– Стало быть, в кондиционерной курить не возбраняется, – вернул я разговор в исходную точку.
И женщина вспомнила, что подошла ко мне неспроста. И лицо ее, освещенное внутренним светом, сразу погасло. Она тихо сказала:
– Я, когда курю, отключаю аппаратуру, а дым выпускаю прямо в фильтровочную камеру. Если бы я вентиляторы не обесточила, то ничего бы не услышала… А эта парочка, наверное, выбрала оранжерею, потому что днем у нас никого не бывает. Встали за стойкой с клематисами, чтобы их не видно было. Там как раз одно из окон воздуховода спрятано, они этого не знали…
– Вот что, милая, давайте-ка мы с вами тоже встанем, – прервал я ее.
Цветочница послушно поднялась следом за мной. Встав, я посмотрел назад – все-таки не отказал себе в удовольствии, – как бы ненароком заглянул за растительную изгородь и обнаружил по ту сторону кустов двух старичков в форме национальной гвардии, смирно лежащих на топчанах. Форма была устаревшего образца. Поймав мой взгляд, ветераны дружно улыбнулись мне в ответ. Выдержка старых вояк не подвела. Очень доброжелательные такие старички, как и все в этом сказочном мире – доброжелательные в квадрате, чуткие в кубе. Но были ли они искренни? И что является бОльшим насилием над человеком, показная воспитанность или искренняя неприязнь?
А потом я заметил Марию.
Мой бывший начальник спускался по главной лестнице, напряженно глядя себе под ноги сквозь толстые стекла очков. Мария Ведовато собственной персоной, директор Юго-Западного отделения, служебный позывной «Дуче». Вечная трость, вечная седина. Живот, едва не выпадающий из брюк. Двигался он так, будто боялся упасть, и вообще, был он какой-то придавленный, сгорбленный, нездоровый, никак не вписывался он в общую идиллическую картину. Эк его согнуло, моего несгибаемого шефа, с жалостью подумал я. Да, сильно он постарел. Вот самое точное слово – постарел… Итак, Мария тоже оказался здесь. Это было потрясающе. Человек, стоящий на краю отставки, приезжает в рай за утешением. Или у него командировка? Опять Планета проявляет интерес к этому оазису, бывшему когда-то Страной Дураков и перепаханному под новые посевы? И где в таком случае Оскар, где их вездесущая тень, накрывшая с некоторого времени весь оперсостав Совета безопасности? Нет, потрясающим было не это, это как раз было банальным – сплетение интересов, подлый расчет, благородное недомыслие, – не то, не то. Но что тогда?
Было ощущение, будто кто-то выдернул всех моих прошлых знакомых за шкирку и нарочно закинул сюда, чтобы меня потешить. Вот и Строгов сюда переселился. Зачем? Бред, как известно, заразен, переносчиками являются простые человеческие слова. Тот сумасшедший возле вокзала, который тоже был моим знакомым, сказал: «Я во всем виноват», – тем самым втянув меня в этот спектакль, ибо чужую вину я принимаю только в доказанном виде; он же сказал мне: «Вы межпланетник, вы все поймете правильно», но пока я понимал лишь то, что всякая потеха имеет свои границы, и что теперь я не смогу успокоиться, пока не выйду за эти границы…
А потом Мария увидел меня.
И ничего не произошло. Он направлялся в ресторан, поэтому наши пути никак не могли пересечься. Мы не подошли друг к другу, не пожали друг другу руки, не пожелали здоровья. Обменялись короткими взглядами – и все. Он был из тех, кто пытался оставить меня в Службе контроля, вернее сказать, он был единственным, рискнувшим вступиться за предателя. Не знаю, чего это ему стоило. Да вот хотя бы того, что начальником над ним сделался Оскар, а не кто-то другой. Мария, как передали мне позже, считал меня лучшим своим сотрудником, хотя, никогда не говорил мне этого в глаза. И вот теперь мы даже кивка друг друга не удостоили. Очевидно, старик так и не смог мне простить, что я оказался не таким, каким он меня придумал. А я? Чего я не мог им всем простить?
– Посидим в рекреации? – спросила Кони, тревожно заглянув мне в глаза.
– Где-где? – испугался я.
Она показала на ближайшую зону отдыха, которая была свободна.
