– И тогда то же самое повторю! Выродок мне не ровня! – Варяжко встал и, не глядя на вытянувшиеся лица, вышел из избы. Его никто не остановил. То ли боялись, то ли растерялись.

После затхлого воздуха Блудовой избы улица пьянила теплыми ароматами осени. Вдалеке под холмом, роняя последние пожелтевшие одежды, гляделись в Непру стройные березы, а за широкими, вольными водами тянулись бескрайние поля. Кое-где уже жалобно темнела стерня, а многие еще похвалялись золотым волосом спелой пшеницы. Маленькие человеческие фигурки копошились вдали, увязывали скошенное в снопы.

«А ведь тоже – люди, – неожиданно подумал Варяжко. – Любят, мучаются, ненавидят. Из таких же, какие работают на том берегу, появился Выродок». Эта мысль ошеломила нарочитого. Почему-то раньше он считал лапотников чем-то вроде лошадей: главное – кормить их вовремя и от диких зверей оберегать, тогда, убирая урожай, они будут покорно гнуть на солнцепеке спины, а весной мять босыми ногами землю, тягая по ней тяжелые сохи и бороны. Варяжко коня своего нового, Вихра, и то больше почитал, чем почерневших от солнца и земли лапотников. Может, за это мстил Выродок?

Лучик жалости пробежал по Варяжкиной душе и померк. Вспомнился Рамин: сутулые плечи, потухшие глаза… Болотник должен заплатить за мучения старика! Но не так, как хочет Блуд!

Варяжко стремительно направился к дружинной избе.

Все ратники вскинули головы на неожиданно влетевшего в избу нарочитого. Все, кроме Выродка. Он даже не повернулся.

– Выродок! – гаркнул Варяжко. Тот с ленцой поднял взгляд:

– Чего надо?

– Выйди, разговор есть.

– Здесь говори, – равнодушно откликнулся болотник.

Паршивец нахальный! Варяжко подошел, сдернул наглеца с лавки:

– Тебя не Варяжко просит – тебе, сотнику, нарочитый приказывает! Иль ты не желаешь быть сотником? Могу за непослушание вновь тебя на конюшни отправить.

– Ха! – дерзко фыркнул тот, но к выходу двинулся.

Взгляды воев сверлили Варяжкину спину – казалось, до дыр протрут. Когда дверь захлопнулась, он вздохнул с облегчением.

Болотник повернулся:

– Пришел о Рамине выспрашивать? Так я твоего Рамина пальцем не тронул. Боги за меня заступились.

Гнев охватил Варяжкину грудь, заполыхал там Сварожьим огнем, выжигая зародившуюся было жалость к болотнику. Не в силах сдерживаться, он наотмашь ударил парня в лицо и свалил его на землю.

– За такое дерьмо, как ты, даже дасу не станут заступаться!

Исподлобья глядя на нарочитого и даже не пытаясь подняться, болотник слизнул кровавые капли и презрительно скривил губы:

– Злобствуешь? Ничего, уймешься со временем. Этой насмешки нарочитый уже не вынес. Бросил болотнику свой меч, а сам вытянул из-за пояса нож.

– Вставай за свои подлые дела ответ держать! Парень неохотно поднялся, вытер о рубаху ладони, поднял меч, покачал его немного в руке, а потом отбросил в сторону, словно палку.

– Вот еще… Я с тобой нынче драться не буду. После поквитаемся. – И, потирая ушибленные места, заковылял в избу.

Варяжко очнулся от немого недоумения, когда болотник уже скрывался в избе, и, чуть не плача от ярости, выкрикнул ему в спину:

– Все равно убью тебя!

Новый сотник оглянулся, ощерился:

– А это уж как выйдет. Только ударил ты меня зазря. Я такого не прощаю.

Подхватив меч, Варяжко со всех ног кинулся к избе Блуда и, вихрем ворвавшись в опустевшую горницу, вонзил клинок в стол перед хозяином:

– Я согласен!

Блуд поглядел на Варяжко, на меч, потом выдернул его из доски и протянул нарочитому:

– На, держи и запомни: убрать Выродка надобно будет совсем рядом с Полоцком. Там легче доказать Ярополку, будто Выродок подался домой, – Приболотье недалече. А главное – ласки Рогнеды заставят князя забыть о сбежавшем сотнике намного быстрее, чем все наши уговоры… Дело свершим ночью, тайно. Как избавимся от Выродка и утопим в болотине его тело – немедля следует обо всем забыть. Ярополк спрашивать станет – плечами пожимать будем. Ни слова, ни полслова не скажем. Это на себя Помежа возьмет. Он врать умеет – так повернет, что ты сам ему поверишь. В походе тоже о задуманном болтать не надо. Даже с теми, кто нынче здесь был. Но как только подам сигнал – повяжу на пояс алую ленту, – знай: этой ночью все и случится. А теперь ступай. Устал я…

Воевода заглянул Варяжко в глаза:

– И не печалься… В жизни всякое бывает. Подлеца только подлостью можно одолеть.

– Знаю, – хмуро ответил нарочитый, опуская меч в ножны.

Клинок вошел легко. Блуд проводил гостя до крыльца и уже там, показав на рукоять, посоветовал:

– Меч на это дело не бери, такую скотину ножом резать сподручней…

Варяжко кивнул. Блуд был прав. Марать о Выродка боевой меч не стоило.

Осенью все вокруг цепенеет, ссыхаясь, будто в предсмертной судороге. Ночи становятся темными, а дождь идет так часто, словно само небо оплакивает короткое лето. Только оно не ведает об этом – бежит меж пальцев последними теплыми деньками, словно быстрая и нежная речная волна. Егоше всегда нравились осенние ночи. Мерещились в их загадочной темноте лесные духи, и казалось, шуршат опавшими листьями по берегам озер осторожные берегини. Нынешняя осень стояла всем прочим на диво. На закате, пряча разрумянившееся лицо в серые, словно пепел, тучи, принимался грустить по теряющему силы Дажьбогу светлый Хорс. Прятался всю ночь, а на рассвете поднимался едва ли не бледнее своей ночной невесты Луны. Но и тогда недолго красовался на небе, а стыдясь своего увядающего сияния, скрывался за облаками, заставляя их проливать на скошенные поля и принарядившиеся леса мелкие капельки слез. Только деревья, как дети, радовались своим пестрым нарядам, да озера по-прежнему похвалялись гладкой чистотой вод.

От Киева до Полоцка дорога оказалась трудной и долгой, но, любуясь осенними красками и мечтая о предстоящей встрече с сестрой, Егоша не замечал этого. Долгие дни неслись мимо, отбрасывая далеко назад постылый киевский двор, завистливые взгляды горожан, косые ухмылки нарочитых и неприязнь дружинников. До славного кривичского городища оставался всего день пути. Спеша к невесте, Ярополк весь день гнал обоз, торопя и без того почти бегущих людей, но Хорс все-таки опередил его и скатился за лес раньше, чем из-за деревьев показались просторные лядины Полоцка. Пришлось встать лагерем на ночь. Усталость быстро сморила и людей, и животных, но Егоше почему-то не спалось. Стоило прикрыть глаза – всплывало в памяти застывшее лицо Оноха, мерещились в шорохе ночного ветра тихие голоса.

– Убивец, убивец… – перешептывались сухие листья, а великаны деревья тяжело постанывали:

– Берегись, берегись…

Очнувшись, Егоша услышал чью-то крадущуюся поступь. Не будь он охотником – никогда бы не выделил ее из тревожного ночного шелеста, но, заметив одинокого человека, лес насторожился, и Егоша почуял его беспокойство. Болотник приподнялся на локте, огляделся. Люди вокруг негромко посапывали во сне. Вроде все были здесь. Егоша знал, что ни один из спящих не любит его, и частенько слышал, как его ратники вспоминали Рамина, восхваляя ум и доблесть бывшего сотника, но обиды на них не держал. Они были сами по себе, а он сам по себе. Вот только приходилось отвечать за них перед Ярополком…

Силясь припомнить, чья же сотня стоит в дозоре, он поднялся, бесшумно скользнул за бок ближайшего коня и прижался к теплой, подрагивающей шкуре. Словно не заметив, жеребец лениво переступил длинными ногами, прикрывая болотника от глаз неведомого пришельца. Вовремя… Опасливо озираясь, ночной гость вышел на поляну и принялся настойчиво вглядываться в лица спящих. Егоша удивленно вскинул брови. Блуд? Что потерял здесь воевода? Не его ли ищет? А коли его, то зачем?

Усмехнувшись, он уже было шагнул из своего укрытия, но в это мгновение Блуд углядел забытый им полушубок и вскинул руку. В лунном луче серебром вспыхнуло тонкое лезвие. Потревоженный блеском оружия конь хлестнул хвостом, повернул к прижавшемуся к нему человеку добрую морду и, ища защиты, ткнулся мягкими губами в шею.