В вагоне-ресторане было пусто. С тех пор, как на каждой станции стали продавать горячие обеды, желающих платить за сомнительный путевой сервис значительно поубавилось.

– У вас есть портвейн? – поинтересовался я у молоденькой официантки.

– Портвейн? – удивилась она. – Я спрошу. И упорхнула в сторону кухни.

– Я люблю портвейн, – заметил Счастливцев. – Три семерки.

– А я все больше пью тринадцатый.

– Никогда не пробовал.

Официантка вновь нарисовалась возле столика.

– Портвейна нет. Только сухое вино, водка и пиво.

– Несите водку, – сказал я. – Бутылку. – Полистал меню. – И вот это под водку. Вы как?

Счастливцев кивнул.

– Скажите, я мог вас где-то раньше видеть? – спросил он, когда нам принесли бутылку водки и холодные закуски.

– У меня такое лицо, что я одновременно напоминаю очень многих. Недавно, к примеру, один врач принял меня за какого-то своего знакомого.

– Врач?

– Психиатр.

Лицо капитана на мгновение омрачилось. Помнит, понял я, как проводил дни и ночи в желтом доме. Это ничего. Даже неприятные воспоминания – это всегда жизненный опыт.

– Ну, за знакомство, – сказал я, поднимая рюмку. Чокнулись. Он выпил залпом. Я тоже. Информаторы докладывали – поддать Счастливцев любит, умеет пить долго и хорошо. Вот только он предпочитал в этом деле одиночество, к тому же заливал в себя исключительно портвейн. А теперь у него был очень особенный собутыльник, способный любого напоить до смерти.

– Может, отполируем пивом? – предложил я и улыбнулся заговорщицки. Подобная улыбка должна вызвать ответное понимание в любом алкоголике. Она и вызвала.

– Конечно, – он поднял руку, – девушка, принесите, пожалуйста, четыре кружки пива…

– Сразу четыре? – переспросила официантка.

– Да, мы быстро пьем. – Понимание было достигнуто.

Пока мы пили пиво, я соображал, как бы отвлечь его, чтобы растворить таблеточку. Следом за первыми четырьмя кружками он заказал еще по паре пива.

Вскоре язык у Счастливцева развязался, и разговор приобрел доверительный характер, потек свободно, как водка в рюмки.

– Самое главное, – говорил Счастливцев спустя пару часов бурных возлияний, – это справедливость для всех. Вот искореним преступность в России – и тогда заживем. Только вдумайся, Василий, какая жизнь будет. Без страха, без обмана, без зависти. Все будут счастливы. И женщины тогда будут рожать много детей. И с демографией в России все будет в порядке.

– Женщины рожают больше всего в Африке, – возразил я. – А там уровень жизни невысокий.

– При чем тут Африка? – капитан тепло улыбнулся, и я понял, что его уже повело – редко, кто мог похвастаться, что видел улыбку на лице «вечного мента». – Это же совсем другая культура.

– Вот именно. А у нас культура – один, два ребенка. Это укоренилось. Это в российских традициях. В русских традициях.

– Позволь не согласиться, – возразил Счастливцев. – До революции в семьях было по шесть-семь детей. И не только в крестьянских семьях, но и в семьях дворян. Я отлично это помню… – Он осекся.

– А каком смысле, помнишь? – удивился я.

– Я хотел сказать, знаю, – поправился капитан. – И у нас так будет. Главное, чтобы все было по справедливости. Для всех и для каждого. А преступность, – он сжал кулак, – вот у меня где будет. Всех татей под корень изведу. Всю их воровскую породу.

– Девушка, – крикнул я, – принесите еще бутылку водки. – И предложил: – За справедливость надо выпить!

– Не вижу никаких препятствий, – согласился Счастливцев. Я понял, что мне удастся напоить капитана.

– Преступность совершенно распоясалась, – говорил он, хмуря светлые брови, – дошло до того, что в нашем городе законопослушный гражданин выглядит белой вороной. Грабежи и квартирные кражи случаются ежедневно.

– Некоторые умеют себя защитить, – заметил я.

– Вынуждены. Просто потому, что власти не справляются. Воры совершенно обнаглели. Даже в мою квартиру на днях забрался какой-то негодяй. Полагаю, он сильно пожалел об этом.

Я поспешно спрятал под стол левую руку, на которой были отчетливо заметны следы стальных челюстей капкана.

Мы выпили еще по кружке пива, потом еще водки, и снова за справедливость, долженствующую воцариться в мире, затем Счастливцев заказал еще по паре пива. Мне уже не хотелось пить, но капитан настаивал. Тосты говорил он, перейдя на тихие приглушенные интонации. Или мне в пьяном угаре чудились вкрадчивые нотки в голосе заговоренного мента. Затем мы выпили за честь русских офицеров. За то, чтобы не было войны, «ибо войны в двадцатом столетии постоянно сотрясали Русь и нанесли ей непоправимый ущерб». Потом тосты пошли один за другим. Поскольку право слова перешло ко мне, то в самом конце мы пили за то, чтобы бабки были и бабы любили. Сознание мое настолько затуманилось, что я напрочь запамятовал о таблеточках и о том, что мой собутыльник сегодня должен отправиться в морг. Я вообще забыл обо всем. Зато начал делиться с объектом собственными переживаниями. Говорил, что у меня работа очень нервная, что я постоянно испытываю стресс, и дошел уже до того, что меня посещают галлюцинации, да такие жуткие, что даже телевизионный психолог не помогает. Он оказался более стойким – тащил меня на себе по коридору в наше купе, сетовал, что русские не могут культурно пить, что его это всерьез расстраивает, потому что он тоже русский, хоть и самый старый из всех русских. Эти его слова меня несколько удивили, но значения я им не придал, потому что уже мало что понимал. До такой степени не наливался даже портвейном «13».

В тамбуре мы столкнулись с проводницей.

– Следи там, чтобы не наблевал, – крикнула она вслед.

Затем мы вломились в каюту, я грохнулся мимо полки и уснул…

Под утро я проснулся с мутной головой, зато на полке. Мой сосед заботливо подобрал меня с пола. Я осознал, что наговорил вчера кучу лишнего, и самое главное, так и не добился успеха в этом сложнейшем деле. Я встал, выглянул в окно, за ним были предрассветные сумерки. Яркие зарницы освещали горизонт. А Счастливцев безмятежно спал. Беззащитный кадык манил и требовал немедленных действий.

Вчера мы, конечно, хорошо посидели, я даже проникся к «вечному менту» чем-то вроде симпатии. Но что поделаешь, мир несправедлив, и каждый должен хорошо делать свою работу.

Я аккуратно поднял полку, стараясь не шуметь. Расстегнул сумку, пошарил в ней, нащупал кобуру с пистолетом, осторожно надел на себя, накинул сверху пиджак. Если бесшумно решить проблему не получается, не будем чистоплюйствовать, воспользуемся единственной возможностью. Придется прыгать с поезда, но это несложно. Он идет медленно, будто специально, чтобы дать мне возможность сделать дело и уйти по-тихому.

«Да где же этот проклятый нож?», – подумал я. И в это самое мгновение меня кто-то схватил за плечо.

– В чем дело?! – спросил я, вздрогнув всем телом. Никак не думал, что объект проснется.

– Ты мне за все ответишь, стерва! – выдавил «вечный мент» шелестящим шепотом.

– Стерва? Я это – он. То есть я – это я! – Я резко обернулся. Счастливцева было не узнать. Страшная гримаса исказила лицо, даже не лицо, а морду… существа из кошмарных снов, вместо глаз – бельма, из перекошенного рта клочьями падает слюна, нос в складках, как у волка, подергивается. Вечный мент мотал головой, словно пытался сбросить морок.

– Не надо, – попросил я, чтобы задержать расправу, и сразу же ударил врага поддых. Я привык действовать без промедления. По опыту знал, в такой ситуации лучше опередить противника. И все равно не успел. Он перехватил руку, вывернул, а потом… подхватил меня и швырнул в окно. Я приложился ногами о столик, выбил головой толстое стекло и покатился по насыпи, ударяясь попутно то пострадавшей головой, то ушибленными ногами. И остался лежать в канаве, погрузив локти в воняющую навозом грязь. Из мыслей в травмированной голове осталась только одна: «Это пи.дец!» Да и та какая-то мутная. Всё стучалась в черепную коробку: «Впустите! Впустите!» Удар был такой силы, что я так и не понял – треснуло вагонное стекло или моя несчастная черепушка. Сознание витало где-то над телом, никак не желая в него возвращаться.