Получив разрешении Хамбер нырнул в воду, но очков не нашел. Еще раз нырнул — безрезультатно. Он уже махнул на них рукой и хотел вылезать, но сержант напомнил ему, что он просил разрешения найти очки и приказал ему нырять, пока он их не найдет. В результате, так ничего и не найдя, изнеможенный ныряниями заключенный скончался. Такова была расплата за «слишком личную» просьбу.

Что было потом, не вполне ясно. Известно, что эту сцену видел какой-то штатский и доложил об этом к неудовольствию лагерного начальства. Началось следствие. Комендант допрашивал всю рабочую группу. Все говорили, что ничего не видели и ничего не знают. Только второй Хамбер, желая отомстить за смерть брата, рассказал как всё было. После чего группу отпустили. Казалось все сошло на нет, как это обычно и бывало, когда кто-то из гражданских был очевидцем лагерной расправы. Но было и исключение — в этом деле свидетельствовал заключенный.

Тем же вечером Хамбера вызвали к помощнику коменданта, после чего он исчез. Своим заявлением он поставил под удар не только рабочую группу, но и капо. Группу могли расформировать, а для евреев много значило — попасть в «хорошую» группу, ведь такие команды для них были закрыты. За время короткой встречи в бараке Хамбер понял чего стоил его героический вызов, но забрать обратно свое заявление означало оклеветать эсэсовца, за что полагалась смерть. А ему обещали, что с ним ничего не произойдет, если он даст правдивые показания.

Хамбера посадили в бункер (одиночную камеру пыток), где он пробыл десять дней, после чего его уже видели в покойницкой, но без следов насилия на теле. Официальная версия была — самоповешение.

Спустя примерно неделю на допрос вызвали троих из его команды. Через три дня их тела оказались в морге. Их умертвили уколом. Еще через неделю та же участь постигла еще троих из той же команды. Можно представить, что они чувствовали, зная о своей судьбе. Но ни один из них не совершил самоубийства.

Такими мерами СС укрепляли воздействие группы на индивида. Боясь даже оправданных вспышек индивидуализма, группа принуждала индивида сдерживаться.

При изучении статистики возникает вопрос, почему в концентрационных лагерях был большой процент просто умерших людей. В рапортах цифры колеблются от 20 % до 50 % и не дают возможности вывести общее число.

Дело в том, что, например, в Бухенвальде тысячами умирали в первый же год заключения от физического и морального истощения, а также от утраты воли к жизни. Но кто жил в лагере дольше получал и больше шансов на выживание. Как правило, широкомасштабные наказания «стариков» были редки (как случай с Хамбером). Среди освобожденных в 1945 году тысячи провели в лагере пять, а то и десять лет. Что говорит о том, что обобщающие данные о лагерной смертности не могут быть однозначными (у нас есть точные данные только за 6 месяцев 1942 года).

Я думаю, что уровень смертности «стариков» редко превышал 10 % в год, в то время как смертность среди «новичков» была примерно 15 % в месяц. Такой террор достигал невыносимого предела в середе «новичков» и во многих развивал стремление к смерти. Кроме того, «новичков» размещали в худших условиях по сравнению с условиями жизни «стариков». Их пища была скуднее. Месяцами им не передавали присланных денег или почты. Все это усугубляло их деградацию.

Изучение лагерной жизни позволяет предположить, что в условиях крайней изоляции влияние окружающей обстановки на личность может стать тотальным. Выживание человека тогда зависит от его способности сохранить за собой некоторую область свободного поведения, удержать контроль над какими-то важными аспектами жизни, несмотря на условия, которые кажутся непреодолимыми. Чтобы остаться человеком, не стать тенью СС, необходимо было выявить достаточно важные для вас жизненные ситуации, которыми вы могли бы управлять.

Этому меня научил немецкий политзаключенный, рабочий-коммунист, сидевший в Дахау уже четыре года. После инициации на этапе я прибыл туда в жалком состоянии. Мне кажется, «старик», оценив мое положение, решил, что у меня мало шансов выжить без посторонней помощи. Он заметил, как я с отвращением отвернулся от пищи, и поделился со мной своим богатым опытом: «Послушай, реши твердо, что ты хочешь: жить или умереть? Если тебе все равно — можешь не есть. Но если ты решил выжить, то путь один — ешь всегда и все, что дают, как бы ни было противно. При любой возможности испражняйся, чтобы убедиться — твой организм работает! Как только появится свободная минутка, читай или ложись и спи, а не пережевывай лагерные слухи».

Я усвоил этот урок, и очень вовремя. Я стал изучать происходящее, что заняло место предложенного чтения. Вскоре я убедился, как важен был урок. Но прошли годы, прежде чем я полностью осознал его психологическую ценность.

Для выживания необходимо, невзирая ни на что, овладеть некоторой свободой действия и свободой мысли, пусть даже незначительной. Две свободы — действия и бездействия — наши самые глубинные духовные потребности, в то время как поглощение и выделение, умственная активность и отдых — наиболее глубинные физиологические потребности. Даже незначительная, символическая возможность действовать или не действовать, но по своей воле (причем к духу и к телу это относится в одинаковой мере) позволяла выжить мне и таким, как я.

Бессмысленные задания, почти полное отсутствие личного времени, невозможность что-либо планировать из-за постоянных и непредсказуемых перемен в лагерных порядках — все это действовало глубоко разлагающе.

Пропадала уверенность, что твои поступки имеют хоть какой-то смысл, поэтому многие заключенные просто переставали действовать. Но, переставая действовать, они вскоре переставали жить. По-видимому, имело принципиальное значение, допускала ли обстановка — при всей ее экстремальности — хотя бы малейший выбор, минимальную возможность как-то прореагировать, пусть объективно такая возможность и была незначительной по сравнению с огромными лишениями.

Возможно, поэтому СС перемежало жестокие репрессии с некоторыми послаблениями: истязание заключенных изредка заменялось наказанием особо бесчеловечной охраны; неожиданно проявлялось уважение и даже вручалась награда кому-то из тех заключенных, кто отстаивал свое достоинство; внезапно объявлялся день отдыха и т. д. Большинство из умерших в лагере своей смертью — это те, кто перестал надеяться на такие послабления и использовать их, хотя они случались даже в самые черные дни, то есть умирали люди, полностью утратившие волю к жизни.

Искусство, с которым СС использовало данный механизм уничтожения человеческой веры в будущее и способность его прогнозировать, производит глубокое впечатление. Не имея доказательств, я не могу утверждать, применялся ли этот механизм намеренно или бессознательно, но работал он с ужасающей эффективностью. Если СС хотело, чтобы некая группа людей (норвежцы, политзаключенные и т. д.) приспособилась, выжила и работала в лагере, объявлялось, что их поведение может повлиять на их судьбу. Тем группам, которые СС хотело уничтожить (восточные евреи, поляки, украинцы и т. д.), давали ясно понять, что не имеет ни малейшего значения, насколько добросовестно они работают или стараются угодить начальству.

Другой способ разрушить веру и надежду заключенных в то, что они могут повлиять на свою судьбу, лишить воли к жизни — резко менять условия их жизни. В одном лагере, например, группа чешских заключенных была полностью уничтожена следующим образом. На некоторое время их выделили как «благородных», имеющих право на определенные привилегии, дали жить в относительном комфорте без работы и лишений. Затем чехов внезапно бросили на работу в карьер, где были самые плохие условия труда и наибольшая смертность, урезав в то же время пищевой рацион. Потом обратно — в хорошее жилище и легкую работу, через несколько месяцев — снова в карьер на мизерный паек, и т. д. Вскоре все они умерли.