– Так в Университете говорят, – пояснила она. – Много словечек оттуда гуляет.
– Гуляет – это прекрасно, – сказал я и взял женщину под локоток. – Но мы пойдем своим путем…
Я повел спутницу в направлении стереовизора, двигаясь так медленно, как это возможно, и ловко превратил беседу в скрытый опрос. Впрочем, я давно это сделал – незаметно для самого себя. Кого обманываю? Давно уже разговаривал не я, а мой изголодавшийся напарник, прогрызший лабиринты у меня в голове. Голова была подземельем, из которого тянуло сыростью и смрадом, там жил уродливый карлик, имя которому – навыки оперативно-розыскной деятельности. Это маленькое коварное существо функционировало по своим правилам, независимо от воли и желаний большого Жилина, поэтому еще вопрос, кто из нас был большим, а кто маленьким. Пока он работал за меня языком, сам я осматривался, придирчиво изучая обстановку. Других моих знакомых, к счастью, поблизости не наблюдалось, никто и ничто не мешало опросу в форме беседы…
– Они что-то против вас замышляют, – совсем неслышно сказала Кони, чуть не подпрыгивая от важности момента. – Что-то очень плохое.
– Почему вы так решили? – спросил я.
Цветочница на секунду потерялась.
– А зачем было прятаться? – прошептала она с возмущением. – Сначала всю оранжерею осмотрели, даже в подсобку заглянули! Что им в подсобке было нужно? Ящики, горшки, садовый инвентарь?
– Может, это любители особых запахов? – предположил я. – Бывают и такие.
Она тихонько хмыкнула.
– Это точно, там еще коробки с удобрением хранятся… В кондиционерную, кстати, тоже подергались. Я, когда курю, всегда запираюсь, а они подумали – никого нет. Ругались шепотом, торговались о чем-то. Очень плохо было слышно… – Женщина вдруг зажмурилась от ужаса. – По-моему, они хотят вас похитить.
– Кто – они? – спокойно сказал я.
– Сеньор Ангуло.
– А второй?
– Не знаю, – огорчилась она.
– Сеньор Ангуло – это кто?
– Какой-то военный.
– Если можно, – попросил я, – расскажите подробнее о том, что вас так встревожило…
Мы неумолимо приближались к бару с отдыхающим там господином Паниагуа. Не знаю, нервировало ли гватемальца наше перемещение по холлу, но затылок его ничего не выражал. «Итак?» – крепче прижал я свою спутницу к себе. Что ее встревожило? Например, такое редкое слово, как «Жилин»! Как ни переводи, на любом языке все равно получишь «Жилин», не правда ли? Сеньоры вставляли эту русскую фамилию едва ли не в каждую фразу. А как расценить яростный стон «¡Solo de vivo!», который господин Ангуло вколотил в своего приятеля? Это по-испански, означает – «только живым». Поймав кусочек испанской речи, Кони чуть сигаретный дым не проглотила, настолько странным ей показалось услышанное. Или еще: «Cambiamo el carro», то есть «автомобиль мы заменим»… Разве могла она, ответственная во всех отношениях женщина, не подойти и не поделиться с Жилиным своими сомнениями? Особенно после репортажей о происшествии на вокзальной площади, которые произвели на нее сильное впечатление…
– Мой отец увлекается вашими книгами, – добавила Кони так, будто это оправдывало ее поступок. – Сама-то я, к сожалению, не люблю читать.
– Сколько лет вашему отцу? – поинтересовался я.
– Семьдесят три.
Ничего себе, подумал я. А тебе тогда сколько, пышечка? Я посмотрел на собеседницу гораздо более внимательно, чем того требовали приличия. Выглядела она на двадцать пять, никак не старше. Очередная ведьма без возраста? Я бросил наугад:
– ¿Comprende usted el español?[1]
– Olvidar la lengua materna es un pecado[2], – несколько обиженно ответила она. – Мои родители из Картахены, а фамилия наша Вардас.
Паниагуа на пару со своим соседом по стойке, между тем, одновременно снялись с насиженного места и пошли к выходу из отеля. Траектория их пути на мгновение пересеклась с нашим. Моя спутница примолкла, умница, зато дон Феликс, наоборот, и не подумал уменьшить мощь своего баритона. Он вещал хорошо поставленным учительским голосом:
