Т. е. Тухачевский еще не начал наступать своим Западным фронтом на польский Северный фронт, а Пилсудский уже согласовал отступление на 250 км на запад, с оставлением почти всей Белоруссии. И этого добился советский Юго-Западный фронт и главным образом 1-я Конная армия Буденного!
К концу июля уже вся территория Малороссии была очищена от оккупантов, вместе с которыми в Польшу сбежал и глава «самостийников» Петлюра. В Варшаве его приняли более чем холодно, а польский министр иностранных дел С. Патек заявил, что в Польше с Петлюрой как с политическим деятелем никто разговаривать не будет, так как там на него «смотрят как на атамана бандитов, которого можно использовать в борьбе с большевиками».
* * *
Оторвавшись от преследователей, поляки остановились только недалеко от Варшавы, чтобы отдышаться. Тем временем генерал Вейган, воспользовавшись короткой передышкой, разработал план польского контрнаступления. [130]
Тухачевский, уже предвкушавший, как на белом коне въедет в Париж, не обращал внимания на угрожавший с Вислы контрудар. Не желая ни с кем делить лавры победы, он только погонял своих вконец измученных красноармейцев. Михаил Николаевич не стал дожидаться, пока армии наступавшего на Лемберг Егорова повернут на Любин, чтобы вместе довершить разгром «белопольских банд». Дело в том, что с Егоровым шел И. В. Сталин, а покровителю Тухачевского Троцкому (как казалось Михаилу Николаевичу) не хотелось делить «лавры победы» с «чудесным грузином», примыкавшим к «гвардии» Ленина. Так же, как не хотелось их делить с Егоровым самому Тухачевскому. (Позже Лев Давидович ухитрится обвинить в поражении Сталина, который якобы «боялся, что Тухачевский, взяв Варшаву, перехватит» у него Лемберг».)
Командарм 1-й конной С. М. Буденный вспоминал:
«Из оперативных сводок Западного фронта мы видели, что польские войска, отступая, не несут больших потерь. Создавалось впечатление, что перед армиями Западного фронта противник отходит, сохраняя силы для решающих сражений… Мне думается, что на М. Н. Тухачевского в значительной степени влиял чрезмерный оптимизм члена РВС Западного фронта Смилги и начальника штаба фронта Шварца. Первый из них убеждал, что участь Варшавы уже предрешена, а второй представлял … главному, а следовательно, и командующему фронтом ошибочные сведения о превосходстве сил Западного фронта над противником в полтора раза».
Впрочем, в поведении Троцкого в те дни действительно было очень много странного, что могло бы ввести в заблуждение «красного Бонапарта». Льву Давидовичу казалось невыполнимым [131] принудить крестьянскую массу, составлявшую подавляющее большинство красноармейцев, свергать «чужую» польскую буржуазию в Варшаве.
Он прекрасно знал, что все больше мужиков уходит в леса, чтобы бороться с выгребающими последнее продотрядами и еще в феврале 1920 года безуспешно предлагал ЦК заменить продразверстку твердым налогом. Как раз в дни решающих боев под Варшавой, 15 августа, началось самое крупное Тамбовское восстание. В этих условиях даже Троцкому поход на Польшу и дальше, на Запад, представлялся слишком рискованным. Свою позицию в те дни он охарактеризовал в мемуарах следующим образом:
«Мы изо всех сил стремились к миру, хотя бы ценою крупнейших уступок. Может быть, больше всех этой войны не хотел я, так как слишком ясно представлял себе, как трудно нам будет вести ее после трех лет непрерывной гражданской войны…»
Учитывая вышесказанное, крайне странно, что в момент наибольших успехов Красной Армии за решение «отказаться совсем» от наступления на Варшаву, остановиться на Западном Буге и добиваться заключения мира выступал один только Троцкий. (Именно Троцкий, а не Сталин.)
Впрочем, не менее странным, чем поведение Троцкого, было в дни «похода за Вислу» поведение другого «посвященного» – большевика К. Радека, который, по словам К. Малапарте (Н. Зуккерта), был «единственным человеком, не питавшим иллюзий насчет возможной революции в Польше».
* * *
Ленин в мечте о советской Польше, а там, гляди, и советской Германии совершил одну серьезную [132] оплошность и одну серьезную глупость. Он полагал, что при вторжении Красной Армии на территорию Польши у польских рабочих взыграет чувство классовой солидарности, а у тех вдруг сыграло совсем иное чувство – национальное. А вот глупость его состояла в том, что он решил с ходу внедрить в Польше российскую «модель» комбедов. В районах, «освобожденных» Красной Армией, помещичьи земли передавались не крестьянам, а батрацким комитетам. Совершенно они не учли и роли католической церкви в жизни поляков. Все это в совокупности во многом и предопределило исход всей кампании{8}.
А доблестная польская армия продолжала драпать без оглядки, бросая все, что так любезно предоставили ей союзники. Впереди отступавших мчалась доблестная польская кавалерия (лучшая в Европе). Польские жолнеры убегали так быстро, что плохо обутая, одетая и зачастую вооруженная одними винтовками без патронов (иногда винтовка со штыком приходилась на пятерых красноармейцев), т. к. обозы безнадежно отставали, красноармейская толпа, в которую превратилось воинство Тухачевского, не успевала их догонять.
14 августа 1920 г. Пилсудский ввел заградительные отряды с пулеметами, которые расстреливали отступавшие польские части. Тогда же, в августе Антанта спешно, через Румынию, направила полякам около 600 орудий, которые были немедленно введены в бой. [133]
Прорвав оборону поляков, Тухачевский, совершенно необоснованно возомнивший себя Наполеоном, совершил глубокий рейд в направлении Варшавы, оторвался от своих тылов, потерял управление войсками и в результате потерпел сокрушительное поражение. 4-я армия и две дивизии 15-й армии вынуждены были перейти границу Восточной Пруссии, где их интернировали, остальные части и соединения беспорядочно отступали, а сам Тухачевский едва избежал плена.
«Мировую революцию» постигла жесткая катастрофа. После «чуда на Висле» разбитые Вейганом войска Тухачевского побежали назад еще быстрее, чем от них убегали «пилсудчики». Впереди отступавших неслась конница Буденного. Еще недавно присылавшего телеграмму со словами «обнимаю героя Буденного» Троцкого за провал наступления буденновцы «достать», конечно, не могли, но его «земляков»… Недаром в 1920 году [134] главный раввин Москвы Яков Мазе скажет: «Троцкие делают революцию, а Бронштейны платят по счетам». В результате: «… по Полонному, Любару, Прилукам, Аннополю, Березову, Таращам шестая девизия Апанасенки прошла такими еврейшими погромами, каких еще свет не видывал».
«Бонапартизм» Тухачевского имел самые катастрофические последствия не только для «мировой революции», но и для Советской России.
После подписания 18.03.1921 г. мирного договора с Польшей под ее национальным и религиозным гнетом очутилось население Западной Белоруссии и Западной Украины. Россия обязалась выплатить своей бывшей провинции контрибуцию в 10 млн. рублей золотом, которую личный казначей Ленина Ганецкий (Фюрстенберг) доставил в натуральном виде – царскими бриллиантами, жемчугом, золотом, ювелирными изделиями.
* * *
17 августа 1920 г. в Минске начались советско-польские переговоры, а Пилсудский втайне от сейма подготовил и произвел захват Вильнюса и Виленской области.
9 октября 1920 года войска генерала Желиговского уже вторглись в пределы Литвы и захватили Вильно и Виленскую область, провозгласив там «срединную Литву», присоединили ее к Польше на правах автономной провинции.
