В субботу вечером я купил себе за двенадцать марок билет в городской театр. Я сидел во втором ряду, почти в самой середине. Пьеса «Оглянись во гневе» привела меня в восторг с первой же минуты. Джимми Портер, ее главный герой, сражался с глупостью людей и их леностью, ожесточался от этого и приходил в бешенство. При этом Джимми Портер не говорил ничего радикально нового, напротив. Больше половины тех фраз, что он произносил, роились у меня в голове и я уже высказывал их сам, причем многие из них неоднократно. Но поскольку столь часто произносимое в быту было озвучено сейчас со сцены, это прозвучало как что-то новое и даже ошеломительно тревожное. Зрители смотрели друг другу в глаза, осчастливленные этим открытием. Их взволновало, что спектакль заставил их наконец-то заинтересоваться проблемами, которые в обьщениой жизни навевали на них скуку. Было ощущение, что театр – такое место, где людям следует признать, что они часто не понимают того, что такое жизнь, и даже недостаточно вглядываются в нее. Эти молчаливые признания публики нравились мне далее больше, чем сама пьеса. Что касается меня, так я не возражал бы, чтобы Джимми Портер ругался без перерыва еще два или три часа. Но к сожалению, после второго действия наступил антракт, продолжавшийся двадцать минут. Находящиеся под воздействием увиденного и услышанного в приподнятом настроении зрители прогуливались по фойе и благосклонно кивали друг другу. Я купил себе бокал шампанского и рассматривал женщин, стоявших рядом со своими мужьями и улыбавшихся или многозначительно молчавших. Опять мне не понравилось, что я стою один. Правда, были и молодые девушки, тоже стоявшие в одиночестве. С одной я чуть было не заговорил. Но откуда-то из толпы вынырнул молодой человек и увел ее от меня. Вдруг среди многих одетых в темное мужских фигур я обнаружил своего прокуриста, а радом с ним немолодую женщину и совсем молоденькую девушку. Он тоже узнал меня, радостно кивнул и неожиданно направился ко мне.

– Господин Вайганд!

Я подал ему руку и слегка поклонился.

– Позвольте представить вам мою жену и мою дочь Ингрид.

Я поприветствовал жену и дочь. У дочери была маленькая влажная рука, понравившаяся мне. Прокурист назвал меня подающим надежды молодым человеком, что никак не должно было вызвать во мне улыбку.

– Представляете, – сказал он, – моя дочь сегодня первый раз в театре!

– О-о! – выразил я удивление. – И, – спросил я, обращаясь к дочери, – нравится вам пьеса?

Она коротко скривила рот, но так и не произнесла ни слова.

– Как вы провели отпуск? – спросил меня прокурист.

– О, великолепно, – сказал я.

– Где вы были? – спросил он.

– В Швеции, – ответил я.

– Вот видите, – воскликнул прокурист, – именно так я себе это и представлял! Все сломя голову кидаются в Италию, а вы едете в Швецию.

Дочка наконец-то улыбнулась.

– И как там была погода? Хорошая? – снова спросил прокурист.

– По-разному – ответил я, – как обычно и бывает в Швеции.

– Но скучать вам не приходилось?

– Конечно нет, – сказал я. – Когда шел дождь, я лежал в своей лесной хижине и читал.

– Ну прямо как наша Ингрид! – поразился прокурист.

А я удивился, с какой легкостью сходит у меня с языка вымышленная история про мой отпуск и как беспроблемно они мне верят. Собственно, мне хотелось спросить у Ингрид, какие книги ей нравятся, но ее отец упоенно рассказывал о том, как в прошлом году она даже отказалась от того, чтобы посмотреть сады на Капри, так ей хотелось остаться одной и читать.

– Что вы на это скажете? – воскликнул прокурист.

