— Положить самого себя на обе лопатки, — пробормотал Лукомский.

Корреспондент обернулся к нему:

— Значит, слухи, которые ходили в свое время, имеют какие-то основания?

— Какие слухи?

— Насчет несколько необычных обстоятельств появления на свет Андрея Пральникова.

— Чепуха! — сказал Дирантович. — Никаких оснований под собой ваши слухи не имеют. Мы все появляемся на свет э… весьма тривиальным образом.

— Но что же могло заставить молодого Пральникова взяться именно за эту работу? Ведь, что ни говори, роль отцеубийцы… К тому же, честно говоря, меня поразил резкий, я бы даже сказал, враждебный тон доклада.

— Не знаю. Тут уже чисто психологическая задача, а я, как известно, всего лишь физик.

— А вы как думаете?

— Вера в невозможное, — ответил Лукомский.

— Извините, не понял.

— Боюсь, что не сумею разъяснить.

— И разъяснять нечего, — авторитетно изрек Фетюков. — Почитайте Фрейда. Эдипов комплекс.

Дирантович улыбнулся, но ничего не сказал.

Письмо заслуженного деятеля науки профессора В. Ф. Черемшинова вице-президенту Академии наук А. Н. Дирантовичу.

Глубокоуважаемый Арсений Николаевич!

Я должен выполнить последнюю волю Никанора Павловича Смарыги и сообщить Вам некоторые дополнительные сведения о проведенном эксперименте. Надеюсь, Вы меня правильно поймете и не будете в претензии за то, что в течение 23 лет я хранил по этому поводу молчание.

В тот день, когда Н. Ф. Земцовой должны были сделать пересадку, лаборантка, ехавшая из лаборатории в больницу, забыла в трамвае пакет, в котором находился препарат клеток академика Пральникова.

Все попытки разыскать пропажу не увенчались успехом.

Семена Ильича к тому времени уже кремировали.

Трудно передать отчаяние Никанора Павловича. Ведь этот эксперимент был завершением работы, на которую он потратил всю свою жизнь. Вы знаете, с каким трудом ему удалось добиться разрешения провести такой опыт на человеке. Смарыга прекрасно понимал, что, если бы не ореол, окружавший имя академика Пральникова, ему бы пришлось еще долго ждать подходящего случая.

Мы приняли решение сообща.

Опыт был поставлен, причем в качестве донора выбран сторож, работавший в лаборатории Смарыги. У него была та же пигментация волос, что и у академика Пральникова.

Таким образом, в сыне Земцовой воплощен не всемирно известный ученый Пральников, а Василий Кузьмич Лягин, умерший десять лет назад от пневмонии.

Думаю, что от этой замены эксперимент Смарыги не потерял огромного научно-познавательного значения, каким, по моему мнению, он несомненно обладает. По существу, решалась все та же задача: наследственность и среда, но в еще более строгих начальных условиях. Мы предоставили ни в чем не примечательному человеку возможность проявить дарования, может быть скрытые в каждом из нас.

Поэтому мы решили хранить все в тайне до выяснения результатов эксперимента.

К сожалению, Никанор Павлович уже никогда не узнает, чем он кончился. Что же касается меня, то я вполне удовлетворен.

Можете судить о моем поступке, как Вам угодно, но вины своей я тут не вижу.

По моим расчетам, я давно уже должен был выйти к станции, но лес и не думал редеть. Я устал и в душе проклинал затею с грибами. Увлекшись рыжиками да маслятами, я умудрился отстать от своих. Недоставало еще заблудиться!

Я съел на ходу несколько сыроежек, и этим слегка заглушил голод.

Но вот наконец просветы между деревьями стали больше, и откуда-то потянуло еле уловимым запахом дыма. «Жгут листья. Наверное, на станции», — вздохнул я с облегчением.

Но это оказалась не станция, а какой-то незнакомый мне городок. Вдоль главной улицы выстроились аккуратные домики под разноцветными остроконечными крышами.

Нет, это была не станция! И не листья жег в палисаднике человек небольшого роста, а какие-то ленты, шипевшие и сворачивавшиеся в огне, словно змеи.

Я подошел поближе.

