– Мне надо видеть сеньора комиссара! – ответил пришелец.
– Маньяна[30], – сказала женщина и добавила что-то такое, чего Абрамыч даже не понял.
– Но это срочно, – сказал он. – Это просто ужас как срочно! Господин Посседа очень-очень расстроится, узнав, что я тут сегодня был, а с ним не увиделся…
Скороговоркой ему ответили, что хозяин спит, что он весь день работал, устал как собака, что он не шляется по ночам, как некоторые уродские иностранцы, которым говорят завтра, а они не понимают, он расследует дело об убийстве эмбахадоро русо, он задержал свидетеля убийства, весь день его допрашивал, а теперь спит без задних ног, и дети спят, их четверо, три девочки и мальчик, самые воспитанные дети в Маньяне, их папаша страшно не любит, когда нарушают их сон, он сейчас вынет большой пистолет и, пожалуй, продырявит одному беспокойному bobo[31] его причинное место, потому что допрашивать свидетеля, который ни черта не понимает по-испански и к тому же немного не в себе – работа та ещё, и Ахо нужно выспаться перед завтрашним днём, к тому же он не спит, а работает с бумагами, которые привёз с собой, вон за тем окном на первом этаже в своём кабинете с отдельным входом…
Абрамыч напряг слух и филологический аппарат: мало ли, вдруг эта дура сейчас ему и адрес этого тупого свидетеля изложит… но она, напоследок послав его в какое-то неизвестное ему место, с треском захлопнула окно.
Пиная от досады камушки, Абрамыч вернулся к “эйр-флоу”. Василий, увидев его, в две могучих затяжки добил косячок с “божьей травкой”, выпустил дым, высунувшись далеко в окно, помахал ладонью, поднял стекло и прибавил мощности кондиционеру. Старшой плюхнулся на переднее сиденье и задумался на секунду, потом спросил:
– Что здесь у тебя? Всё тихо?
– Как под наркозом, – сказал Василий. – За всё время только бикса бухая прокандыбала через перекресток, но даже караулками на меня не верзанула.
– Куда она пошла? – оживился Абрамыч.
– Вон туда за угол, – Василий ухмыльнулся. – А чё?
– Давно?
– Да нет, токо что…
– Сиди здесь, – приказал он напарнику. – Я тебе, блядь, покажу спящих деточек…
– Кого? – рассеянно спросил Василий.
Но Абрамыч уже скрылся в темноте и не ответил.
Василий откинулся на спинку сиденья и потянулся, и закатил в блаженстве глаза.
– Ёлочка! – сладко вздохнул он, почесав заскорузлым пальцем промежность, а потом взгляд его сделался вдруг осмысленным, и он устремил его куда-то в чёрное небо, на котором из-за смога не было видно никаких звёзд, а потом ни с того ни с сего сказал несколько фальшивым голосом: – Как-то там братану на вертаке рулится?..
А минут через десять он вытаращил глаза, потому что Абрамыч возвращался не один, а с пьяной бабой под мышкой, той самой, что только что прошла мимо сидевшего в машине Василия, не взглянув в его сторону. Баба, насколько он мог разглядеть, была так себе: приземистая, чёрная, шнифты на выкате. Длинные волосы с вороным отливом отнюдь не наводили на мысль об ароматных шампунях от фирмы “Лореаль”. Короткая, по самую люсю, юбка имела сбоку разрез, в который был виден кусок крутого бедра. Белая кофтёнка не доставала до талии, и глубокий пупок плавал в складках довольно толстого живота как муха в… нет, пожалуй, все-таки в патоке. Не настолько ещё Васька-Вардаман накушался воли, чтобы воротить морду от мочалок, какого бы сорта, качества и цвета они не были. Но это Василий, а про Абрамыча-то ведь не подумаешь, что он там оголодал или ещё чего. Василию было всё это очень удивительно, тем более что за месяц знакомства он Абрамыча с бабой ещё не видел. То есть, понятно, что пожилой уже, плюс еврей, всё такое, но ведь всё равно человек…
Василий, радостно осклабясь, открыл дверцу и вылез навстречу своему сотоварищу.
– Абрамыч, – сказал он, сверкнув золотым зубом. – Ну ты, в натуре…
Баба заржала, непонятно чему радуясь, дура.
– Василий, – торжественно сказал Абрамыч. – Поздравляю тебя с днём рождения. А это тебе подарок.
