Мы попросили их подождать за дверью и стали совещаться, как поступить. Времена были еще вполне советские (хоть и застойные, как мы все об этом узнали десять лет спустя), и раздавать направо и налево интервью иностранным журналистам на довольно щекотливую тему без согласования с вышестоящим начальством было достаточно рискованно. Но мы как-то сразу пришли к единодушному мнению о том, что в такой невыгодной для советской стороны ситуации было бы полезно попытаться довести до шведской публики нашу точку зрения. Что мы и с успехом сделали. В ходе интервью в номер заглянул Бъерлинг и внимательно стал слушать наши ответы.
Мы сказали журналистам, что лодка зашла в запретный район не преднамеренно, а сбилась с курса из-за поломки навигационного оборудования; что мы прибыли в Карлскруну для поддержания контакта со шведскими военными и решения вопроса о ее снятии с мели; что мы не можем отдать приказ командиру лодки, чтобы он явился на допрос к шведам, и что такой приказ может поступить только из базы; что борт лодки — это суверенная территория Советского Союза, и этот статус должен уважаться всеми, в том числе и шведами; что мы не усматриваем в данном случае аналога с нарушителем советского воздушного пространства американским летчиком Пауэрсом, сбитым двадцать лет тому назад войсками ПВО над Свердловском и т. д.
После интервью Бъерлинг как бы мимоходом сообщил, что утром следующего дня нам предстоит выйти на шведском катере в море, где якобы на одном из островов должен состояться допрос Гущина. Для этого он рекомендует нам приобрести соответствующую экипировку.
Дело принимало нежелательный для нас оборот — похоже, шведы намеревались силой заставить Гущина явиться на допрос. Как быть: отказаться от соучастия в этом акте (а наше участие могло бы только придать легитимность произволу) или принять приглашение Фошмана? Времени на раздумье не было, Перси ждал от нас ответа сейчас, так как, по его словам, места на военном катере нужно забронировать заранее. Поразмышляв, мы сочли за благоразумное принять участие в этом мероприятии, чтобы не оставлять командира подлодки один на один со шведскими экспертами, которые вряд ли беспристрастно смогут осуществить свое расследование. Одновременно мы подчеркнули, что принципиально возражаем против опроса Гущина, поскольку еще нет на это согласия советской стороны.
В сопровождении Бъерлинга отправились в ближайший универмаг покупать теплые носки — всем остальным нас должны были обеспечить шведы. За нами по пятам и впереди шла разношерстная толпа журналистов и фотографов. Вся процессия напоминала вождение слона по улицам провинциального города. В таком составе мы ввалились в магазин, и там поднялся такой переполох, что в зал вышел директор магазина и попросил журналистов удалиться. На следующий день наши фотографии появились почти во всех газетах. Пожалуй, никогда в истории Швеции покупка пары носков типа «фротти» не сопровождалась таким паблисити! (Кстати, в отличие от майки, я до сих пор пользуюсь купленными 30 октября 1981 года теплыми носками и с благодарностью вспоминаю о шведских производителях.)
Вернувшись в номер, мы включили телевизор, чтобы узнать последние новости. Они передавались в экстренном порядке каждый час. В натовских странах в один голос заявляют, что нейтралитет не является гарантией безопасности Швеции. Командование карлскрунской базы продолжает оказывать прессинг на Гущина, которого в газетах окрестили почему-то Петром, хотя он не скрывал, что его зовут Анатолием. Лодка оживленно обменивается радиосообщениями со своей базой в Калининграде. Шведы вводят запрет на пользование кодом и просят общаться с домом открытым текстом и на фиксированной частоте. На «У-137» не соблюдают это условие и получают от Фошмана строгий выговор. В качестве главной сенсации муссируются слухи (подброшенные, как потом выяснилось, ЦРУ) о том, что на борту советской подлодки имеется ядерное оружие!
Но самая потрясающая для шведов новость приходит вечером. Впервые в истории советско-шведских отношений (а может быть, и вообще в истории) Москва приносит Стокгольму официальные извинения за инцидент с «У-137».
