— Ладно дед, договорились, после обеда жди гонца…

Хаймович вернулся, сияя как начищенный самовар, и подмигнул.

— Вечером Максим, мы соорудим тебе отличные факелы.

Не знаю, сколько я протяну, стабилизирующий раствор может и работает, но биотики после такой дозы электромагнитного излучения, скорее всего, мертвы.

Однако задачу свою они выполнили… Я всё еще жив, значит, исправили сегменты ДНК, заменили «битые» гены, может быть часть хромосом, если не все. Оборудование погибло безвозвратно, как обстоят мои дела на самом деле уже не узнать никогда…

Никогда, как часто я употребляю это слово. Многое осталось в прошлом, многое, если не всё, что я знал, любил, чем дорожил. Ни родных, ни близких, всё в прошлой жизни. Работа, мая работа, которой я был фанатично предан… то же. В последний день бросив своих, я бежал на работу. Нет не работать, а лишь украсть пару ампул для жены и сына. Я всё ещё наивно надеялся прожить с семьёй долго и счастливо. Раствор помог бы организму бороться с неизбежными последствиями радиоактивного заражения. Я истово верил в его силу, и испытал его на себе… Однако, существовал огромный риск побочных эффектов, и я долго колебался перед выбором между смертью и неизвестностью, таившей в себе возможно ещё более мучительную смерть или жизнь в измененном непривычном состоянии. Нерешительность меня и погубила. Поздно, поздно принял решение, поздно его воплотил. Две ампулы в защитном чехле в нагрудном кармане. Но тех, кому их нёс уже нет… У меня никого и ничего не осталось. Да же работа. Осталось здание, в которое я теперь не могу зайти, мертвое здание. Система безопасности сработала по уровню — А, и работает до сих пор, выжигая всё живое и неживое то же… Уровень угрозы — А, это антибиотик… Сотрудники говорили, что если антибиотик сработает, живого не останется ничего, да же на уровне микроорганизмов. Система была разработана и установлена на случай нападения на объект и его захвата, а так же на случай, если подопытные вырвутся из лабораторий. Лаборатории занимали пять этажей в подземной части здания….

Старик бинтовал палку пропитанной в смоле и солярке тряпицей.

— Кошки, пожалуй единственные животные к каким у меня сохранилась привязанность.

Гордые, независимые, грациозные, отличные охотники, не смотря на свой нрав они по прежнему жмутся к человеческому жилью. Собаки были ещё более зависимы от человека, в своё время но посмотри, что с ними стало… Объединились в стаи, безжалостных убийц. Стадность, так присущая некоторым животным, часто выдает не слишком хорошие качества… и у человека в том числе.

Кошка — ярый индивидуалист и коллектива не терпит. Вот, посмотри на него, — Дед кивнул в сторону серого дымчатого кота, сидящего на спинке кресла и безучастно, наблюдающего за процедурой изготовления факела.

— Он приходит и уходит когда ему вздумается. Пропитание добывает себе сам и от меня не зависим. И тем не менее ни за что не ляжет спать, пока я не лягу. Почитать не даст вечером, собака такая, лезет на руки, мурлычет, утаптывает лапками, может да же укусить, если я не иду спать. И он не успокоится, пока я не прилягу, и он не умостится на моей груди. Я искренне люблю этого проказника, но я совершенно не уверен, любит ли он меня или просто нуждается в моей любви. Впрочем, однажды, когда обломком плиты завалило мою дверь, и я думал, что помру тут с голоду, он таскал мне крыс. Представляешь Максим, утром просыпаюсь, а у кровати в рядок аккуратно разложены пять крыс. Я взял этого бродягу на руки и плакал… — Старик промокнул уголком рукава глаз, и продолжил: — К счастью долго моё заточение не продлилось, старый знакомец нашёл меня и вызволил из заточения. Как давно это было… Лет двадцать назад.

Я покачал головой, выходило, что коту по кличке Душман более двадцати лет. Не знаю, сколько они живут, но склоняюсь к мысли, что Душман ровесник Хаймовича. Может долголетие заразно? Может это мне надо спать на груди Хаймовича, и ещё лет тридцать протяну? Ну уж нет, лучше я посплю на груди тёти Розы, она конечно, не та к которой лет семь назад мы ходили становиться мужчинами.

Впрочем, сейчас к ней никто кроме меня не ходит, не знаю, почему так, но так.

