– Николай Еремеев, – громко ответил Вараксин и, вынув из-за передника фуражку, не торопясь натянул ее на мокрую голову.

– Расходитесь, расходитесь, – покрикивал околодочный. Самгин взглянул в суровое лицо Вараксина и не сдержал улыбки, – ему показалось, что из глубоких глазниц слесаря ответно блеснула одобрительная улыбка.

«Мог застрелить, – думал Самгин, быстро шагая к дому под мелким, но редким и ленивым дождем. – Это не спасло бы его, но... мог!»

Он был доволен собою и вместе с этим чувствовал себя сконфуженно.

«Вот – пришлось принять косвенное участие в экспроприации, – думал он, мысленно усмехаясь. – Но – Иноков! Несомненно, это он послал Вараксина за мной... И эта... деятельность – по характеру Инокова как нельзя более».

Как всякий человек, которому удалось избежать опасности, Самгин чувствовал себя возвышенно и дома, рассказывая Безбедову о налете, вводил в рассказ комические черточки, говорил о недостоверности показаний очевидцев и сам с большим интересом слушал свой рассказ,

– Анархисты, – безучастно бормотал Безбедов, скручивая салфетку, а Самгин поучал его:

– Сомнительная достоверность свидетельских показаний давно подмечена юридической практикой, и, в сущности, она лучше всего обнажает субъективизм наших суждений о всех явлениях жизни...

– А, ну их к чорту, свидетелей, – сердито сказал Безбедов. – У меня подлец Блинов загнал две пары скобарей, – лучшие летуны. Предлагаю выкуп – не берет...

На другой день утром Самгин читал в местной газете:

«Есть основания полагать, что налет был случаен, не подготовлен, что это просто грабеж». Газета монархистов утверждала, что это – «акт политической разнузданности», и обе говорили, что показания очевидцев о количестве нападавших резко противоречивы: одни говорят – нападали двое, другие видели только одного, а есть свидетель, который утверждает, что извозчик – участвовал в грабеже. Арестовано, кроме извозчика, двое: артельщик, которого ограбили, и столяр – один из очевидцев нападения. Эти заметки газет не вызвали у Самгина никаких особенных мыслей. Об экспроприациях газеты сообщали все чаще, и Самгин хорошо помнил слова Марины: «действуют мародеры». Вообще эпизод этот потерял для Самгина свою остроту и скоро почти совершенно исчез из его памяти, вытесненный другим эпизодом.

Как-то вечером Самгин сидел за чайным столом, перелистывая книжку журнала. Резко хлопнула дверь в прихожей, вошел, тяжело шагая, Безбедов, грузно сел к столу и сипло закашлялся; круглое, пухлое лицо его противно шевелилось, точно под кожей растаял и переливался жир, – глаза ослепленно мигали, руки тряслись, он ими точно паутину снимал со лба и щек.

Самгин молча смотрел на него через очки и – ждал.

– Н-ну, вот, – заговорил Безбедов, опустив руки, упираясь ладонями в колена и покачиваясь. – Придется вам защищать меня на суде. По обвинению в покушении на убийство, в нанесении увечья... вообще – чорт знает в чем! Дайте выпить чего-нибудь...

Самгин не торопясь пошел в спальню, взял графин воды, небрежно поставил его пред Безбедовым; все это он делал, подчеркивая свое равнодушие, и равнодушно спросил:

– Что случилось?

– Влепил заряд в морду Блинову, вот что! – сказал Безбедов и, взяв со стола графин, поставил его на колено себе, мотая головой, говоря со свистом: – Издевался надо мной, подлец! «Брось, говорит, – ничего не смыслишь в голубях». Я – Мензбира читал! А он, идиот, учит:

«Ты, говорит, не из любви голубей завел, а из зависти, для конкуренции со мной, а конкурировать тебе надобно с ленью твоей, не со мной...»

Говорил он, точно бредил, всхрапывая, высвистывая слова, держал графин за горлышко и, встряхивая его коленом, прислушивался, как булькает вода.

Жутко было слышать его тяжелые вздохи и слова, которыми он захлебывался. Правой рукой он мял щеку, красные пальцы дергали волосы, лицо его вспухало, опадало, голубенькие зрачки точно растаяли в молоке белков. Он был жалок, противен, но – гораздо более – страшен.