Вечером мы связываемся по телефону с Е.П. Рымко и докладываем о том, что происходит в Карлскруне. Он одобряет наши действия и вводит нас в курс того, что происходит в Стокгольме и Москве. В обеих столицах поддерживается постоянный контакт и идет довольно жесткий диалог. У нас с Юрой создается впечатление, что в Москве начинают понимать, какой муравейник разворошила лодка, сев на мель в Гусином проливе, и что гражданское руководство Швеции настроено не так агрессивно, как военные круги. Вполне возможно, что после официального извинения Москвы может наступить сдвиг и в шведской позиции. Во всяком случае, из разговора с Рымко следует, что требования об интернировании и предании суду экипажа лодки, прозвучавшие из уст некоторых военных, политиков и высокопоставленных чиновников, шведскими дипломатами смягчаются. Они — большие прагматики и смотрят вперед, понимая, что, унизив великую державу один раз, вряд ли стоит загонять ее и дальше в угол — это очень опасно.
Во время разговора с посольством к нам подключается кто-то посторонний, мужской голос пытается что-то уточнить, ему отвечает женщина. Мы с Юрием удивленно поднимаем брови и смотрим вопросительно друг на друга. Потом догадываемся, что нас подслушивает Бъерлинг, но, вероятно, по ошибке нажимает не на ту кнопку и консультируется с коммутатором гостиницы. Конечно, швед знает, что ничего сногсшибательного в нашем разговоре с Рымко он не узнает, но в сложившейся ситуации любая оперативная информация может представить интерес. Нас это не удивляет, и на Перси мы за это не обижаемся. Работа есть работа. Впрочем, через пару часов он вполне «реабилитировал» себя в наших глазах, заявившись в мой номер с бутылкой виски.
Из личного исторического опыта он знает, что социализм прогрессивнее капитализма.
Суббота оказалась днем томительного ожидания. В Москве и Стокгольме продолжались переговоры, но дело не трогалось с места, ибо шведы не отходили от своей жесткой формулы: сначала опрос капитана лодки, а потом уже снятие ее с мели и передача советской стороне. Мы бесцельно слонялись по гостинице, отмахиваясь от журналистов, как от назойливых мух, уходили в город, покупали газеты и обкладывались ими в номере, ездили на экскурсии в город и за город, а день все тянулся и не хотел кончаться. Карлскрунские гостиницы просто не вмещали наехавших со всех концов мира журналистов, и они тоже неприкаянно бродили по улицам в поисках поживы. Туристический бизнес четко уловил конъюнктуру и пустился во все тяжкие, играя на аварии с советской лодкой.
В субботу командование карлскрунской базы решило провести устрашающую акцию: всем военнослужащим отменили увольнения, береговая артиллерия под командованием генерала Жана Карлоса Данквардта произвела несколько холостых выстрелов, а подразделения шведского спецназа вооружились до зубов и высадились с перемазанными сажей лицами на острова, находящиеся в непосредственной близости от подлодки. Мы доложили об этом в посольство, и посол М. Яковлев заявил шведской стороне протест.
Воскресенье 1 ноября прошло под знаком подготовки к опросу А. Гущина. Пресса и официальная Швеция праздновали победу над Советами, которые пошли на выполнение практически всех условий шведской стороны.
Вечером нам в гостиницу позвонили из штаба базы и предложили еще раз переговорить по радио с лодкой. Связь должна была осуществиться из казармы батальона береговой обороны имени Спарре (капрал Спарре — герой Северной войны, шведский аналог нашего матроса Кошки). Несмотря на темноту и довольно позднее время, нас сопровождают кортежи машин из журналистов. Поскольку их на территорию казарм не пускают, они занимают позиции в близлежащих домах, а некоторые вместе с телекамерами вскарабкиваются на высоченный забор и снимают нас оттуда.
(Кстати, сделанные ими снимки явились причиной смешного эпизода, разыгравшегося в моем родном отделе в Москве. Примерно через неделю после нашего посещения батальона Спарре один мой коллега, знавший шведский язык, явился в кабинет моего непосредственного начальника и положил перед ним номер газеты, где на первой странице ваш покорный слуга выходит из какого-то здания в сопровождении шведского солдата с винтовкой наперевес. Создавалось полное впечатление, что меня куда-то конвоируют. Это впечатление у начальника тем более усилилось, что он не знал шведского языка, а коллега, большой шутник, решил его разыграть: «Как же так: Григорьев находится под арестом, а вы тут палец о палец не ударили для его вызволения?» Перепуганный начальник бросился было докладывать вышестоящему руководителю разведки, но, конечно, был вовремя остановлен знатоком шведского языка.)