Тут я проглотил взявшийся из ниоткуда комок в горле. Молодые — они все в кланах и стоят не меряно. В клане Джокера говорят, такие красотки есть — посмотришь и уже оргазм наступил. Со мной, кстати, помимо еды красоткой рассчитаться должны были. Ох, не к добру я это вспомнил на ночь, глядя, неудержимая сила повлекла меня к тёте Розе. Да не такая уж она и старая, — подумалось мне, — ну за тридцать, так и мне не двадцать.

Забилось сердце, и сидеть как-то стало не уютно. Кто-то подошёл к тайному входу.

Что-то знакомое в образе мелькнуло. Скрипнула отпираемая дверь. Ну, понятно кто так по хозяйски без стука припёрся.

— Вечер добрый Хаймович! И ты Толстый здесь?

В дверях криво улыбаясь, стоял Косой.

— Добрый вечер! — обернулся на звук Хаймович.

— А где мне ещё быть? — с некоторых пор мы с Косым друг друга недолюбливали, что впрочем, не мешало оставаться друзьями.

— Ну, к примеру, тётю Розу давить, или пулемёты для Джокера свинчивать..

— Во как! И про пулемёты уже знаешь.

— Слухами земля полнится… Вернулся к Джокеру один полоумный без подельников, но с пулемётом. Говорит, что съел ты обоих, и с хабаром невиданным свалил. Да уж понятно куда … Вот я и не ошибся. Ну, хвастайся где второй пулемёт, для лучшего друга поди припас … а …?

Странно смотрел Косой, вроде на тебя смотрит, а глаза в угол таращатся.

— К-хм, — откашлялся старый, — Что вы всё о делах, давайте мальчики я вам чая налью, и поговорим неспешно.

— Чая, это можно… не водка, но сойдёт. Я и гостинец вам прихватил, сахар..

— Иди, ты? — дед оживился и подался носом вперёд, — Срочно ставим чайник. Там дровишки у буржуйки ещё есть?

Дровишки у печки лежали, и дед принялся колдовать с чайником. Косой же занял дедовское кресло, взглянув мельком на готовые факелы, вытянул ноги.

— Ну, колись дружбан, чего притаранил?

Мне было уже понятно, чем дело кончится, дело кончится походом и снятием второго пулемёта. Объяснять Косому, что пулемёт ремонтировать, что Штыря реанимировать, бесполезно. Пока сам не увидит, да пока ему старый десять раз не подтвердит, не поверит.

Была у Косого ещё какая-то тайная мысль засевшая занозой в его голове, но выдавать её он не собирался, и я не стал шибко откровенничать. Обрисовал в общих чертах, поход.

Подкинул ему ржавый АК и ПМ, которые он с любопытством осмотрел.

— Значит этим, — держа ржавый пистолет в руках спросил Косой, — Ты на понт Дюбеля и взял? Да он, правда, без мозгов на такую железяку повелся…

Косой хохотнул. Что-то удержало меня похвастаться, вытащить из-за спины рабочий ствол, и я криво, не хуже Косого улыбнулся. Про здание и наши с дедом планы по этому поводу, речи и быть не могло, как и гибель подельников, я обошёл стороной.

— Значит, этот дурачок тебе поверил?

— По крайней мере он не рискнул, боеспособность проверять….

Чайник, гундося, засвистел. Хаймович сполоснул чашки, терпеть не могу эту его расточительность. За водой идти бог знает куда, а он чистоту соблюдает.

Разговор переходил в завершающую фазу.

— Косой, эти двое с тобой?

— Где? — напрягся Косой и подтянул под себя ноги.

— На крыше над нами торчат..

— А… мои, на шухере остались, — отмахнулся Косой, — Тебе теперь от Джокера гостей ждать надо.

Сказал, Косой, и понимай, как хочешь, то ли нас охранять собрался, то ли сам Джокера опасается.

— Как ты узнал, что двое и что на крыше? — опомнился Косой, с интересом поглядывая на меня.

— Услышал. Возятся они чего-то.

— Странно, я ни звука не слышал. У тебя Толстый слух как у летучей мыши.

Я опять сдержался, чтоб не ляпнуть, что охрана наша в карты режется, и один из них сейчас паёк проиграет, потому как две шестерки с козырной десяткой, три туза не бьют.