгляды, в которых светилось удивление и любопытство. Очевидно, их поражал мой костюм. Скоро мы вышли на небольшую площадку среди дубовой рощи. В центре площадки стояло несколько маленьких авиеток неизвестной мне конструкции, с двумя пропеллерами: впереди и сверху, но без крыльев и без мотора.

Мой спутник указал на место для меня и уселся сам у управления. Я последовал за ним. Эа нажал кнопку. Верхний пропеллер почти бесшумно завертелся, и мы быстро начали отвесно подниматься. Полет наш продолжался не больше пяти минут, но, вероятно, мы достигли большой вышины, так как даже в своем суконном костюме я почувствовал холод.

Вдруг сбоку от нас показалась огромная круглая площадка, неподвижно висящая в воздухе. Мы поднялись еще выше и опустились на эту площадку. Посреди нее стояло круглое железное здание с куполообразной крышей.

«Воздушная тюрьма, — подумал я. — Отсюда не убежишь. Странные эти люди: не знают слова «арест», а строят такие тюрьмы, которым позавидовали бы строители Бастилии!»

Мой молодой спутник ушел, оставив меня одного. Я подошел к краю площадки, обнесенной железной оградой, посмотрел вниз и невольно залюбовался.

Здесь, наверху, еще ярко светило солнце, а внизу уже легли синие тени. Вся видимая площадка до горизонта напоминала шахматную доску, с черными клетками лесов и более светлыми — полей. Какие-то реки или каналы прямой голубовато-серебристой лентой прорезали эту шахматную доску в нескольких местах. Домов не было видно в синеве сумерек. Повернувшись вправо, я увидел нечто, заставившее меня вскрикнуть. В лучах заходящего солнца сверкали золотом главы кремлевских церквей, Иван Великий, соборы. Нет никакого сомнения: это московский Кремль. И все же это был не тот московский Кремль, который знал я… Нельзя было узнать и Москвы-реки. Ее, очевидно, выпрямили. Яузы совсем не было видно. Я напрягал зрение, пытаясь рассмотреть Москву с этой высоты. Но Эа легко коснулся моего плеча и жестом предложил следовать за ним. Я повиновался и, вздохнув, переступил порог моей тюрьмы.

Странная, необычная тюрьма! Огромный круглый зал был залит светом. Все стены уставлены шкафами с книгами. Перед полками стоят столы с неизвестными мне инструментами, похожими на сломанные фотографические аппараты и микроскопы. А всю середину комнаты занимал огромный телескоп. Или у них особая система содержания преступников, или… или у них совсем нет тюрем, и меня поместили в обсерваторию, как наиболее надежное, трудное для побега место. Так оно и оказалось.

Ко мне подошел пожилой, но бодрый и жизнерадостный человек, с несколько монгольским типом лица, такой же безволосый, как Эль. Он радушно поднял руку в знак приветствия, с любопытством изучая меня. Я постарался скопировать его приветственный жест. Рядом с ним стояла, по-видимому, девушка, в голубой тунике. Она так же поздоровалась со мной. Затем пожилой человек указал мне на дверь в соседнюю комнату, куда я и прошел в сопровождении Эа. Эта комната была тоже круглая, но поменьше. Здесь не было инструментов. Комната была обставлена простой, но удобной мебелью и служила, очевидно, гостиной или столовой. У стены стоял небольшой белый экран из какого-то металла, в квадратный метр величиной, и около него черный лакированный ящик. Эа предложил мне сесть. На этот раз я охотно выполнил его предложение. Я чувствовал себя несколько усталым. Этого мало. Мне хотелось есть. Но как мне объяснить это?

Я просительно посмотрел на Эа, поднес руку к открытому рту и сделал вид, что жую. Эа подошел ко мне и внимательно посмотрел в рот. Он не понял меня, очевидно, подумал, что у меня что-нибудь болит. Я отрицательно замотал головой и начал выразительно жевать и глотать. Удивительно непонятливый народ! Я изощрял все свои мимические способности. Эа с напряженным вниманием наблюдал за мною. Наконец он, по-видимому, понял меня и, кивнув головой, вышел из комнаты. Я вздохнул с облегчением. Но мне скоро пришлось разочароваться. Эа принес на золотом блюдечке облатку какого-то лекарства и маленькую рюмочку воды, чтобы запить это снадобье. Я сделал довольно энергичный жест рукой, выражавший мою досаду, и резко отстранил его тарелочку. Эа не обиделся, а скорее опечалился. Потом он вдруг поднес ко рту свою руку с прикрепленным к ладони телефоном и что-то сказал. Свет мгновенно погас.

«Рассердился», — подумал я.

Вдруг экран загорелся белым светом; на нем я увидел угол комнаты и сидящего в кресле Эля. Изображение было так живо, что мне показалось, будто я вижу историка сквозь открывшееся окно в соседней комнате. Эль поднялся, подошел к самому экрану и, с улыбкой глядя на меня, спросил:

— Что у вас случилось? Вы голодны? Почему вы отказались от таблетки? Ее нужно проглотить, и ваш голод будет утолен. Мы не жуем, только глотаем. Вот почему Эа и не поняла вашей мимики.

— Но я не привык к такой пище, — смущенно ответил я, удивляясь, почему Эль сказал про юношу «Эа не поняла».

— Завтра мы приготовим вам что-нибудь получше, по вашему московскому вкусу, — опять улыбнулся Эль, — а сегодня уж поужинайте таблеткой. Я буду в десять, — напомнил он.

Экран погас, свет в комнате вспыхнул.

Я, улыбаясь, кивнул головой Эа, взял таблетку, проглотил и запил водой. Таблетка была ароматичной и оставила приятный привкус во рту. Не прошло и минуты, как я почувствовал сытость и жестом поблагодарил Эа. Он улыбнулся с довольной улыбкой. Он или она? Этот вопрос интересовал меня. Все эти новые «москвичи» так мало отличаются друг от друга и по сложению, и по костюму, что трудно различить пол. Как бы мне спросить Эа? Если они говорят на эсперанто, то… надо вспомнить. В эсперанто много латинских корней. Мужчина, муж по-латыни vir (вир). Попробуем.

— Ви виро? (Вы мужчина?)

Эа рассмеялась, отрицательно качнула головой и шаловливо выбежала из комнаты. Кто бы мог подумать! Совсем мальчишка!