Ингрид явно было не по себе, что отец подробно рассказывал про ее личное поведение во время отпуска. Она выдала едва заметную презрительную усмешку, тут же завоевав мою симпатию. Мое проникновение в тайные причины ее неудовольствия породило между нами что-то личное, чего ее отец не заметил. Ингрид нравилась мне. Я даже уже немножко страдал, хорошо представляя, что не смогу ни на шаг приблизиться к ней из-за назойливого присутствия ее отца. На Ингрид было платье из темной тафты и полузакрытые черные туфли. Узкое бледное лицо, густые брови и маленькие ушки. Один раз она открыла свою маленькую сумочку. Я увидел, что в ней ничего нет, кроме белого носового платка и миниатюрного зеркальца. Такой в моем воображении рисовалась мне студентка, занятая трансцендентностью своего «я» и другими важными вещами. До сих пор я был знаком (если не считать Линды) только с парочкой секретарш и продавщиц, поскольку с ними легко было вступить в контакт. Достаточно было постоять несколько вечеров перед витриной и понаблюдать за работой продавщиц внутри магазина. Большинство девушек быстро соображали, что эти взгляды за стеклом адресовались именно им, и многие из них заинтригованно поглядывали на наблюдателя. После этого нужно было всего лишь подождать через одну-две недели после рабочего дня у служебного входа и заговорить с одной из девушек. Многие охотно разрешали проводить себя домой и не отвергали предложения встретиться в ближайшее время вновь. Таким способом я, еще будучи школьником, знакомился с продавщицами мехового, потом обувного и, наконец, магазина, торгующего аптекарскими товарами и предметами сангигиены. Правда, мой интерес к этим девушкам иссякал так же быстро, как и возникал. Зачастую я был рад, что мы уже дошли до двери дома и я могу попрощаться. Но сейчас ситуация, похоже, была иной. Я все еще стоял в непосредственной близости от Ингрид и тем не менее не мог назначить ей свидание, потому что ее отец был моим начальником. С каждой минутой ситуация ухудшалась. Вот уже раздался звонок, возвещавший о конце антракта, прокурист подхватил под руки жену и дочь и повел их в зрительный зал. Кроме того, Ингрид не подала ни малейшего знака, хочет ли она сблизиться со мной или нет.

В понедельник утром я вообразил себе, что наша случайная встреча в театре внесла некоторые коррективы в мои отношения с прокуристом. Я подумал, что после того, как прокурист рассказал мне парочку историй из жизни своего семейства, он уже не сможет больше вызывать меня к себе звонком. Но я заблуждался. Вскоре после девяти (фрау Дитерле из бухгалтерии объясняла мне как раз, как устроена счетная машина Холлерита[12]) я услышал звонок. Фрау Дитерле тоже была не очень довольна, услышав его. Тем не менее мне пришлось оставить ее и поспешить в комнату прокуриста. Прокурист подергал себя за кончик носа и предложил мне сесть. Это уже было что-то новенькое. До сих пор я выслушивал его распоряжения стоя.

– Вы нам нужны теперь в цеху «Б», – сказал прокурист, – но не в качестве грузчика с тележкой, а как старший рабочий. Вы будете отныне руководить вместе со старшими рабочими Тенбринком, Кайндлем и Шгайнбреннером всем погрузочно-разгрузочным процессом. Вы уже приблизительно знаете, как это происходит.

Я кивнул.

– Вы получите утром транспортные накладные, потом пойдете с ними в рабочую столовую и наберете себе столько людей, сколько вам надобно для разгрузки. Вашей главной задачей будет установить, находятся ли перечисленные в транспортной накладной грузы действительно в вагонах. В ваши обязанности входит также указать рабочим, в какой цех и в какое место они должны будут разгрузить полученный товар. Это всё. Вы проделывали это уже сотни раз.

– Это точно, – подтвердил я.

– Лучше всего, если каждый вечер вы будете узнавать у господина Графа, сколько вагонов ожидается на следующее утро. Тогда вы сразу сможете прикинуть, сколько грузчиков вам понадобится.

– Хорошо, – сказал я.

– А теперь кое-что новое, будьте внимательны. Нам, как всегда, не хватает грузчиков. Если у вас вечером складывается впечатление, что утром у вас будет мало людей, отправляйтесь в восемь утра к месту наружной службы найма рабочих в Восточной гавани. Там каждое утро сидит множество поденщиков. Выберите среди них тех, кто вам подойдет. Сможете?

– Этого я никогда не пробовал, – выразил я сомнение.