Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

…О Господи, какое во мне спокойствие. Таперича Ване Пантелеичу большие дела предстоять.

Когда заговорят?

Иван Иваныч Пузиков жил у себя. Правда, это у «себя» занимали у него два обычных, вне мира сего, кота, взъерошенных от звука собственного голоса, собака Джурка, бегающая за своим хвостом, и просто корова, мычащая в углу.

Все это находилось в старом, полуповаленном домике, отгороженном от земли серым, неприютным забором. Большей частию Иван Иваныча в доме не было: потому что свое присутствие он не считал за присутствие.

Он весь жил своими животными.

Правда, по видимости многие другие обыватели тоже жили животными. Но на самом деле все было не так. Они приходили на скамью Иван Иваныча, стоящую перед домом, и долго-долго сидели на ней. Все такие ладные, с животиками и точно сделанные из света.

Кроме того, что они молчали, они то и дело вскрикивали, глядя на собаку: «Джурка, Джурка!..» — и вздрагивали. Помолчат, помолчат, а потом опять кто-нибудь вскрикнет: «Джурка… Джурка!»

Сначала собака виляла хвостом, а потом совсем одурела от этих вскриков и вместо того, чтобы оборачиваться на людей, приподнимала морду вверх, на небесные светила.

Этот ежечасный, среди общего могильного молчания, вскрик «Джурка», собственно, ничего не выражал, кроме формы существования самих обывателей. Поэтому он был обращен в них самих, а не на животных.

Так и проводили люди, окружающие Иван Иваныча, отпущенное им время.

Но у «самого» отношение к животным было совсем противоположное.

Почти не существуя на протяжении десятилетий и ощущая вокруг себя одну пустоту, Иван Иваныч вдруг, выйдя на пенсию, родился духовно, пристально, сам по себе, всматриваясь в тела животных. Его поразила прежде всего «тайна»; «такие оформленные, с разнообразием, а существуют», — думал он. «Ишь», — и вилял своим воображаемым хвостиком.

Еще его пугала страшная близость животных к человеку; всматриваясь в глаза этих тварей, он искал в них ту силу, которая перебросила или может перебросить мост между животностью и сознанием. В замороженных глазах собаки, похожих на человеческие внешне и не похожих по отсутствию в них тайного огня разума, нащупывал Иван своим не то пропитым, не то метафизическим взглядом эту жуткую власть; желая разгадать ее, он внутри надеялся тогда понять и себя, который, возможно, был когда-то животным. Он не думал о силах, стоящих вне этой цепи, но действующих на нее; его интересовала только прямая связь между сознанием и этими лохматыми, то непомерно большими, то до смешка мелкими, тварями.

«Почему у них сейчас нет разума? — почесываясь, думал Иван. — И что заставит его появиться в них?»

Пытаясь понять, охватить эту связь в целом, а не объяснить механически, наивно, как ученые, он, чувствуя, что по-настоящему проникнуть в тайну выше сил человеческих, прибегал к странным, нелепым, черным ходам.

То вставал на четвереньки и, приближая свое лицо к собачьей морде, мысленно обнюхивал животные глаза и, главное, то, что за ними скрыто. Правда, иногда он не выдерживал и начинал кусать Джурку или бегать за ней на четвереньках, ломая лопухи.

Эти сцены повергали местных обывателей в полное молчание. Они молчали так, как будто души у них улетали на небеса.

Иногда Иван пытался разговаривать с коровой и даже читать ей зоопсихологию.

Постепенно его методы, пляшущие вокруг непознаваемого, совершенствовались.

Убедившись в том, что эту скрытую в животных божественную силу нельзя расшевелить человеческим разумом и языком, Иван решил прибегнуть к телесному шифру.

Например, он полюбил плакать перед кошкой, как будто опускаясь до ее уровня.

Нередко делал перед коровой замысловатую гимнастику, описывая в воздухе начальные буквы алфавита.

Нюхал собачьи следы.

Так продолжалось года два-три; и наконец Иван почувствовал, что его животные скоро заговорят. Он ощутил это вечером, ошалевши от жары и вечного тупого молчания зверей. Он вдруг взмок от страха, что они всю жизнь будут так молчать. И спрятался от всего существующего в темный сарай, между сеном и простой, точно разрезающей ад, деревянной, дощатой стеной.

