– А вам? – Сапронов не хотел сдаваться. Он умел спорить. Это более всего нравилось в нем полковнику Караеву.

– В каждом случае должен быть индивидуальный подход, – дипломатично ответил Караев, – и каждый такой случай нужно рассматривать как явное исключение из общего правила. Идеальный вариант, когда мы можем действовать в рамках наших законов и достигать своих целей. Но это не всегда получается.

– Нам разрешили действовать и за рубежом, – напомнил Сапронов, – Государственная дума приняла закон, по которому спецслужбы могут действовать за рубежом с согласия Президента. Даже находить и уничтожать наших врагов. Разве вы не считаете, что подобная практика будет явным нарушением норм международного права?

– Вы не субъект международного права, капитан, а всего лишь офицер спецслужбы и должны действовать в рамках наших законов. Если в стране законодательно разрешено находить и уничтожать врагов за рубежом, то мы должны принимать подобные акты как правовую норму, – возразил Караев, – если вы получите конкретный приказ на ликвидацию чужого агента в другой стране, вы обязаны его выполнить. Моральные сомнения оставьте для правозащитников и болтливых интеллектуалов, которые не могут уяснить специфику нашей работы. Если ликвидация конкретного противника может помочь вашей стране, разве вы будете колебаться?

– Наверное, нет, – ответил Сапронов, – но я понимаю, что все может измениться, как это часто бывало в нашей стране. И я могу вернуться домой не героем, а преступником.

Караев усмехнулся. Этот молодой офицер умел нестандартно мыслить. И он был прав. Столько раз мы опрокидывали собственную историю, вспомнил Караев. Реабилитировали белое движение, попутно замарав красных, победивших в той страшной гражданской войне. Зверства хватало с обеих сторон, но с начала девяностых про зверства колчаковцев или деникинцев уже не писали. Все вспоминали только зверства красных. Потом попутно реабилитировали и «зеленых», объявив их защитниками крестьянства и забыв про их нападения на продотряды. Которые тоже были не ангелами.

Потом вспомнили, что даже среди власовцев были благородные герои, воевавшие с тиранами, Сталиным, хотя во все времена предателей называли предателями и никак иначе. Потом написали, что не было подвигов Матросова, Гастелло, Космодемьянской. Подбросили чудовищную ложь, что войну выиграли, закидав фашистов горами трупов и поставив позади атакующих войск загранотряды. Из советских маршалов и генералов, сумевших переиграть и победить самую лучшую армию в мире, разгромив обученных к победам по всей Европе немецких генералов, сделали неучей, жестоких негодяев и угодливых льстецов, которым нельзя было доверять даже роту солдат. Апофеозом массовой лжи стала версия о том, что Гитлер просто вынужден был нанести «превентивный удар», иначе Сталин напал бы на него первым. И вообще фашисты были просто вынуждены напасть на Советский Союз, который был настоящим воплощением вселенского Зла.

Затем оболгали последующую историю, заявив, что у Советского Союза никогда не было особых достижений. А выход в космос и первые спутники были лишь следствием ожесточенной борьбы с американцами за первенство в мире. И вся история большой страны в двадцатом веке была опрокинута назад с большим знаком минус. Страной руководила партия карьеристов и фанатиков, народ покорно выполнял навязываемые ему нелепые директивы, не было никаких достижений у страны, победившей в самой страшной войне и дважды отстраивающей свою державу. И вообще вся большая страна была лишь «тюрьмой народов». Тенденции начали меняться с начала двухтысячного года, но инерция отрицательного движения еще была слишком велика. И Караев понимал, что его молодые слушатели правы.

– В нашей работе может случиться всякое, – задумчиво сказал он, – вас могут подставить, обмануть, выдать, даже ликвидировать, если это необходимо для успешной операции. И мы должны четко осознавать, на какую рискованную стезю мы вступили. Никто и никогда не может дать нам гарантий. Мы все ходим по лезвию бритвы. Вот что я могу вам сказать, ребята. И каждый сам решает для себя, как ему поступать в том или ином случае.

– Каждый принимает на себя и ответственность за свой выбор, – негромко добавил Сапронов. Было не совсем понятно, с какой интонацией он это сказал. Утвердительной или вопросительной.

– В том числе и ответственность, – согласился Караев.

Три пары глаз смотрели на него. Он усмехнулся.

– Давайте закончим на сегодня, – предложил Караев, – иначе наша дискуссия может нас далеко завести.

Он приехал на встречу с Большаковым в точно установленное время. Иван Сергеевич не любил, когда опаздывали на встречу с ним, ссылаясь на автомобильные заторы, обычные московские пробки, спущенную шину или другие обстоятельства. Большаков справедливо полагал, что обязанность ответственного человека прибыть к месту встречи в точно назначенный срок является непременным условием дисциплины, нормой, не подлежащей пересмотру.

Руководитель Государственной технической комиссии находился в своем кабинете. Он встретил полковника Караева довольно дружелюбным взглядом. Если учесть, что этот человек отвечал за новейшие разработки в области защиты государственных учреждений от прослушивания, можно было предположить, насколько был защищен его кабинет от внимания посторонних лиц. Но Большаков, похоже, не доверял ни самому себе, ни даже своему учреждению. Он поздоровался с Караевым, пожал ему руку и предложил пройти следом за ним в одну из тех комнат, которые были оборудованы специальной дополнительной защитой резонансных скремблеров, практически полностью исключавших любое возможное прослушивание их разговора. Похожие комнаты оборудовались в зарубежных посольствах для работы зарубежных резидентур и шифровальщиков.

Большаков сел в удобное кресло и показал на другое кресло Караеву. Включил радиоприемник, стоявший на столике рядом с ними, и усмехнулся.

– Мы до сих пор считаем, что лучшая защита – это просто громкий звук радио или магнитофона, заглушающий наш разговор, – пояснил Иван Сергеевич, – я слышал о том, что суд над Карташовым закончился.

– Да. Он получил четырнадцать лет.

– Вы считаете, много?

– Не знаю. Я об этом не думал. Я считаю, что он получил по «заслугам», если иметь в виду его предательство. Раньше таких расстреливали, это я хорошо помню.

– Да, – кивнул Большаков, – и я всегда считал, что это правильно. Раньше была холодная война, которая по ожесточению, накалу страстей, масштабу и концентрации задействованных в ней сил была ничуть не менее массовой, чем Вторая мировая война. Фактически она шла по всему миру с переменным успехом. В конце семидесятых мы даже подозревали, что постепенно берем верх, после нефтяного кризиса, когда цены на нефть взлетели до небес.

– А потом они упали и с ней рухнула и советская экономика? – невесело продолжил Караев.

– Не совсем так. Мы провели доскональный анализ ситуации середины восьмидесятых. Это еще один миф, который был навязан нашей стране извне. Американцы не могли объяснить столь быстрой сдачи наших позиций и такого оглушительного обвала социалистической системы Восточной Европы. Поэтому был запущен миф о том, что советская экономика проиграла соревнование с капитализмом, надорвалась на гонке вооружений и отставала от американской на целую вечность.

На самом деле все это неправда. Мы были второй экономикой в мире, опережая даже западных немцев и японцев. Диспропорции были, безусловно, но они были не настолько катастрофическими. Очень неплохо развивалась экономика стран Варшавского договора. Особенно в ГДР, Чехословакии, Венгрии. Но как только мы начали сдавать позиции в Восточной Европе, все режимы тут же посыпались. Не из-за своих экономических показателей, а из-за того, что в этих странах просто отстранили от власти правящие партии, которые становились стержнем государственной системы в тех условиях. Что было потом, вы знаете. Мы сдали все, а потом развалили и собственную страну. Не из-за того, что Эстония развивалась лучше Туркмении или в Литве жили лучше, чем в Азербайджане. Это еще нужно посмотреть, где сейчас лучше жить. И где больше доходы. В богатых ресурсами Туркмении и Азербайджане или в не имеющих почти ничего Эстонии и Литве, но это к слову… Мы все виноваты в том, что произошло. Все, без исключения. Мы проиграли третью мировую войну только потому, что сами сдали свои позиции. И свою страну. Наш бывший лидер поступил как советовал Оруэлл: «Лучший способ быстро закончить войну – это признать свое поражение».