Неверующие могут быть довольны, потому что вера в высшее дана не каждому. Совсем не обязательно бояться божьей кары после смерти, адского огня — в существовании ада и рая вообще многие сомневаются. Но религия, не важно какая, удерживает человека не праведном пути — не из-за страха перед Господом, а ответственностью перед собственными совестью и нравственностью.
Какими добрыми и прекрасными стали бы все люди, если бы они каждый вечер, перед тем как заснуть, припоминали все события дня и оценили свое — хорошее или плохое — участие в них. Тогда невольно, с каждым днем, становишься немного лучше и со временем достигаешь чего-то значительного. Этот простой способ доступен всем, стоит небольших усилий, зато очень действенный. Каждый должен поверить в истину: "Силен тот, у кого чистая совесть!".
Суббота, 8 июля 1944 г.
Брукс приобрела на аукционе в Бефервайке клубнику. Она поступила в контору очень запыленная, вперемежку с песком, но зато в огромном количестве. Не меньше двадцати четырех ящиков для фирмы и для нас. Сегодня же вечером мы законсервируем шесть банок свежих ягод и сварим восемь банок джема. А завтра утром Мип будет готовить джем для конторы.
В пол первого, как только за последним рабочим захлопнулась входная дверь, папа, Петер и ван Даан бросились вниз по лестнице — за ящиками. Анна между тем набирала горячую воду из крана, а Марго уносила ведра. Все при деле! С каким-то странным ощущением я вошла в заполненную народом кухню конторы: там уже были Мип, Беп, Кляйман, Ян, папа, Петер — в общем, почти все обитатели Убежища и их помощники, и это среди белого дня! Шторы и окна открыты, каждый говорит в полный голос, хлопает дверями — у меня даже началась дрожь от волнения. "Собственно, скрываемся ли мы еще?" — спросила я себя. Наверно, такое же чувство я испытаю, когда в действительности окажусь на воле. Набрав полную кастрюлю, я быстро поднялась наверх, где в кухне у стола меня уже ждали. Мы принялись перебирать и чистить ягоды — если можно так сказать, поскольку больше исчезало во ртах, чем в ведре. Вскоре понадобилась новая порция клубники, Петер побежал за ней вниз, но тут два раза позвонили во входную дверь, и все работы приостановились. Петер вернулся, закрыв за собой нашу потайную дверь. Мы топтались на месте от нетерпения, но не могли пользоваться водопроводом и только смотрели на ягоды. Святое правило: "Посторонние в доме — не открывать краны" должно неукоснительно выполняться.
В час явился Ян и сообщил, что приходил почтальон. Петер ринулся вниз, но новый звонок заставил его вернуться. Я стала прислушиваться на лестнице: кто же пришел. В конце концов, мы с Петером подобно двум ворам, перегнулись через перила, пытаясь разобрать звуки снизу. Так как чужих голосов не доносилось, Петер осторожно спустился на несколько ступенек и позвал: "Беп!". Потом еще раз: "Беп!". Но шум снизу перекрывал его голос. Петер дошел до кухни, однако вскоре в панике вернулся: Кляйман предупредил его, что в конторе ревизор. Снова дверь на замок и томительное ожидание. Наконец, в половине второго появился Куглер. "Ах нет, и здесь то же самое. Сегодня на завтрак я ел клубнику, Ян объедается клубникой, Кляйман смакует клубнику, Мип варит клубничный джем, Беп перебирает ягоды. Хочу избавиться от этого красного проклятья, поднимаюсь к вам, и что вижу?… Клубнику!". Часть ягод закатали, но две банки открылись, и папа спешно приготовил из них джем. Днем еще четыре банки открылись: ван Даан плохо простерилизовал их. Теперь папа каждый вечер варит джем. Мы едим кашу с клубникой, кефир с клубникой, бутерброды с клубникой, клубнику на десерт… Две недели перед глазами сплошная клубника, пока не кончился запас, а все законсервированные ягоды уже давно стоят под замком.