Самгин не скоро получил возможность узнать: что же и как произошло?

Безбедов не отвечал на его вопросы, заставив Клима пережить в несколько минут смену разнообразных чувствований: сначала приятно было видеть Безбедова испуганным и жалким, потом показалось, что этот человек сокрушен не тем, что стрелял, а тем, что не убил, и тут Самгин подумал, что в этом состоянии Безбедов способен и еще на какую-нибудь безумную выходку. Чувствуя себя в опасности, он строго, деловито начал успокаивать его.

– Если вы хотите, чтоб я защищал вас, – вы должны последовательно рассказать...

Безбедов поставил графин на стол, помолчал, оглядываясь, и сказал:

– Ну... Встретились за городом. Он ходил новое ружье пробовать. Пошли вместе. Я спросил: почему не берет выкуп за голубей? Он меня учить начал и получил в ухо, – тут чорт его подстрекнул замахнуться на меня ружьем, а я ружье вырвал, и мне бы – прикладом – треснуть...

Он замолчал, даже поднял руку, как бы желая закрыть себе рот, и этот судорожный наивный жест дал Самгину право утвердительно сказать:

– Вы знали, что ружье заряжено.

– Да. Он сказал, когда оно было в моих руках... когда я смотрел его, – угрюмо сознался Безбедов и схватился руками за растрепанную голову, хрипя:

– Тетка – вот что! Если он в суд подаст, тогда она... А он – подаст! Вы с ней миндальничаете...

– Не говорите глупостей, – предупредил Самгин и поставил профессиональный вопрос:

– Свидетели – были?

– Нет, – никого, – сказал Безбедов и так туго надул щеки, что у него налились кровью уши, шея, а затем, выдохнув сильную струю воздуха, спросил настойчиво и грубо:

– Вина нет у вас?

Встал и, покачиваясь, шаркая ногами, как старик, ушел. Раньше чем он вернулся с бутылкой вина, Самгин уверил себя, что сейчас услышит о Марине нечто крайне важное для него. Безбедов стоя налил чайный стакан, отпил половину и безнадежно, с угрюмой злостью повторил:

– Подаст, идиот! Раньше – побоялся бы тетки, а теперь, когда все на стену лезут и каждый день людей вешают, – подаст...

Следовало не только успокоить его, но и расположить в свою пользу, а потом поставить несколько вопросов о Марине. Сообразив это, Самгин, тоном профессионала, заговорил о том, как можно построить защиту:

– Вы, очевидно, действовали в состоянии невменяемом, – закон определяет его состоянием запальчивости и раздражения. Такое состояние не является без причины, его вызывает оскорбление, или же оно – результат легкой, не совсем нормальной возбудимости, свойственной субъекту. Последний случай требует медицинской экспертизы. Свидетелей – нет. Показания потерпевшего? Выстрел был сделан из его ружья. Он мог быть сделан случайно, во время осмотра оружия, вы могли и не знать, что оно заряжено. Наконец, если вы твердо помните, что потерпевший действительно замахнулся ружьем, – вы могли вступить с ним в борьбу из-за ружья, и выстрел тоже объясняется как случайный. Не исключен и мотив самообороны. Вообще – защита имеет неплохой материал...

Деловую речь адвоката Безбедов выслушал, стоя вполоборота к нему, склонив голову на плечо и держа стакан с вином на высоте своего подбородка.

– Ловко, – одобрил он негромко и, видимо, очень обрадованный. – Очень ловко! – и, запрокинув голову, вылил вино в рот, крякнул.

– Но все-таки суда я не хочу, вы помогите мне уладить все это без шума. Я вот послал вашего Мишку разнюхать – как там? И если... не очень, – завтра сам пойду к Блинову, чорт с ним! А вы – тетку утихомирьте, расскажите ей что-нибудь... эдакое, – бесцеремонно и напористо сказал он, подходя к Самгину, и даже легонько дотронулся до его плеча тяжелой, красной ладонью. Это несколько покоробило Клима, – усмехаясь, он сказал:

– А – сильно боитесь вы Марины Петровны!

– Боюсь, – сказал Безбедов, отступив на шаг, и, спрятав руки за спину, внимательно, сердито уставился в лицо Самгина белыми глазами, напомнив Москву, зеленый домик, Любашу, сцену нападения хулиганов. – Смешно? – спросил Безбедов.