– Да у меня вроде не сегодня… – сказал Василий.
– Только ей об этом не говори. Садись назад.
Василий сел на заднее сиденье. Проститутка проскользнула вслед за ним и немедленно полезла к нему в шорты.
– Эй, эй, – воскликнул Василий. – Ты чего это? Отпусти корягу-то! Абрамыч, чего она?
– Так надо, – сурово отвечал Абрамыч, трогаясь с места.
– А ответственная работа?
– Это и есть ответственная работа. Сейчас приедем на место, я выйду, а ты её отхарь в машине так, чтобы пух и перья летели. Она сказала, что орёт, когда её дерут – нормально, пусть орёт.
– Шухер нужен? – догадался Василий, уже ощущая могучий прилив крови в непарный орган.
– Ну. Ты иностранные языки какие-нибудь знаешь?
– Да нет… Только вятский.
– Вот по-вятски и объясняйся с клиентом, когда он на тебя баллоны катить станет. Сильно бить не надо, а к человечку приглядись. Потом мне расскажешь, что за клиент. Кто знает, может, пригодится когда-нибудь. Мне нужно минуты три-четыре. Может, прокатит экспромт. Да! и презерватив не забудь надеть.
Василий перестал что-либо соображать и, как только лайба затормозила и его старший партнер выскользнул из автомобиля, распахнув все дверцы, опрокинул крутобёдрую на кожаное сиденье, стащил с неё трусы, а она с него – шорты, два раза ронял из дрожащих пальцев упаковку с презервативом, пока она у него не отобрала, непрерывно хихикая, сей деликатный атрибут и не надела одним профессиональным движением на пылающую Васину свечу, действительно похожую на корягу из-за двух зашпигованных под головку бамбушей. И когда Василий, зарычав, навалился на неё как танк на березу, она действительно заорала как резаная и начала брыкаться так, что лайба заходила ходуном, испытывая на прочность хвалёные рессоры из ласарской стали.
Что потом было – Василий помнил плохо. Не успел он кончить, как набежали какие-то люди, и среди них – тощий как вобла мужик в одних подштанниках, на ходу глотающий таблетку и что-то кричащий прямо Василию в физиономию, а что кричащий – Василий не слышал, потому что у него уши заложило, так орала под ним крутобёдрая маньянка… Василий его бить не стал, а только взял одной рукой за лицо и слегка от себя отшвырнул. Бабёнка смылась. Мужик побежал в дом. Из темноты материализовался Абрамыч, сел за руль, и они рванули вдоль по безлюдной улочке.
Довольный Василий развалился на заднем сиденье.
– Теперь пива можно? – спросил он.
– Теперь можно, агнец, – ответил Абрамыч. – Дербалызни от души.
Перед выездом на проспект Абрамыч затормозил, зажёг свет в салоне и выудил из-за пазухи тощую папку с бумагами.
– Ага, – удовлетворённо сказал он, заглянув в бумаги. – Знаю я этот Чапультепек. Поехали.
– Поехали, – отозвался Василий.
– Что скажешь за комиссара?
– Да он полный бажбан, этот мусор, бля буду, – оживился Василий. – Дельфин безрадостный. К тому же ширакет[32]. Тебе пивка достать?
Абрамыч, не отпуская руль, засунул палец в узкую ноздрю по самую третью фалангу и спросил:
– Откуда ты знаешь, что он бажбан и ширакет, если ты, так сказать, по ихней фене покуда не ботаешь ни уна палабра?
– Ну ты ныряешь, гудносый. Типа я за свою жистянку коксариков не навершался[33]?..
Василий достал из холодильника ещё одну ледяную банку с пивом и внезапно своими затуманенными анашой мозгами подумал такую мысль: наверное, всё-таки он умер и попал в рай. Наверное, все-таки Леха-Щука, бакланский маз[34] из пятого отряда, сполнил свою божбу и посадил его на перо, подкараулив где-нибудь ночью на дальняке, или шестёрки его подкрались сзади и оприходовали душу грешную поленом по кумполу, да так ловко, что грешная душа тут же отлетела куда следует. Ну, то есть в рай, натурально. Недаром и братан, которого все уже лет пять как похоронили, тоже тут. А Абрамыч – ангел. Полный благостных мыслей, Василий сам не заметил как заснул, не выпуская ополовиненную банку из широкой ладони.