"Слушай, Анна, — позвала Марго, — мы получили от госпожи ван Хуфен девять килограмм горошка". "Как любезно с ее стороны!" — отвечаю я. В самом деле, любезно, но сколько работы! "Утром в субботу все чистят горошек", — объявила мама за столом. И, действительно, в субботу во время завтрака на стол водрузили большую эмалированную кастрюлю, доверху наполненную стручками. Лущить горошек — скучнейшая работа, тонкую верхнюю кожицу очень трудно отделить, но мало кто знает, какая она вкусная, нежная и богатая витаминами! Однако эти три преимущества теряют свою силу перед тем обстоятельством, что порция очищенного горошка в три раза меньше его первоначального количества в стручках. Лущить горошек — работа, требующая точности и терпения, она подходит скрупулезным зубным врачам или знатокам трав и пряностей, но не девочке-подростку. Это было ужасно! В пол десятого мы начали, в пол одиннадцатого я сделала перерыв, в одиннадцать снова взялась за дело, но в пол двенадцатого уже вымоталась из сил. У меня буквально голова закружилась от вечной однообразной процедуры: надрезать уголочек, отделить кожицу, вытащить ниточку, выбросить стручок, и так далее, и так далее. Только вертятся перед глазами зеленое, зеленое, червячок, ниточка, гнилой стручок и снова сплошная зелень. От отчаяния болтаю всякий вздор, довожу всех до смеха и чувствую, как бесконечная тупость затягивает меня в бездну. Каждая очищенная горошина еще раз убеждает меня, что никогда, никогда я не стану только домашней хозяйкой!
В двенадцать мы, наконец, идем завтракать, чтобы в пол первого снова засесть за стручки. У меня начинается что-то вроде морской болезни и кажется, у остальных тоже. В четыре часа я ложусь спать еще во власти опротивевшего горошка.
Анна Франк.
Суббота 15 июля 1944 г.
Дорогая Китти,
Нам из библиотеки принесли книгу с интригующим названием "Что вы думаете о современной девушке?" Сегодня я и хочу поговорить на эту тему. Писательница беспощадно критикует "современную молодежь", и в то же время не отвергает ее совершенно и не считает никчемной. Наоборот, уверяет, что молодые, если захотят, смогут построить новый лучший мир, и что они на это способны, но заняты пустыми вещами, не замечая прекрасное вокруг.
При каждом новом абзаце мне все больше казалось, что он обращен именно ко мне, что писательница критикует меня. Вот я и хочу, наконец, выступить в собственную защиту. У меня есть одна особая черта, известная тем, кто хорошо меня знает: я могу смотреть на себя со стороны. Без предубеждений и поблажек я ежедневно сужу о том, что Анна сделала хорошо, а что плохо. Это самонаблюдение прочно вошло в привычку: стоит мне произнести слово, как я уже знаю, верно оно или ошибочно. Я очень часто порицаю саму себя и все больше убеждаюсь в справедливости папиных слов: "Каждый ребенок должен сам себя воспитывать". Родители могут лишь направить, дать хороший совет, но истинное формирование характера в твоих собственных руках. А ведь во мне немало жизненной силы, я молодая и свободная и могу много вынести! Когда я открыла это в себе, то очень обрадовалась: я поверила, что не склонюсь без борьбы перед жизненными трудностями, с которыми каждому приходится сталкиваться.
Но об этом я уже говорила достаточно, а сейчас хочу остановиться на главе: "Папа и мама меня не понимают". Родители всегда очень меня баловали, были добры и ласковы, защищали, в общем, делали все, что могут сделать хорошие родители. Но несмотря на это я долгое время чувствовала себя ужасно одинокой, заброшенной и непонятой. Папа все пытался усмирить мое своенравие, но безрезультатно. Я сама исправилась, учась на собственных ошибках.
Как же так случилось, что папа не смог поддержать меня, и его попытки — протянуть мне руку помощи — окончились провалом? Папа выбрал неправильный путь: он всегда говорил со мной, как с ребенком, переживающим детские трудности. Это кажется странным, потому что именно отец уделял мне всегда столько внимания, и никто как другой, сумел заставить меня поверить в собственные силы. Но одну вещь он не понял: как важно было для меня победить трудности. Я совсем не хотела слышать от него утешения типа "возрастные явления", "и у других девочек", "пройдет со временем", я хотела, чтобы со мной обращались не как с девчонкой, одной из многих, а как с Анной, личностью. Пим не смог этого понять. И еще: я не могу довериться тому, кто сам полностью не раскрылся передо мной, а поскольку про Пима я почти ничего не знаю, настоящая близость между нами невозможна. Пим занял позицию умудренного жизненным опытом отца, который тоже когда-то мечтал и сомневался, и сейчас сочувствует современной молодежи. Но по-настоящему понять меня он не смог, как не пытался. Это научило меня никому не доверять свои жизненные наблюдения и выводы, кроме дневника, и иногда — Марго. От папы я скрывала то, что волновало меня, никогда не делилась с ним своими идеалами и сознательно отдалилась от него.