И вдруг — то ли солнце не так прошло свой изведанный путь, то ли повеяло новым существом — Иван почувствовал: заговорят! Заговорят! Сейчас заговорят!

Как он мог раньше сомневаться!

Он приподнялся из угла и торопливо засеменил вперед к изменяющемуся миру.

«А если животные станут, как мы, то во что мы превратимся?! Для кого мы заговорим?!» — радостно мелькнуло у него в уме. «Заговорят, заговорят», — заглушило все в его сознании. Юрк — и Иван очутился вне сарая, на лужайке. А где же животные?

«Корова, корова обязательно заговорит», — подумал он. Иван представил себе, как он обнимет ее теплую, мягкую шею, поцелует в мяготь, как раз в то место, которое не раз у других коров шло в суп, и расскажет ей о Господе, о сумасшествии и об атомных взрывах.

И корова удивится своему пониманию. И расскажет ему о той силе, которая превратила ее в разумное существо.

— Пеструшка, Пеструшка! — поманил ее Иван со значением. Но, увы — ни в хлеву, ни на участке, нигде поблизости коровы не было. А веревка, которой он привязывал ее к столбу, была оборвана.

«Ушла, — холодно, с жутью подумал Иван. — Как только появился разум, ушла».

Он поюлил вокруг своего заброшенного домика, как будто ловя пустоту. Корова исчезла.

«Морду ей за это надо набить», — твердо подумал он.

Спрятав кошку и собаку, которые пока еще не проявляли явных признаков человеческого сознания, в конуру, Иван решил действовать.

Больше всего он боялся, что корова, обнаружив у себя разум, запьет.

Поэтому прежде всего он рысцой побежал в ближайшую пивную. Пивная была лихорадочна, в зеленых пятнах, но облепленная у дверей сонно-боевитыми людьми.

Тьма их, сгущенная у стойки, была еле видна. Иван полез внутрь, расталкивая старушек и инвалидов. Вдруг он увидел знакомую, пропито-обросшую, отключенную физиономию.

— Вася, Вася! — заорал он. — Корова тут не пила? Или ты не заметил?!

— Не толкало, не толкало, — мотая головой, ответил Вася и скрылся в темном, заваленном людьми углу.

— Не смущай ум, — вдруг фыркнул Ивану в ухо седой как лунь старичок.

— Значит, не пила, — выскочил Иван из заведения. Потому что не тот шум сегодня.

Он успокоился и, виляя мыслью, стал обдумывать, куда бы еще могла пойти корова, ставшая, по его мнению, идеею.

Вдруг лицо Вани раздвинулось в добродушно-ощеренной улыбке.

«В библиотеку небось пошла, — подумал он. — Читает. Информируется».

И Иван, покрикивая по дороге на столбы, поскакал в местную читальню. Он почему-то не сомневался, что корова там.

Старушонка-заведующая, заснувшая между тем в уборной, была разбужена резким стуком в клозетную дверь. Это ломился Иван.

Оказывается, не найдя в читальном зале никого, кроме перепуганной библиотекарши, Иван бросился искать корову около клозета, так как, естественно, клозеты самые грязные места.

— Не хулиганьте, молодой человек, — орала на него выскочившая и мутно-встревоженная старушка. — Черт знает чем занимаетесь! Книжки бы лучше читали!

— Ты мне зубы не заговаривай! — кидался на нее Иван. — Говори, куда спрятала корову?!

— Идиот! — взвизгнула старушонка. — Патология! Патология! — заорала она, подняв руки вверх и бросившись по коридору.

Везде вдруг стало тихо. Иван спокойно осмотрел клозет, директорский кабинет, несколько закоулков с портретами — нигде не нашел животное.

Отдышавшись, он выпрыгнул в окно.

Действительность разумной коровы мучила его. Притихнув душой, он ковылял по улице к домику, где жил старичок, занимавшийся оккультизмом.

— Что тебе, Ваня? — осторожно спросил его старичок, заглядывая в глаза.

— Корова от меня ушла, вознеслась, что ли, — угрюмо буркнул Иван.

— Будет, будет, будет, все будет! — закричал старичок и резко захлопнул дверь перед носом Ивана Иваныча.

44
{"b":"108084","o":1}