— Я уже оценила вашу откровенность. Но ваш звонок ко мне вызван, вероятно, не только желанием поделиться своим самочувствием и настроением.

— Я хотел узнать, — сказал Нар, — почему ваш знаменитый муж откладывает свою субмолекуляризацию?

— Это известно вам одному, — спросила Ольга Нсу с тревогой, — или это уже знают многие?

— Пока мне одному. Но стоит нам опубликовать короткую заметку, и будет знать вся солнечная система.

— Я уже догадываюсь.

— О чем?

— Вам очень хочется порадовать солнечную систему своим сенсационным сообщением.

— Если бы мне этого хотелось, я давно бы это сделал.

— Что же вас удерживает?

— Я хочу понять вашего гениального мужа. Мысль о том, что среди нас, абсолютных, вырванных из цепких объятий времени, есть один смертный, не дает мне покоя.

— Вы тревожитесь о нем? — спросила Нсу. — Боитесь, как бы он не умер случайной смертью?

— Я тревожусь не о нем, а о себе и обо всех, в том числе и о вас. Что это значит? Не поспешили ли мы? Не сделали ли мы роковую, неисправимую ошибку?

— Вас интересует философский аспект проблемы? Не так ли? Так почему же вы обращаетесь не к философам, а ко мне?

— Меня интересует человеческий аспект проблемы. Только человеческий. И поэтому я обращаюсь к вам. Жена академика Лодия должна знать истинные мотивы поведения мужа.

— А если не знает?

— Исходя из логики, должна.

— Ему некогда. Он занят. Вот и вся причина.

— Вы уверены в этом?

— О, если бы я была в этом уверена!

До напряженного слуха Олега Нара донеслись всхлипывания. Затем экран отражателя покрылся пеленой отчуждения. Нсу отключила себя от свидетеля своей нечаянной слабости.

— Я почти бог, — сказал Нар своей жене, ложась спать. — Почеши, пожалуйста, мне спину.

— У бога не должна чесаться спина. Богу не мешало бы принять ванну.

— По-твоему, у бога не должно быть никаких желаний?

— Оставь, Олег. Это мне надоело. Ты воображаешь, что стал Аристотелем или Спинозой от того, что сходил на пункт субмолекуляризации? Не забывай, что там побывало несколько миллиардов. Но никто, кроме тебя, не вообразил себя богом.

— У них не хватает воображения. Так же, как и у тебя.

— Откуда ты это знаешь?

— Ты думаешь, все изменилось с тех пор, как открылись субмолекуляризационные пункты?

— Я ничего не думаю, Олег. Я устала. Я устала от тебя за эти три недели. С тоской я думаю о том, что прошло всего двадцать дней, а впереди еще целая вечность.

— Разве тебя это не радует?

— Радует. Но меня бы это радовало еще больше, если бы ты не воображал себя богом.

— А кто же я, если не бог? Кто? Человек, в чьем распоряжении вечность, вправе так о себе думать.

— Сколько я тебя знаю, ты всегда был слишком высокого мнения о себе. Можно подумать, что ты предвидел субмолекулярные пункты и абсолютную власть над временем.

— Обойми меня. II поговорим о чем-нибудь временном и мимолетном.

— О чем, Олег?

— Ну, хотя бы о нашей любви.

— Разве она кончилась от того, что мы стали бессмертны?

— Не знаю. Я бог, я вечное существо. Но я еще мало знаю о вечности.

— Олег, перестань называть себя богом. Мне стыдно за тебя.

— Лучше обойми меня. Мне нужно встать рано и писать статью.

— О чем?

— О любви… Редактор утверждает, что читатели хотят знать, какой станет любовь теперь, когда в распоряжении любящих целая вечность.

— Почему он поручил это тебе?

— А я знаю? Он сказал: «У вас есть воображение, Нар. Вам придется заглянуть в будущее. А на это не все способны». Его слова польстили моему самолюбию.

— И что же ты напишешь?

— Еще не знаю. Мне нужно выспаться и набраться сил. Почеши, пожалуйста, мне спину. Когда ты чешешь, мне кажется, что все осталось прежним, как было до этих пунктов. Забыл их название.

— Субмолекулярных, Нар.

— Мне хочется забыть это слово. А тебе? Я все смотрю на тебя и ловлю себя на опасной мысли, что ты не изменилась. Может ли это быть?