У костра стоял не мальчишка, как мне показалось вначале, а взрослый мужчина, но ростом он был едва мне по пояс.

— Что вы жжете? — спросил я, остановившись.

— Это? — у человечка был приятный голос, а движения точны и гармоничны. Он толкнул палкой в костер несколько лент, выпавших из огненного круга, и сказал. — Это инфория.

— Инфория? — мне показалось, я ослышался.

— Ну да, старая информация. Уже использованная, — счел нужным пояснить маленький человек, глянув на мое вытянувшееся лицо.

— Понятно, старая информация, никому не нужная, — бодро сказал я, подумав, как он странно одет.

— Вы, должно быть, нездешний?

— Нездешний. Не скажете ли, где тут у вас можно перекусить? А то пока доберусь до электрички…

— Ближайший пункт питания — за углом налево.

— Благодарю.

В ажурной ограде палисадника мне начали чудиться непонятные письмена. Не отрывая взгляда от иероглифов, образованных искусно изогнутыми металлическими прутьями ограды, я сделал шаг назад, к выпуклой пластиковой дорожке.

— Но я вам не советую туда, — сказал мне вдогонку человечек. — Там подают несвежую информацию.

— А где же подают… свежую? — растерянно спросил я.

— Вы, наверно, из столицы. Там, конечно… — человечек двинул палкой так, что сноп искр взлетел в вечереющее небо. — А здесь… — он махнул свободной рукой. — Попробуем все-таки.

На крыльцо игрушечного домика вышла прехорошенькая девушка — точно вдруг ожила кукла, которую я купил вчера дочери.

— Оль, — сказал маленький человек, — проводи гостя в центральный инфор.

— Хорошо. — Голос девушки звучал, как серебряный колокольчик. Она легко сбежала с крыльца.

Мы шли довольно долго. Я вовсю глядел на островерхие домики, сложенные из неизвестного мне материала.

— Что это? — спросил я, потрогав пальцем стенку двухэтажного строения — я мог бы, кажется, дотянуться рукой до его шпиля.

— Окаменевшая инфория. Ее прессуют в брикеты, — пояснила Оль.

«И она тоже. Куда я попал! Дом сумасшедших — это можно понять. Но целый город, населенный сумасшедшими?!»

— Должно быть, неплохой материал, — решил я поддержать разговор.

— Из него делают все, — сказала Оль.

— Прочный?

— Не всегда, — покачала головкой Оль. — Бывает, попадается недобросовестная информация.

— Что же тогда?

— Брикет рассыпается на мелкие кусочки. Однажды у нас целый дом рухнул из-за этого.

— Целый дом! Ай-яй-яй!

— Да, да! В брикетах, образующих фундамент, оказалась лживая инфория. Представляете?

Я сочувственно кивнул.

— После этого случая мы всегда проверяем инфорию. Иначе нельзя.

Оль то и дело здоровалась с такими же, как она, маленькими человечками. Встречные с любопытством поглядывали на меня.

Среди жителей городка я выглядел Голиафом, хотя в обычных условиях не мог похвастаться ростом.

— Вот мы и пришли, — сказала Оль. Она указала на прозрачную дверь и убежала.

Я вошел в инфор. Голова моя почти касалась потолка, и я инстинктивно пригнулся. Стараясь — правда, безуспешно — не привлекать ничьего внимания, я взял крохотный поднос и пристроился в хвост очереди, выстроившейся у стойки. Самообслуживание! Уж оно-то, по крайней мере, было мне знакомо по институтской столовой, и я немного приободрился. Сейчас перекушу и сразу двину на станцию. Воскресенье, электрички ходят поздно.

Однако еда, выставленная за витринами стойки, снова повергла меня в недоумение. Таких блюд я в жизни не встречал! Ядовито-красные кубики, синие шарики, зеленые треугольнички.

Когда подошла очередь, я с надеждой схватил белый обтекаемый предмет эллипсоидальной формы: яйцо! — но ощутил ладонью холодок металла. Тогда, махнув рукой, я наугад принялся уставлять свой поднос миниатюрными блюдами, стараясь не пропустить ни одного. В очереди зашептались: