— Я приехал на пару недель на утверждение.
— Ты молодец. Такое назначение ко многому обязывает. От души поздравляю.
— Спасибо. Надо было бы как-нибудь встретиться, поболтать.
— Нет проблем. Звони, как будешь свободен.
— Отлично. Ну я побежал, мне еще надо забежать кое-куда.
— Конечно, конечно.
Мы обменялись домашними телефонами, Гордиевский ушел, а я открыл дверь и пошел на беседу к начальнику.
Прошел примерно месяц с того времени, как я встретил Гордиевского, но он мне так и не позвонил. Признаться, я не горел желанием встречаться с ним в интимной обстановке — слишком свежи были впечатления от его холодного отношения ко мне в Копенгагене. От своих знакомых я узнал, что дело с назначением его резидентом в Лондон слегка подзатянулось и ему предложили уйти пока в отпуск, чтобы подправить пошатнувшееся на оперативном поприще здоровье. Для этого всегда были свободны места в подмосковном санатории КГБ в Кратове. Туда он и уехал. Ясно, что позвонить он мне не мог, потому что в Москве его не было.
Между тем я уже заказал билет на самолет для себя и жены до Баренцбурга и потихоньку собирал и паковал вещички. В июньское жаркое утро на снимаемой нами квартире зазвонил телефон.
— Борис Николаевич? Говорит дежурный по управлению. Вам надо срочно явиться на работу.
— А что-нибудь случилось?
На другом конце провода возникла пауза, потом дежурный сказал:
— Вы приезжайте и обо всем узнаете на месте.
Я сразу подумал о предательстве. Последнее время месяца не проходило без известий о том, что тот или иной сотрудник разведки ушел на Запад. Коллектив разведчиков был взбудоражен этим бедственным явлением чрезвычайно. Удары сыпались на службу один за другим, и она, не успев оправиться от одного, принимала на себя уже другой. ПГУ гудело от всех разговоров и пересудов на эти темы как улей. Время было тревожное, как при затишье накануне большой грозы.
Человек ко всему привыкает, в том числе, вероятно, и к предательству.
Со временем оперсостав ПГУ, отупев от всех передряг, перестал так остро реагировать на уходы своих бывших коллег к противнику и воспринимал их как неизбежное зло. Да и руководство, кажется, считало их необходимым атрибутом, сопровождающим опасную работу по выполнению почетных заданий партии и правительства в новых социально-исторических условиях. Правда, когда снаряд ложился рядом или прямо попадал в тебя, было уже далеко не до философии.
…Дежурный попросил меня зайти в кабинет номер такой-то. Мой старый товарищ и наставник Геннадий Степанович Снигирев, теперь уже тоже ушедший безвременно в мир иной, сидел за столом, заваленным горой оперативных досье.
— Степаныч, что случилось?
— Что случилось, тра-та-та-та? Сбежал твой лучший друг Гордиевский!
— Гордиевский?! Не может быть.
— Может, тра-та-та-та!
— Когда?
— Сегодня ночью!
— Как?
— Из санатория в Кратове. Обманул «наружку» и сбежал.
— «Наружку»? Он что, был в разработке?
— Судя по всему. Командировка в Москву была легендой.
— Англичане?
— Похоже, да.
— И что же теперь?
— Сейчас надо срочно определить, к каким делам он у нас имел доступ.
— Проще сказать, к каким он не имел доступа.
— Вот именно, тра-та-та-та!
Все воскресенье мы со Снигиревым занимались «локализацией провала», но работу до конца завершить не успели, охватив только основные и самые важные дела. В таком же режиме провели выходные сотрудники других подразделений, с которыми в той или иной степени «сотрудничал» предатель с двадцатитрехлетним стажем работы в разведке. Последствия предательства даже на первый взгляд были весьма разрушительными, а последующие обобщения и анализ только усугубляли предварительную картину нанесенного службе ущерба.
Из рассказов «посвященных» товарищей стало постепенно известно, какие события предшествовали побегу Гордиевского.
Во-первых, вызов предателя в Москву для утверждения его в правах резидента лондонской резидентуры был только предлогом. Вообще-то Центр действительно планировал сделать его резидентом, но затем в его распоряжение, очевидно, попала информация о предательстве кандидата, и он был взят в оперативную разработку58.
Разработка шпионов — прерогатива контрразведывательных органов, поэтому Гордиевским занялись Второе и Седьмое управления КГБ. Не скажу, что на их плечи свалилась легкая задача, но тем не менее справились они с ней не самым лучшим образом. Вероятно, добыча уликовых данных на предателя затянулась по времени и не укладывалась в сроки, ограниченные легендой оформления его на пост резидента. Опытный оперработник, Гордиевский, возможно, стал подозревать вокруг себя что-то неладное.
Посудите сами. На первой же беседе с ним руководство разведки потребовало от него положить на стол загранпаспорт.
— Он тебе теперь не понадобится: как резиденту тебе будет выдан паспорт советника посольства, — заявил ему заместитель начальника Первого главного управления.
Было бы более-менее естественно, если бы эту чисто техническую операцию осуществил обычный кадровик, но когда за нее взялся генерал, то это могло навести на некоторые размышления.
Оформление на должность резидента было отложено под предлогом поправления здоровья кандидата. Гордиевскому предложили отдохнуть пока в санатории КГБ в Кратове.
На одной из «посиделок» по случаю прибытия загранработника из командировки с участием некоторых непосредственных начальников предателю были заданы вопросы, по характеру которых опять-таки можно было сделать вывод о том, что его в чем-то подозревают.
Не исключено, что пущенная за ним «наружка» в чем-то проявила неосторожность и была им расшифрована.
Проанализировав эти и, возможно, другие отмеченные факты, Гордиевский принял решение бежать. На случай опасности СИС снабдила его специальным планом, согласно которому он должен был связаться с ее резидентурой в Москве и нелегально переправлен через советскую границу.
В субботнюю ночь предатель, усыпив бдительность бригады наружного наблюдения в Кратове, сумел незаметно исчезнуть из санатория, сесть на поезд и незамеченным выехать в район Выборга, где у него якобы была намечена явка с сотрудником СИС. Далее, как рассказывает сам Гордиевский, его посадили в багажник автомобиля с дипломатическим номером и бесконтрольно вывезли на территорию Финляндии. Уже в среду британские власти объявили, что Гордиевский находится в Лондоне и попросил у них политическое убежище.
Возможно, так оно и было, хотя у меня есть серьезные основания сомневаться в том, что напуганный предатель рискнул пуститься в такой длинный путь из Москвы на поезде, понимая, что его, возможно, уже давно хватились и объявили в розыск. Скорее всего, он встретился с представителем резидентуры СИС еще в Москве и проделал весь путь до Финляндии, лежа в душном багажнике автомобиля с дипломатическими номерами. Этот вариант побега предоставлял ему минимум комфорта и максимум унижений, а потому был вреден и неудобен для его будущего имиджа политического борца с тоталитарным режимом. Вот он и придумал для себя более «достойный» путь перехода на Запад.
Последствиями предательства «коллеги» Гордиевского были десятки, если не сотни расшифрованных сотрудников разведки, несколько важных агентов из числа иностранцев, попавшая в руки противника ценная информация о структуре и методах работы подразделений разведки, КГБ, ЦК КПСС, МИД и других ведомств. Морально-психологический эффект предательства был весьма и весьма ощутим. Из всех перебежчиков 70-х и 80-х годов он все-таки выделялся и своим достаточно высоким служебным положением, и степенью информированности, и, надо признаться, интеллектом.
Последствия этого предательства ощущаются в службе до сих пор.
Для меня лично дело Гордиевского, получившего псевдоним Хамелеон, имело своим непосредственным результатом отмену командировки на Шпицберген и ограничение оперативной деятельности рамками своей необъятной страны. И хотя виза для поездки в Баренц-бург не требовалась, отпускать меня в командировку, пока не улеглась пыль от дела Хамелеона, руководство не решилось.