— Может, Олег. Все может быть. Это сказала мне одна старуха, не пожелавшая пойти на пункт.

— И она так и не пошла?

— Нет. Это ведь дело добровольное. Она осталась дома и до сих пор не может решить — стоит или не стоит?

— Где она живет? Ты знаешь ее адрес?

— Его можно узнать. А что?

— Я хочу помочь ей сделать выбор. Свой я уже сделал. Но мне хочется еще раз пережить этот миг, миг сомнения. Разбуди меня пораньше.

Ольга Нсу, молодая и энергичная, не любила тратить драгоценное время на встречу с утраченным. Она не любила вспоминать. Ее жизнь была наполнена настоящим, всем тем, что приносил огромный мир. Зачем оглядываться на прошлое? Но с тех пор, как она стала вечной, ее начали томить и услаждать воспоминания, как восьмидесятилетнюю старуху. Она не могла отдать себе отчет, почему это происходило. Ведь впереди были тысячелетия, подаренные ей наукой. И тем не менее она не могла избавиться от воспоминаний. Прошлое, состоящее из мимолетных минут и мгновений, словно дразнило ее.

Ей являлось то ее детство, то юность. Она мысленно видела ту местность, в которой жила вместе с матерью, отцом и сестрой. Там было множество рек, речек и озер. И когда она садилась в маленький детский вездеход, они говорила автоматическому водителю:

— Тин, остановись в том месте, где пасутся пятнистые олени. Я хочу взглянуть на них.

— А я не хочу, — ответил своенравный робот. — Терпеть не могу пятнистых оленей.

— Ну, Тиник. Я тебя прошу. Ты такой добрый.

— Не льсти мне, — ответил автомат. — Я ипохондрик. Не нужно лакировать действительность. И кроме того, мы можем опоздать в школу.

— Ипохондрик? Что это такое? Это очень красивое слово.

— Все слова красивы, когда они не льстят.

— Ну, Тин. Ну, ради твоих родных.

— У меня нет и не было родственников. Ну, так и быть, я остановлюсь.

Плыли ленивые облака. И вода в ручьях звенела. Грохотал водопад. На ветке сидела синяя белка. Мгновения тоже плыли, как облака.

— Тин, хочешь, я расскажу тебе сказку?

— Сказка — ложь. А я люблю истину. О чем же твоя сказка?

— О тебе, Тин. И обо мне. И об этих облаках, которые плывут над лесом.

— Ну, пора. Собирайся! Не то мы опоздаем в школу.

Как далеко детство! Ольга Нсу недавно летала в тот край. На месте были ручьи, речки, озера, леса и даже облака. Паслись пятнистые олени там же, где бродили раньше, возле скал, пахнущих лиственничными ветвями и смолой. Но чего-то не хватало там, Ольга не могла понять, чего. Чего-то такого, что было и исчезло.

Свой детский вездеход она нашла в сарае, там же обнаружила и Тина-водителя, погруженного в вечное молчание.

Милый Тин, чудесный ипохондрик, сколько раз мы опаздывали с тобой в школу, заглядевшись на лесную синеву, на плывущие облака или на стройные ноги оленьей важенки!

Воспоминания несли Нсу дальше, сквозь детство в юность. С Лодием они познакомились на площади большого города возле памятника Уотсону и Крику. Нсу с удивлением смотрела на памятник. Вместо двух фигур там, на пьедестале, застыло три.

— Кто же третий, с бородой? — спросила Ольга Нсу высокого человека, стоявшего рядом.

— Чарльз Дарвин, — ответил он.

— А при чем тут Дарвин?

— Дарвин совершил самое крупное биологическое открытие в XIX веке, а Уотсон и Крик в XX. Они в интеллектуальном родстве.

— Я проходила это в школе, — сказала Нсу.

— Но почему же вы не узнали Дарвина?

Нсу смутилась. Уж очень строгое лицо было у этого молодого человека, типичное лицо экзаменатора.

— Кто вы? — спросила Ольга Нсу.

— Пока никто. Аспирант. Специализуюсь на субмолекулярной биологии.

— Пока. Ну, а потом?

— Вы хотите заглянуть в мое будущее? Не нужно. Если мне удастся реализовать одну идею, будущее навечно сольется с настоящим.

— Что вы хотите сказать?